Чингисхан. Пенталогия (ЛП)

— Не надо было встревать, старый дурак, — бросил он, вложив меч в ножны, и твердым шагом ушел прочь.

Воины помогли Оэлун встать, а женщины подхватили ее и отвели в юрту. Они отворачивались от плачущих детей, прятали глаза, и для Тэмучжина это было худшее из всего того, что могло случиться этой ночью. Племя оставляло их, а значит, семье Есугэя конец.

Вместо юрт Волков на плотно утоптанной земле оставались лишь черные круги, усыпанные осколками костей, горшков и обрывками старой кожи. Стоя вместе с матерью и сестрой, сыновья Есугэя смотрели на все происходящее со стороны, словно чужаки. Илак был безжалостен. Оэлун вместе с остальными пришлось удерживать Бектера, когда новый хан Волков велел забрать их юрты и все, что в них было. Некоторые женщины стали кричать, укоряя его за такую жестокость, но остальные молчали. Хан просто не обращал на них внимания. Слово хана — закон.

Тэмучжин, не веря своим глазам, качал головой, глядя, как грузят добро на телеги и сгоняют палками скот. Он заметил, что у расхаживающего по улусу Илака на бедре висит меч Есугэя. Бектер в бессильном бешенстве стиснул зубы, увидев знакомый клинок. Проходя мимо них, Илак ухмыльнулся, наслаждаясь их беспомощной яростью. Сколько же лет он скрывал свою сущность, думал Тэмучжин. Еще тогда, когда Есугэй отдал первому воину красную птицу, мальчик почувствовал это, но не поверил, что Илак может так жестоко предать их. Тэмучжин печально покачал головой, услышав писк орлят, чьи крылья заматывали тканью на время перекочевки. Он не мог поверить, что все это происходит не во сне. Мертвое тело Чагатая стояло перед глазами, напоминая о событиях прошлой ночи. Старого сказителя бросили там, где он упал, и это казалось мальчикам не меньшим преступлением, чем все остальное.

Сыновья были бледны от отчаяния, но сама Оэлун раскраснелась от гнева, поражавшего всякого, кто осмеливался посмотреть ей в глаза. Когда Илак пришел с приказом разобрать ханскую юрту, то даже он побоялся взглянуть на нее и упорно отводил глаза куда-то в сторону, пока разбирали юрту. Толстые слои войлока были отвязаны от деревянной решетки и скатаны, а деревянный остов разобрали на отдельные части, рассекая жильные стяжки быстрыми ударами ножа. Забрали все: и луки Есугэя, и зимние халаты, подбитые мехом. Бектер стал осыпать воинов проклятиями и кричать, когда понял, что их оставляют ни с чем. Оэлун лишь покачала головой при виде непонятной жестокости Илака. Великолепные халаты были слишком ценны, чтобы оставлять их тем, кто обречен на смерть. Как только ляжет первый снег, зима возьмет их жизни так же верно, как стрела, пущенная из лука. Однако Оэлун смотрела на соплеменников, высоко подняв голову, с достоинством, гордо и без слез.

Сборы надолго не затянулись. Все было готово к откочевке, и когда солнце поднялось в зенит, на земле остались только черные круги от юрт. Телеги были нагружены, мужчины привязали все пожитки.

Ветер усилился, и Оэлун вздрогнула. Теперь, когда юрт не было и укрыться было негде, она почувствовала себя голой и оцепеневшей. Она знала, что Есугэй, увидев такое, выхватил бы меч отца и снес бы с десяток голов. Но его тело лежало на траве, завернутое в покрывало. Ночью кто-то закутал в старую ткань и тело Чагатая, скрыв страшную рану. Они лежали плечом к плечу, и у Оэлун не было сил смотреть на них.

Илак затрубил в рог, пастухи закричали и длинными палками погнали животных. Овцы и козы заблеяли и пустились бегом, чтобы избежать ударов. Племя начало откочевку. Оэлун стояла вместе с сыновьями, словно семейка белых березок, и смотрела вслед уходящему племени. Тэмуге тихо всхлипывал, и Хачиун взял его за руку, чтобы мальчик не побежал вдогонку за племенем.

Ветер быстро разнес по степи крики пастухов и блеяние стад. Оэлун смотрела, пока все не исчезли вдалеке, и тогда наконец вздохнула с облегчением. Она знала, что Илак вполне способен послать людей, чтобы вырезать брошенную семью. Когда племя растворилось за горизонтом, Оэлун повернулась к сыновьям и собрала их вокруг себя.

