Честь

Чистый, прохладный воздух будоражил кровь. У Нэфисэ было такое ощущение, словно вдруг в ней забил какой-то источник сил. Легко ступая по мягкой земле, она поспешала из одного конца участка на другой.

Однако работа казалась легкой только поначалу. Весенний пыл лошадей быстро угас. Взмокшая от пота шерсть пристала к ребрам, выдавая еще больше их худобу. Бедняжек приходилось останавливать после каждого круга и подкармливать припасенными на всякий случай корками хлеба да картошкой. Изрядно утомились мальчики и девушки.

— Это только с первого раза тяжело, — подбадривала Нэфисэ, — а там привыкнем и вовсе не будем уставать.

И молодежь вновь воодушевлялась. Ведь как-никак обработанная земля раздвигалась жирной чернотой все шире и шире.

Время от времени на дороге из райцентра показывались женщины с ручными тележками, груженными семенами. Останавливаясь передохнуть, они подолгу смотрели на занятых горячей работой людей. Нэфисэ видела озабоченность на их лицах и даже смущение. Их, видно, угнетало, что вот соседи уже сеют хлеб, а они еще только везут вымоленные у начальства семена. От неловкости за свой колхоз или от зависти и нежелания унизить себя, они сидели, не проронив ни слова.

Но вот Нэфисэ заметила жилистую женщину в высоко подоткнутом платье, подошедшую к самой их пашне.

— Из какого вы колхоза, апа? — спросила у нее Нэфисэ.

Женщина, мотнув головой, показала куда-то за лес.

— Есть вон там посмешище для людей, — сказала она, но колхоза не назвала. — Сколько мы ни говорили, не послушались нас. Собрались всякие и своего дружка председателем поставили...

И вдруг, резко поворотясь, пошла к оставленной на дороге тележке.

— Ты чего развалилась? — сердито крикнула она на улегшуюся у обочины товарку. — Делов больше у тебя нет? Подымайся, наши поля они не засеют!..

Немало их проходило тут за день. После них на душе становилось тревожней, и все же вереница женщин с тележками заставляла верить, что колхозники выкарабкаются из любых трудностей.

В одном конце пшеничного поля зубья бороны выдернули из земли несколько деревянных колышков. На них рукою Газиза были написаны названия злаков, сроки сева и качество обработки почвы. Взволнованная Нэфисэ перечитывала по нескольку раз эти полустертые надписи. Пошел пятый месяц, как от Газиза не было письма. «Как он там? Жив ли? Почему молчит так долго?»

Печальные думы тревожили сердце, отзывались болью в груди. Но богатырские усилия народа захватывали Нэфисэ все сильней и не давали той боли овладеть всем ее существом.

5

Едва объявили перерыв, как у всех сразу отяжелели ноги. Девушки, еле добравшись до стана, повалились где попало. Через минуту многие уже крепко спали.

— Эй, детки! — трясла их за плечи Мэулихэ. — Господи, совсем разморились... Да вставайте же, умач стынет!

К концу обеда к ним трусцой на своей лошадке подъехал Тимери.

— Аланбашцы, — заявил он, — с первого же дня взялись как следует. Уж если мы дали слово, надо и нам держаться. Не так ли? Давайте покажем себя! Пока не перевыполним норму — не остановимся!

Многие согласно закивали головами. Но Апипэ, нахмурив белесые брови, проворчала:

— Ай-яй, здорово метет новая метла! Этак ведь никто здесь не выдержит...

Обходившая бригады Айсылу отозвала Нэфисэ в сторону.

— Знаешь, Нэфисэ, что беспокоит меня? — сказала она, морща лоб. — Дисциплина в твоей бригаде. Апипэ опоздала в первый же день сева. И разговоры у нее нескладные.

— Не беспокойся, Айсылу-апа, — ответила смущенно Нэфисэ, — я эту Апипэ взнуздаю! Сколько раз говорила ей...

— Говорить мало, надо подкрепить делом... Твоя бригада должна стать образцовой во всем. Вы взяли на себя огромные, я бы сказала даже почетные, обязательства — это надо помнить. И весь колхоз должен равняться по вас. Хоть и не записано это в договоре, но вместе с вами соревноваться будет весь «Чулпан»!

Нэфисэ радовалась этому и волновалась.

— Не легко нам будет! И все же я верю в свою бригаду, Айсылу-апа!

