Страница 22 из 31
За каждый неловкий прием Адрианов поправлял черта кулаком под подбородок; бедному черту в будке было очень тесно, и наука ему доставалась не легко. Сначала Адрианов учил его стойке и поворотам; но когда дело дошло до ружейных приемов, то некоторых из них он никак не мог выполнить, ибо ружье упиралось в крышу будки; черт положительно выбился из сил.
— Ну, служивый, спасибо за науку, — сказал он, — на первый раз достаточно…
— Ну, нет, брат: учиться так учиться; еще с полчаса я тебя поманежу!
Черт не соглашался и хотел уже выскочить из будки и удрать, но Адрианов взял и перекрестил будку. Черт завизжал благим матом.
— Что ты визжишь? Ты эдак всех часовых переполошишь. Сиди смирно; вот, когда смена придет, я тебя сдам по принадлежности. Ах, ты, анафема! Вот, не будешь смущать более нашего брата.
Черт присмирел, но через несколько времени стал вкрадчивым голосом и на разные лады умолять солдата, чтобы он отпустил его на волю.
— Ну, что тебе за сласть, служивый, если я свободы лишусь? Ведь таких чертей, как я, на земле гуляет видимо-невидимо… Да еще в аду их целая тьма наготове сидит… Ведь на каждого солдата нас существует по несколько штук, а на баб и на генералов и еще того более… Положишь ты на меня запрет или нет — все равно — лучше не станет… Отпусти ты меня лучше на волю, и за это все, что хочешь, все я для тебя сделаю, только отпусти меня, служивый; отпусти ты меня, ваше высокоблагородие!
В воображении Адрианова мелькнуло свежее лицо белокурой девушки; блестящие серые глаза ласково взглянули ему в сердце, и звонкий смех задрожал в его ушах. Родные избы в тени берез и лип, черный бор, золотой верх сельской церкви и даже родимая река, как огнем, блеснули под лучами полуденного солнца…
— Ну, ладно, — сказал Адрианов, — отпущу я тебя, но только с уговором. Сейчас же свези меня в наше село; хочу я посмотреть, что моя невеста делает; но чтобы к смене быть назад и сделай так, чтобы никто не заметил, что я с поста отлучился…
Нечего делать: черт согласился.
Намалевав своим дьявольским пальцем на интендантской стене часового, он согнул спину и сказал:
— Ну, полезай мне на плечи, служивый, только смотри, не обмани, отпусти в срок…
Адрианов распустил погонный ремень у ружья, забросил себе ружье за плечи и вскочил верхом на черта.
— Ну, трогай, что ли!
Черт взвился над складом, как ястреб, так что Адрианов успел только схватиться за рога и вскрикнуть: «ух!» Но так как солдат ничему не удивляется, то и он немедленно привык к новому положению и, устроившись поудобнее, вынул из кармана трубку, зажег и так затянулся, что даже искры посыпались во все стороны, а табак был такой крепкий, что черту показалось, что ему засунули в глотку огромный булыжник.
Черт летел с быстротою молнии; но вследствие своего лукавства он летел не прямо, а то вздымался наверх, прорываясь сквозь облака, то спускался вниз и извивался между деревьями и строениями. Делал он это из присущего соблазнителю рода человеческого обыкновения совать свой нос повсюду, а отчасти и потому, что черта поминают во многих местах и во всякое время, и он из вежливости хочет показаться там, где его звали; и те места, куда обращался любопытный взор дьявола, немедленно освещались: это искры, летевшие из трубки Адрианова, разгорались, точно звезды…
— А вот и наши казармы, вот это наш часовой стоит у денежного ящика, — говорил Адрианов. — А здесь наш ротный командир живет.
Затем черт промелькнул над какой-то саклей, около которой стояла арба с огромными винными бурдюками и дремали буйволы. Рядом, под освещенным навесом, несмотря на позднее время, что-то визжало и топотало; это играли зурначи, и совершенно пьяные люди в огромных папахах и с огромнейшими сизыми носами, съедая друг друга глазами, отхватывали лезгинку, припевая: «Лу-бо-о-в, что та-ко-ие, луб-о-о-в!»
