Львица

— Но сейчас мы как раз туда направляемся, — сказала Эмма. — Вам удастся скрыть этот факт?

— Нет, это скоро станет известно всем. Но у нас, по крайней мере, есть веская причина — пропал ребенок. Я надеюсь, что это не помешает нашей работе.

Эмма посмотрела вперед. На горизонте виднелись невысокие холмы, за которыми начинал заниматься рассвет. Серое небо над ним понемногу бледнело, принимая мерцающий зеленоватый оттенок.

— Вы так преданно относитесь к своей работе, — сказала Эмма, не поворачиваясь к Дэниэлу лицом. — У вас, наверное, совсем не остается времени на что-нибудь еще.

— У меня больше нет никаких дел, — сухо и безрадостно ответил Дэниэл.

Эмме стало не по себе, но она все-таки продолжила:

— У вас разве нет семьи и детей?

Искоса взглянув на Дэниэла, она увидела, как напряглись его руки, сжимавшие руль.

— У меня была жена, Лэла. Она умерла три с половиной года тому назад.

Эмма хотела было спросить, что с ней случилось, но потом связала вместе все события.

— Это как раз была последняя эпидемия…

Не сводя глаз с дороги, Дэниэл рассказал ей о том, что случилось.

— Лэла заболела, когда была почти на седьмом месяце беременности. Я знал, что она, скорее всего, обречена. А вместе с ней и ребенок… — Голос Дэниэла звучал тихо, но твердо. — Но я также знал, что есть шанс ее спасти, если искусственно вызвать роды. Я не знал, как поступить, но в конце концов решил попробовать этот вариант. Я осмелился пойти на это, хотя знал, что в Африке нет условий для того, чтобы выходить ребенка, родившегося на двадцать восьмой неделе. — Дэниэл тяжело вздохнул. Когда он продолжил говорить, его голос был полон боли: — Во время родов Лэла находилась в коме. Ребенок оказался маленькой красивой девочкой. Она полностью сформировалась к тому моменту. Но ее кожа была серого цвета, и она была слишком слабой. Она вскоре умерла. Лэла умерла тоже.

Эмма молча смотрела на Дэниэла, представляя, через какой ужас ему пришлось пройти.

— Где это произошло?

— В доме моей матери, в деревне. Мы проезжали мимо нее, когда ехали от могилы в Малангу. Мы с Лэлой жили в Аруше и приехали в гости к моей семье на свадьбу. Когда началась эпидемия, власти перекрыли все дороги, и нам пришлось остаться в деревне.

— Вы не отвезли ее в больницу?

— Это только способствует распространению болезни, — ответил Дэниэл. — И как вы знаете, от лихорадки Оламбо все равно нет лекарства. Я не мог бросить Лэлу, и мой дядя поехал в больницу и достал все необходимое. Там был полный хаос. Большинство персонала разбежалось. Когда он сказал им, что я ветеринар, они согласились дать ему капельницу для вызова искусственных родов и таблетки морфия. Лэла была не в состоянии их глотать, и я размалывал их и подмешивал в воду. Когда они закончились, я приготовил крепкий настой опиума, но это мало помогало. Она все время испытывала страшную боль.

— Вы сами за ней ухаживали?

— Остальные были слишком напуганы. — Голос Дэниэла задрожал — очевидно, перед его глазами промелькнули картины тех дней, полные отчаяния и изнеможения. — Она болела всего четыре дня. Ребенок родился на третий день. Все происходило, как в страшном сне. С одной стороны — быстро, а с другой… у меня было ощущение, что это длится целую вечность.

— Дэниэл, я очень сожалею, — сказала Эмма, подумав, с каким сочувствием, несмотря на давность событий, Дэниэл отреагировал на ее скорбь, в то время как ему самому довелось пережить еще большую трагедию. Она вспомнила, как Дэниэл посоветовал ей не забывать Сьюзан.

— Вы постоянно думаете о них? О Лэле и ребенке?

Дэниэл кивнул.

— Сначала я не мог вспоминать о них без боли. Но сейчас я помню только прекрасные моменты, и они наполняют меня счастьем.

— Она была тоже из масаев?

