Всевидящее око

Я без конца перечитывал эту коротенькую заметку и с каждым разом число вопросов, роившихся в моей голове, только увеличивалось. Был ли По тем самым «неизвестным мужчиной», затеявшим со Стоддардом «оживленный разговор»? Если да, то возникали новые вопросы. Как вел себя По? Ограничился аргументами, после которых Стоддарду оставалось только повеситься? Или же «помог» ему и сам накинул петлю на шею Стоддарда, а затем, улучив момент, выскользнул из комнаты? Неужели мой бывший помощник решил расправиться с человеком, который лично ему ничего не сделал? Решил довести до конца самосуд, начатый мною?

Я этого уже не узнаю.

Вскоре я получил небольшой пакет. Адрес был вновь написан рукою По, однако внутри не оказалось ни письма, ни даже короткой записки. Только книжка в серо-желтом переплете: «Стихи Эдгара А. По».

Книжка посвящалась Кадетскому корпусу Соединенных Штатов. Я счел это шуткой в духе По, но затем узнал от Слепца Джаспера, что автор ухитрился сделать своими подписчиками половину кадетов Вест-Пойнта. Каждый из ста тридцати одного кадета пожертвовал доллар с четвертью, чтобы сочинения По увидели свет.

Говорят, кадеты весьма охотно подписывались. Представляю, как же они были разочарованы, не найдя ни эпиграммы на лейтенанта Локка, ни других эпиграмм, которые слышали из уст По! Джек де Виндт уверял, что видел на Конском мысу целую толпу кадетов. Они дружно швыряли в Гудзон полученные экземпляры книжки. Кто знает, может, через несколько веков часть из них найдут и люди будут благоговейно взирать на полуистлевшие страницы со стихами «старинного поэта По».

Эпиграфом к своей книжке По взял слова какого-то Ларошфуко[169]: «Tout le monde a raison». Мне пришлось разыскать старый словарь Мати. Перевод не занял у меня много времени.

«Все справедливо».

Ничего подобного я еще не слышал – фраза одновременно удивляла и ужасала. Какое из чувств у меня преобладало, тоже не знаю. Чем больше я рассуждал над смыслом этой фразы, тем дальше он от меня ускользал. Однако я не мог отделаться от мысли, что эти слова – послание от По, адресованное лично мне.

Где-то в марте ко мне заявился первый гость: некто по имени Томми Корриган. В далеком восемнадцатом году шайка из двухсот ирландцев напала на Вигвам, как тогда любили называть Таммани-холл[170]. Они не были обычными громилами. Просто им было обидно, что ирландцы не играют в политической жизни Нью-Йорка той роли, которую могли бы. Напавшие орали во все горло: «Долой индейцев!» и «Эммита – в конгресс!»[171], а затем принялись бить стекла, ломать мебель и прочее имущество. Короче говоря, учинили погром. Томми был одним из них. Парню не повезло: в суматохе его свои же ударили ножом. Но я помню, как до этого он стулом разбил стекло, а затем с подчеркнутой небрежностью выдавливал осколки окровавленным мизинцем. Странно, что мне это запомнилось. Видно, на всплеске воспоминаний Томми и нанес мне визит. Проторчал у меня недели три, без конца выклянчивая имбирное пиво.

Следом за Томми ко мне пожаловал Нафталай Джуд ловкий прощелыга, хорошо погревший руки на учреждении Медицинской лотереи и прикарманивший десятки тысяч долларов. Когда я только что приехал в Нью-Йорк, он подарил мне поношенное шерстяное пальто. Теперь он пришел требовать пальто назад, поскольку жене нечем чинить свою прохудившуюся одежду, а там еще крепкая подкладка.

На следующий день у меня появился олдермен Хант, умерший семь лет назад. Днем позже пришла моя покойная мать. Она по-хозяйски прошла на кухню и принялась за домашнюю работу, недоделанную Пэтси. Еще через день прибежал мой любимый пес – громадный ньюфаундленд. Вскоре вернулась моя жена и, почти не обращая на меня внимания, стала возиться с тюльпанами.

Раньше я бы не знал, куда скрыться от такого наплыва людей и необходимости общаться с ними. Однако у меня появились совсем иные представления о времени. Оно вовсе не такое жесткое и прямолинейное, каким мы привыкли его считать. Время мягко и податливо; при определенных условиях оно… сминается в складки, так что люди из разных поколений оказываются рядом. Они дышат одним воздухом, и уже невозможно говорить о «живущих» и «умерших». Как отличить, кто из них жив, а кто мертв? Лея сидит у ног Анри Леклера, жадно ловя его наставления. По сочиняет стихи вместе с Мати Лэндор. Я закусываю ветчиной в компании олдермена Ханта, Нафталая Джуда и Клодиуса Фута. Бедняга Фут. В который уже раз он пытается мне втолковать, что ограбил почту вовсе не в Рочестере, а в Балтиморе.