— Да, любовь это, друзья любезные, — проговорил Адрианов, пуская огромный клуб махорки, — это тово…
Но они уже промелькнули дальше. Вдоль по косогору пронесся запоздалый джигит на маленькой, горячей лошади, похожий под своей растопыренной буркой на конус, под которым бренчало ружье, три пистолета, шашка и кинжал. Джигит был, видимо, выпивши и, почувствовав приволье, скакал очертя голову, сам не зная куда, колотя нагайкой единовременно лошадь и себя.
— Ишь жарит-то, — сказал Адрианов, — пожалуй, черта обгонит…
Черт усмехнулся, и всадник вместе с лошадью полетел в кручу, пустив в воздух самое отборное азиатское проклятие…
— Да, — сказал солдат, — ежели в темную ночь да так зря скакать, так оно тово…
Но они уже летели далее…
Повеяло холодом, и путешественники понеслись над ущельем. Густые облака, теснившиеся в нем, имели сверху вид реки с высоко вздутыми серыми волнами. Адрианова пробрал холод и захотелось есть.
— Мы теперь почтовым трактом летим, кавалер, — сказал черт. — Не хочешь ли передохнуть на станции, подзакусить на скорую руку, а я тем временем поправлюсь?
— Ну, коли расковался, так спускайся, — сказал Адрианов, — закусить я не прочь. Только смотри, чтобы все к сроку было. Да еще вот что: нашего брата в господский буфет не допущают, так ты меня на это время в барина обрати, да и сам как бы вроде моего собственного слуги явись, да и обделывай это в один момент; так что если я тебе скажу: «эй, ты, заплати», — так ты свое дело знай!
Черт сказал: «слушаюсь», и Адрианов неожиданно очутился перед большим станционным домом на Военно-Грузинской дороге.
Как раз за несколько минут до его прибытия, к станции подъехала большая дорожная коляска и из нее вылез важный генерал, в теплой шинели, надетой в рукава, затем толстая, важная барыня, в теплой бархатной кофте, а за нею выпорхнула легонькая, как коза, барышня, закутанная в белую бурку. Наконец с козел с трудом слез заспанный лакей, у которого ноги отказывались действовать от трех причин: от холода, от неудобного сиденья и большого количества вина, выпитого на всех станциях. Из подъехавшего сзади тарантаса с вещами вылезла красивая белокурая горничная.
— Брр… как пробирает! — сказал генерал. — Это большое неудобство в дороге. А какая бы это была прекрасная страна — Кавказ, если бы в ней не было этих гор!
— Ах, папа, что вы? В горах-то вся и прелесть! А нет ли тут разбойников?
— Какие тут разбойники! — возразил генерал. — Никаких тут разбойников нет и не может быть.
Затем вся компания вошла в общую комнату, в углу которой дремал бледный и худой армянин.
Только что генеральская семья уселась за столом в ожидании ужина, как вошел Андрей Адрианов, переодетый купцом, а вслед за ним и черт в кавказском бешмете, превратившийся в слугу. В этом виде лицо у него было такое худое, как будто его несколько дней не кормили, а глаза косили во все стороны.
Поклонившись всей компании и сказавши: «хлеб да соль!», Андрей Адрианов уселся на другом конце стола и стал уписывать за обе щеки все, что ему ни подавали.
Генерал, решив, что очень приятно встретить русского купца на Кавказе, завел с ним разговор.
— Вы, конечно, не здешний? — сказал он.
— Никак нет, ваше превосходительство! — гаркнул Адрианов, вскочив и вытянув руки по швам.
«Какой, однако, почтительный купец», — подумал генерал.
— А я еду принимать N-скую дивизию, — продолжал он. — Гм… А вы чем торгуете на Кавказе?
Адрианов выпил водки и стал объяснять генералу, что он занимается казенными подрядами и поставляет в войска всякую всячину: солдатское сукно, нефть, сапожный товар, поднаряд, караульные будки, нагайки, вино, махорку, кишмиш, ключи для каптенармусов, эполеты, бубенный инструмент… Адрианов стал бы врать еще более, если бы черт не положил конец этой беседе.
Полная генеральша загляделась на черта и почувствовала к нему необыкновенное влечение. За тем, неизвестно по какой причине, стул под нею подломился, и она с криком: «проклятый Кавказ!» полетела кверху ногами. Бледный армянин бросился ее поднимать, все засуетились кругом, а тем временем Адрианов вышел в коридор. Мимо его промелькнула, стрельнув в него глазами, генеральская горничная.