— Нет, мы познакомились, когда я учился в Дар-эс-Саламе. Она была родом из Занзибара. Ее семья принадлежит к одному из племени суахили, проживающих на побережье. — Он улыбнулся. — Когда она согласилась выйти за меня замуж, я был вне себя от счастья. Нам было все равно, что подумают о нас в наших семьях. Не будучи еще мужем и женой, мы гуляли вдвоем без всякого сопровождения. Даже начали вместе жить, когда копили деньги на свадьбу. Мы просто не могли друг без друга. Когда она умерла, у меня было такое ощущение, будто я потерял половину самого себя. Мое сердце разрывалось от боли, и я не знал, как мне жить дальше без нее.

Эмма наблюдала за его лицом, на котором отражалась борьба противоположных воспоминаний — тепла и боли.

— И вы молчали все это время, когда я рассказывала о Сьюзан…

— У масаев не принято говорить о таких вещах, — глухо произнес Дэниэл. — Если кто-то умирает молодым от болезни или в результате несчастного случая, пожилые люди не станут даже упоминать имени этого человека. Поэтому я ни с кем не делюсь своими воспоминаниями и чувствами о Лэле и нашем ребенке. — Он взглянул на Эмму. — Но вы из другой культуры, и с вами я могу об этом говорить.

По его глазам Эмма видела, что ему стало легче. Словно, поделившись с ней историей своей жизни, он сбросил с себя часть бремени.

— Я рада, что вы обо всем рассказали. — Эмма вздохнула.

Дэниэл вел машину, придерживая руль одной рукой и откинувшись на спинку сиденья. Эмма смотрела в окно, наблюдая за неменяющимся ландшафтом. От равномерного гула мотора ее начало клонить в сон. Она даже не сразу заметила, что Дэниэл снизил скорость. Когда он свернул на обочину и остановил машину возле дерева, она удивленно посмотрела на него.

— Предлагаю позавтракать, — сказал Дэниэл, выключив зажигание.

Эмма одобряюще кивнула, внезапно осознав, что тоже сильно проголодалась.

— Что вам удалось найти в кухне? — спросил Дэниэл.

— Остатки лепешки и немного этих сладких жареных штук.

— Они называются мандази.

— Ман-да-зи, — повторила Эмма. — Еще тут есть папайя, банка меда, несколько вареных яиц и бананы. А также бутылка лимонада, которую оставил Мози.

Дэниэл улыбнулся и радостно воскликнул:

— Так это настоящий пир! — Внезапно он как будто помолодел, почувствовав прилив новой, свежей энергии.

Выйдя из машины, Эмма сцепила руки на затылке и сделала несколько поворотов корпуса, чтобы размять затекшую спину. Дэниэл вытащил корзину с едой и свернутую ткань китенге, которую расстелил на земле в тени дерева. Контрастный желто-черный узор резко выделялся на фоне приглушенного окружения.

Эмма внимательно осмотрела землю на предмет колючек и насекомых и села, скрестив ноги. Выложив вещи Энджел, она начала доставать из корзины еду и раскладывать ее на скатерти, в том числе мандази, завернутые в кусок старой газеты, которая вся была в жирных пятнах и следах застывшего сахара.

Дэниэл сел напротив нее, вытянув ноги вдоль скатерти. Вещи Энджел оказались между ними. Своим ярким цветом они все время привлекали внимание Эммы. Создавалось ощущение, будто таким образом они оставили место для третьего гостя, который должен вот-вот прийти.

Дэниэл смотрел на то, как Эмма раскладывает еду. Он с явным интересом наблюдал за каждым ее движением, будто она являлась представителем какого-то редкого вида животных, чьи повадки были незнакомы ему. Когда все было готово, они приступили к завтраку. Ели они молча: им хватало вкуса и запаха еды, а также окружающей их природы. Дэниэл первым нарушил молчание.

— Вы были бы уже на полпути к Серенгети, если бы поехали вместе с Мози, — сказал он, внимательно глядя на Эмму. — Вам не жаль, что вы не попали на сафари?

Эмма покачала головой.

— Это была не моя идея. Саймон организовал это путешествие в качестве подарка на день рождения. Мне сложно представить, в какой спешке прошла бы эта поездка: пять национальных парков за семь дней…

Проговаривая все это, Эмма вспомнила момент, когда Саймон вручил ей туристическую брошюру. Она старалась изобразить на своем лице благодарность, но мешало осознание того, что этот жест был продиктован чувством вины.