Страница 7 из 111
Обучаясь, Торби приносил старику все больше пользы. Баслим, по-видимому, был уверен в том, что у всякого человека хорошая память, и пользовался любой возможностью, чтобы внушить свою уверенность мальчику, несмотря на его недовольное ворчание.
— Пап, неужели ты думаешь, что я смогу все запомнить? Ты мне даже посмотреть не дал!
— Я показывал страницу не меньше трех секунд. Почему ты не прочел, что здесь написано?
— Ничего себе! Да у меня времени не было!
— А я прочел. И ты можешь. Торби, ты видел на площади жонглеров? Помнишь, как старый Мики, стоя на голове, жонглировал девятью кинжалами да еще крутил на ногах четыре обруча?
— Да, конечно.
— Ты мог бы делать так же?
— Ну… не знаю.
— Кого угодно можно научить жонглировать… для этого нужно лишь не жалеть времени и оплеух, — старик взял ложку, карандаш и нож и запустил их в воздух. Через несколько секунд он уронил один предмет и вновь обратился к мальчику. — Когда-то я немножко занимался этим для забавы. Что же касается жонглирования мыслями, то… ему тоже может научиться любой.
— Покажи мне, как это делать, пап.
— В другой раз, если будешь себя хорошо вести. А сейчас ты учишься правильно пользоваться своими глазами. Торби, жонглирование мыслями было придумано давным-давно одним мудрым человеком, доктором Рэншоу с планеты Земля. Ты, наверное, слышал о Земле?
— Э-э… ну конечно, я слышал.
— Только, мне кажется, ты не веришь в ее существование.
— Ну, я не знаю… но все эти россказни о замерзшей воде, которая падает с неба, о людоедах десятифутовой высоты, о башнях, которые выше Президиума, о крошечных людях, которые живут на деревьях… Пап, я же не дурак.
Баслим вздохнул и подумал о том, что с тех пор, как у него появился сын, ему приходилось вздыхать уже не одну тысячу раз.
— В этих легендах намешано много всякой чепухи. Как только ты научишься читать, я дам тебе книги с рисунками, которым можно верить.
— Но я уже умею читать.
— Тебе только кажется, что умеешь. Земля действительно существует, Торби. Это и впрямь необыкновенная и прекрасная планета, самая необыкновенная из планет. Там жило и умерло очень много мудрых людей, разумеется, при соответствующем соотношении дураков и мерзавцев. Кое-что из той мудрости дошло и до нас. Сэмюэль Рэншоу был как раз одним из таких мудрецов. Он доказал, что большинство людей проводит свою жизнь как бы в полусне. Более того, ему удалось показать, каким образом человек может пробудиться полностью и жить по-настоящему: видеть глазами, слышать ушами, чувствовать языком вкус, думать мозгами и хорошенько запоминать то, что он видел, слышал, ощущал, о чем мыслил, — старик показал мальчику свою культю. — Потеряв ногу, я не стал калекой. Своим единственным глазом я вижу больше, чем ты двумя. Я мало-помалу глохну, но я не так глух, как ты, ибо запоминаю все, что слышал. Так кто из нас калека? Но ты не вечно будешь калекой, сынок, поскольку я намерен обучать тебя по методике Рэншоу, даже если мне придется вколачивать знания в твою тупую башку!
По мере того как Торби учился пользоваться мозгами, он обнаружил, что ему это нравится; мальчик превратился в ненасытного читателя, и Баслиму каждую ночь приходилось приказывать ему выключить проектор и ложиться спать. Многое из того, чем его заставлял заниматься старик, казалось Торби ненужным. Например, языки, которых он никогда не слышал. Однако для его разума, вооруженного новыми знаниями, эти языки оказались просты, и, когда мальчик нашел у старика катушки и пленки, которые можно было прочесть и прослушать на этих «бесполезных» языках, он внезапно понял, что знать их вовсе нелишне. Он любил историю и галактографию; его собственный мир, раскинувшийся на световые годы в физическом пространстве, оказался на деле едва ли не теснее невольничьего барака. Торби открывал для себя новые горизонты с таким же удовольствием, с каким ребенок изучает свой кулачок.
В математике он не видел смысла за исключением тех случаев, когда надо было на деле применять варварское искусство считать деньги. Но в конце концов он решил, что какого-то особого смысла и доискиваться не стоит. Математика — это игра вроде шахмат, только еще интереснее.