— Нам нужны кров и еда, но прежде всего нам надо уйти от этого места. Скоро сюда налетят стервятники, набегут хищные звери рыться в отбросах. И не все они будут на четырех лапах. Бектер! — Ее резкий голос вывел сына из оцепенения. — Ты мне сейчас нужен, чтобы позаботиться о твоих младших братьях.

— Зачем? — отозвался он, глядя в сторону ушедшего племени. — Мы уже мертвы.

Размахнувшись, Оэлун ударила его по лицу. Он пошатнулся, глаза его вспыхнули. Из ссадины, оставленной мечом Илака, снова потекла кровь.

— Кров и еда, Бектер. Сыновья Есугэя не будут покорно дожидаться смерти, как этого хочет Илак. Жена Есугэя тоже. Мне нужна твоя сила, Бектер. Ты понял?

— А что нам делать… с ним? — спросил Тэмучжин, показывая на тело отца.

Оэлун вздрогнула, стиснула кулаки и задрожала от гнева.

— Неужели нельзя было оставить нам хотя бы одну лошадь? — прошептала она, представив, как безродные бродяги со смехом срывают покрывало с тела Есугэя, но выбора не было. — Это только прах, Тэмучжин. Дух твоего отца улетел отсюда. Пусть увидит, что мы остались живы. Он будет доволен.

— Значит, мы оставляем его диким собакам? — спросил потрясенный Тэмучжин.

Но ответил брату Бектер:

— Мы должны. Собаки или хищные птицы — это уже не важно. Далеко ли мы с тобой сумеем его унести, Тэмучжин? Уже полдень, а нам надо добраться до деревьев.

— Красная скала, — сказал вдруг Хачиун. — Там можно укрыться.

— Слишком далеко, до ночи нам туда не добраться, — возразила Оэлун. — На востоке есть долина, где мы сможем переждать до утра. Там есть дрова. На равнине мы умрем, но в лесу мне плевать на Илака, как и на всех, кто желает нам смерти!

— Я есть хочу, — захныкал Тэмуге.

Оэлун бросила взгляд на младшего сына, и глаза ее заблестели от слез. Сунула руку в складки халата и достала полотняный мешочек с его любимым сладким сушеным творогом. Каждый взял по катышку торжественно и серьезно, словно в эту минуту они давали клятву.

— Мы переживем это, дети мои, — сказала Оэлун. — Мы доживем до той поры, когда вы станете мужчинами, а Илак состарится, и тогда он будет трястись при каждом стуке копыт в темноте, боясь, что это вы пришли за ним.

Они с восторгом и страхом посмотрели в лицо матери и увидели на нем лишь яростную решимость. Оэлун сумела развеять отчаяние сыновей и внушить им уверенность в собственных силах.

— Теперь в путь! — резко приказала Оэлун. — Кров, затем еда!

ГЛАВА 11

Мелкий дождик до костей промочил прижавшихся друг к другу Тэмучжина и Бектера. До наступления темноты они успели добраться до поросшего лесом холма и расположились у оврага, где по болотистой земле струился ручей. Узкая лощина стала приютом черным соснам и березам, белым, словно кость. Эхом отдававшийся в овраге плеск воды был непривычен и пугал мальчиков, устроившихся среди громадных корней.

Оэлун велела сыновьям собрать поваленные молодые деревца, найти среди опавших листьев большие жерди и навалить их на изгиб низкого дерева. Они в кровь исцарапали руки и грудь, но мать не давала им отдохнуть. Даже Тэмуге таскал охапки сухих иголок и насыпал их на тонкие ветки, приносил еще и еще, пока мальчики не соорудили незамысловатое укрытие. Бектеру и Тэмучжину там места не хватило, но Оэлун в благодарность расцеловала обоих, а они гордо стояли и смотрели, как она забирается в укрытие, придерживая младенца. Хасар свернулся у ее ног, словно дрожащий щенок, а после него внутрь заполз плачущий Тэмуге. Хачиун решил остаться со старшими братьями, хотя его качало от усталости. Тэмучжин взял брата за руку и подтолкнул в сторону их временного жилища.

Мать кое-как устроилась в тесном жилище и стала кормить малышку. А Тэмучжин и Бектер ушли прочь, стараясь не шуметь, и стали высматривать, где бы спрятаться от дождя и поспать.

Укрытия они не нашли. Однако спать среди корней деревьев было все же лучше, чем просто лежать на сырой земле. Невидимые в темноте корявые корни оставляли вмятины и синяки на боках, как ни повернись. Когда наконец к мальчикам пришел сон, ледяной дождь то и дело будил их, и они спросонья не сразу понимали, где находятся и почему оказались под открытым небом. Казалось, эта ночь никогда не кончится.