Мои гости не стесняют меня и почти не мешают работать. По правде говоря, мне очень приятно видеть, что они продолжают заниматься тем, чем занимались при жизни. И никаких ангельских хоров. Никаких языков адского пламени. У каждого дел по горло. Интересно, они останутся здесь, когда я уйду? В таком случае я смогу вернуться и у нас сложится неплохое сообщество.

Возможно, и Мати дождется моего возвращения. Возможно. В любом случае так мне легче думать о конце. А конец уже наступил.

Эпилог

19 апреля 1831 года

Моя работа закончена. Все, что можно было написать, я написал. Этих строк я мог бы уже и не писать, однако я добавляю их. Быть может, от привычки водить пером по бумаге.

Потом я отложу перо. Соберу листы в стопку, перевяжу их и уберу в ящик письменного стола, загородив старыми чернильницами. Я сделаю это нарочно, чтобы мою рукопись нашли не сразу. Не хочу, чтобы она попала в руки случайных людей, рассчитывающих чем-нибудь здесь поживиться. Ее поиски требуют более пытливого ума и внимательного глаза. Но рано или поздно рукопись найдут.

Я помашу жене, выгребающей золу из очага. Попрощаюсь с олдерменом Хантом и Клодиусом Футом. Почешу за ушами своему ньюфаундленду. И выйду из дома.

Какой замечательный день. Наконец-то после зимы вернулось тепло. От пыльцы воздух приобрел желтоватый оттенок. Тюльпанные деревья покрылись ярко-красными цветами. Над лужайкой щебечет стайка малиновок. Я думаю, лучше всего покидать этот мир, когда он в полном великолепии и ваш разум не отягощен мыслями о дурной погоде.

Я пойду по той же тропке, по какой мы шли тогда с Мати. Встану на краю обрыва и окину взглядом реку. Даже с высоты заметно, как бурлит в Гудзоне вода. Лед уже сошел, и ее струи несутся с севера на юг, взбивая пену.

Я не стану поворачиваться спиной к реке. Не стану закрывать глаза, потому что у меня нет твоей веры, Мати. Я не могу прыгнуть в Его руки, не зная, ждет ли Он меня… и вообще ждет ли меня кто-нибудь. Я ведь всегда это говорил. Мы уходим так, как закрываются магазины. Никто уже не постучит в запертую дверь, а вскоре забудут и на какой улице был этот магазин.

Скажи мне, дочка… я хочу услышать твой голос. Скажи мне, что будешь ждать меня, что все образуется. Скажи мне.

Благодарность автора

Мой долг перед исторической правдой требует от меня сделать кое-какие пояснения. Прежде всего хочу сказать, что за годы службы Сильвейнуса Тайера на посту командующего Военной академией в Вест-Пойнте ни один кадет не был убит или даже серьезно покалечен. Хотя на страницах моего романа действуют Тайер, Хичкок, Кембл и другие реально существовавшие люди, их слова и поступки являются плодом писательской фантазии. То же самое относится к Эдгару Аллану По, который, насколько мне известно, убивал только на бумаге.

Работая над этой книгой, я черпал сведения из многих источников, но наиболее полезным оказался для меня роман Джеймса Эгню «Бунт из-за эггнога»[172] – пожалуй, единственное произведение, описывающее Вест-Пойнт девятнадцатого века. (Приветствую дух полковника Эгню![173]) Я очень благодарен за оказанную помощь Эбби Йокельсону из Библиотеки конгресса, историку Военной академии Стиву Гроуву и военному историку Уолтеру Брэдфорду. Если в моем романе встречаются какие-то исторические погрешности, вина за них ложится только на меня, а не на этих людей.

169

Франсуа Ларошфуко (1613-1680) – французский писатель-моралист.

170

Политический штаб Демократической партии. По сути, Таммани-холл вырос из Общества Таммани, политической организации, основанной в конце XVIII в. Ее члены лояльно относились к индейцам и любили щеголять индейскими словами (даже название своему обществу они дали по имени Таманенда – вождя одного из племен). Свое здание они тоже называли Вигвамом.

171

У автора написано Emmitt, хотя, вероятнее всего, речь идет о Томасе Эддисе Эммете (1764-1827) – юристе и политическом деятеле ирландского происхождения. Стоит отметить, что со второй половины XIX и вплоть до начала 40-х гг. XX в. Таммани-холл, по сути, находился в руках ирландских переселенцев и их потомков.

172

Эггног – напиток из вина или коньяка, взбитых желтков, сахара и сливок; подается холодным или горячим.

173

Джеймс Эгню одно время преподавал историю в Вест-Пойнте. Роман написал на основе найденных им архивных документов, ранее нигде не публиковавшихся.