Порой старик задумывался, зачем все это нужно. Баслим уже понял, что мальчик оказался куда одареннее, чем он предполагал. Но пригодятся ли ему эти знания? Быть может, они лишь заставят его разочароваться в жизни? Какая судьба ждет на Джуббуле нищего раба? Ноль, возведенный в энную степень, так нулем и останется.
— Торби!
— Да, пап. Подожди чуть-чуть, я как раз на середине главы.
— После дочитаешь. Я хочу поговорить с тобой.
— Да, мой господин. Да, мой хозяин. Сию минуту, босс.
— И разговаривай повежливее.
— Прости, пап. О чем ты хотел поговорить?
— Сынок, что ты будешь делать, когда я умру?
На лице Торби появилось выражение замешательства.
— Ты плохо себя чувствуешь, пап?
— Нет. Мне кажется, что я смогу протянуть еще много лет. Но может случиться и так, что завтра я не проснусь. В моем возрасте ни в чем нельзя быть уверенным. Что ты будешь делать в этом случае? Займешь мое место на площади?
Торби молчал, и Баслим продолжал:
— Ты не сможешь нищенствовать, и мы оба знаем это. Ты уже вырос и не сможешь достаточно убедительно рассказывать свои сказки. Прохожие верили им, пока ты был маленьким, но не теперь.
— Я не собираюсь сидеть у тебя на шее, пап, — тихо произнес Торби.
— Разве я на это сетовал?
— Нет, — нерешительно ответил Торби, — я… ну, словом, я думал об этом. Ты мог бы сдавать меня внаем куда-нибудь, где требуются рабочие руки.
Старик гневно взмахнул рукой.
— Это не решение. Нет, сынок! Я собираюсь отослать тебя отсюда.
— Но ты обещал, что не станешь этого делать!
— Я ничего не обещал.
— Но мне вовсе не нужна свобода! Если ты освободишь меня, что ж, я останусь с тобой.
— Я имел в виду нечто другое.
После долгой паузы Торби спросил:
— Ты собираешься продать меня, пап?
— Не совсем. В общем… и да и нет.
Лицо Торби ничего не выражало. В конце концов он спокойно произнес:
— Так или иначе… я знаю, что ты имеешь в виду… и я полагаю, возражения тут неуместны. Это твое право, и ты был лучшим хозяином в моей жизни.
— Я тебе не хозяин!
— По бумагам выходит, что как раз наоборот. Это же подтверждает номер у меня на ноге.
— Прекрати! Никогда так не говори!
— Раб должен говорить именно так, либо вообще молчать.
— В таком случае умолкни ради бога! Давай-ка я все тебе объясню, сынок. Здесь тебе не место, и мы оба это знаем. Если я умру, не успев освободить тебя, при Саргоне ты вновь станешь тем, кем был.
— Пусть сперва поймают меня!
— Поймают. Но, даже дав тебе вольную, я не решу твоих проблем. Что ждет вольноотпущенника? Нищенство? Возможно. Но ты вырос, и тебе все труднее попрошайничать. Большинство вольноотпущенников, как ты знаешь, продолжает работать на своих прежних хозяев, ибо рожденные свободными не любят копаться в дерьме. Они недолюбливают вольноотпущенников и ни за что не соглашаются работать вместе с ними.
— Не беспокойся, пап. Я не пропаду.
— А я и не беспокоюсь. Так что слушай меня. Я собираюсь продать тебя одному знакомому, который вывезет тебя с планеты. На обычном корабле, не на невольничьем. Но вместо того чтобы доставить тебя туда, куда положено по грузовой декларации…
— Нет!
— Придержи язык! Тебя отвезут на планету, где рабовладение преследуется по закону. Не могу сказать, куда именно, потому что не знаю маршрута корабля и даже того, на какой именно звездолет ты попадешь; детали еще надо будет продумать. Но я уверен, что ты сумеешь хорошо устроиться в любом свободном обществе.
Баслим умолк, чтобы еще раз взвесить и оценить мысль, которая пришла ему в голову. Быть может, послать парня на планету, где родился он сам, Баслим? Нет. И не только потому, что это очень трудно устроить, но и потому, что там не место для молокососа-эмигранта… Нужно отправить его в один из пограничных миров, где человеку достаточно острого ума и трудолюбия. Есть немало таких планет, к которым проложены торговые пути из Девяти Миров. Баслим вновь пожалел о том, что не смог узнать, откуда Торби родом. Может быть, дома у него есть родственники, люди, которые помогли бы мальчику. Черт побери, для этого пришлось бы вести поиски по всей Галактике!