— Это хорошо, что ты веришь в свои силы. Вот кто будет еще твоей опорой, — показала Айсылу на приближавшуюся к ним Гюльсум. — Будешь с ней дружно работать, она тебя в самые трудные минуты выручит.

Айсылу явно любовалась Гюльсум. Ей нравилась ее аккуратность, собранность. Разглядывая плотную фигуру девушки в опрятном комбинезоне, милое веснушчатое личико, она с гордостью думала о том, что есть какая-то доля и ее усилий в том, что Гюльсум такая.

— Закончила, Гюльсум? — приветливо спросила она.

— Все, Айсылу-апа. Сейчас культиватор прицепим. У меня дело к тебе есть, — немного помолчав, сказала Гюльсум. — ведь я до сих пор на учете в байтиракской организации...

— Ну да! Ты у нас выросла. Теперь сама будешь помогать других воспитывать.

— Верно, Айсылу-апа. Но по уставу я должна стать на учет по месту работы.

— Ах, тебе предлагают перейти в МТС...

— Не только предлагают... Настаивают...

Да, Гюльсум была права, ей необходимо перейти в МТС. Но тогда в «Чулпане» останутся только два члена партии — Гюльзэбэр и она, Айсылу. Что же это она не позаботилась о вовлечении в партию лучших людей колхоза? Айсылу бросила взгляд в сторону Нэфисэ. Не слишком ли робко действовала Айсылу? Не проявила ли беспечность?..

— Хорошо, Гюльсум, я поговорю в райкоме.

Перед заходом солнца Тимери еще раз заглянул в бригаду. Вытащив из-за голенища складную метровку, он измерил в нескольких местах глубину культивации, проверил работу пахарей, бороновальщиц, потом подождал, пока Нэфисэ вымерила обработанный сегодня участок.

— Поначалу неплохо, — сказал он, поглаживая бороду, — норма как будто перевыполнена. Пусть и дальше пойдет так с легкой твоей руки, килен!..

— Спасибо на добром слове, отец.

По правде говоря, Нэфисэ не ожидала, что работа наладится в первый же день. Она смотрела, как ловко ведет свой трактор Гюльсум, как мужественно держатся мальчишки, идя за плугом, и девушки, шагающие рядом с боронами, и сердце ее наполнялось радостью. Что и говорить, все работают на славу!

В это время прибежал мальчишка из бригады Юзлебикэ.

— Тимергали-абзы, там тебе бумага пришла.

— Какая бумага? Где?

— У Юзлебикэ-апа. Она хочет тебе сама передать, из военкомата, что ли...

— Пожалуй, килен, можно и заканчивать, — повернулся Тимери к Нэфисэ и не торопясь пошел вслед за мальчиком.

В сгустившихся сумерках стало трудно различать уже пройденные полосы, и Гюльсум зажгла фары. Два ярких, с лунной просинью луча, прорезав темноту, протянулись к лесу через весь Яурышкан. Нэфисэ пошла узнать у Гюльсум, долго ли еще будет она работать.

— Пока Чулпан[24] не поднимется! — не то всерьез, не то в шутку крикнула Гюльсум.

Бригада Нэфисэ собралась на полевом стане. Лошадей загнали в стойла-времянки, сбрую убрали, и все начали сходиться к костру. Видно, только что закончила трудовой день и бригада Бикмуллы: кто распрягал коней, кто умывался.

Несколько женщин стояли у бригадного домика и переговаривались, поглядывая на Нэфисэ. Они были чем-то опечалены.

Обеспокоенная Нэфисэ шагнула к Мэулихэ.

— Что это все носы повесили?

Мэулихэ сидела у костра и, закрыв фартуком рот, тихо плакала. В последнее время не было писем от ее сына. Неужели опять горькая весть?

Нэфисэ присела на корточки возле нее.

— Милая Мэулихэ-апа, что с тобой?

— Ох... Нэфисэ, — проговорила с трудом Мэулихэ и стала вытирать слезы.

Что-то странное почудилось Нэфисэ. Страшное предчувствие сжало ей горло, и она, побледнев, схватила за руку стоявшую тут же Айсылу.

— Айсылу-апа! Почему вы все молчите? Скажите же, не томите!

Айсылу с трудом подняла голову. На лице ее была глубокая печаль.

— Язык у меня не поворачивается, Нэфисэ... милая... — сказала она. — Иди домой, умница, иди...

Нэфисэ стояла у костра, не в силах произнести ни слова, затем, как-то вся сникнув, медленно двинулась в темноту.

24

Чулпан — утренняя звезда; здесь игра слов.