Страница 59 из 318
— Да уж!.. — Гефестион глянул через его плечо на отражение в зеркале. — Разукрасился, как петух бойцовый.
Александр повесил шлем на место.
— Ты чего такой сердитый?
— Назначат тебя генералом, и будет у тебя своя палатка… А с завтрашнего дня мы с тобой только в толпе и будем видеться, пока не вернёмся с войны.
— А-а… Да, конечно. Но это ж война!..
— Придётся привыкать. Как к блохам.
Александр быстро подошёл к нему, раскаиваясь, что забыл об этом раньше.
— Но ведь душой мы будем ещё ближе, верно?.. Мы же будем вместе, как никогда, будем вечную славу себе добывать. «О Менетид благородный, о друг мой, любезнейший сердцу!..» — Он тепло улыбнулся в глаза Гефестиону. — Любовь это первая пища души, воистину. Но душа должна есть для того чтобы жить, как и тело… Не пристало ей жить для того чтобы есть.
— Конечно… — с грустью подтвердил Гефестион.
Ради чего жил он сам — его забота; и немалая часть этой заботы состояла в том, чтобы не сделать её в тягость Александру.
— Душа должна жить ради дела!
Гефестион отложил меч, взялся за кинжал с агатовой головкой рукояти… И согласился, что так оно и есть.
Пелла гудит звоном, стуком и лязгом военных приготовлений. Ветер приносит Быкоглаву запах и голоса боевых коней; он раздувает ноздри, ржёт в ответ…
Царь Филипп на плацу. К учебной стене приставлены штурмовые лестницы; подниматься должны без давки, без толкотни, чтобы оружием друг друга не цеплять, — но и без проволочек… Царь смотрит, как это у них получается. Сыну он велел передать, что хочет видеть его после учений. Царица хотела увидеть тотчас.
Обнимая его, она заметила, что он снова повыше стал… Теперь в нём три локтя и ладонь; но уже ясно — хорошо если ещё на пару пальцев подрастёт, пока костяк не установится. Зато он может сломать руками кизиловое копьё или пройти по горам парасангов девять-десять, без еды… Однажды, на пробу, даже без воды прошёл… Постепенно, незаметно для себя самого, он перестал горевать, что не вырос высоким. Высокие воины из фаланги, способные биться сариссой в двенадцать локтей длины, любили его таким как есть.
Они с матерью были почти одного роста, но она положила голову ему на плечо; вдруг нежной стала, словно голубка…
— Ты уже взрослый, настоящий мужчина!..
Опять начала рассказывать об отцовских безобразиях — тут ничего нового не было… Он рассеянно поддакивал, гладил ей волосы, а мыслями был уже на войне. Она спросила, что за человек Гефестион. Честолюбив ли, чего он просит, сумел ли какие-нибудь обещания выдавить?.. Да, сумел. Что в бою будем рядом. Ах вот оно что!.. И этому можно верить?.. Он рассмеялся, потрепал её по щеке — и увидел в глазах главный вопрос. Она смотрела на него, как смотрят борцы, выжидая момент, когда противник хоть чуточку дрогнет. Борец проведёт свой приём — она задаст свой вопрос… Он выдержал её взгляд, не дрогнул, — она ничего не спросила. Он был ей благодарен за это, он всё ей простил, — и ткнулся носом ей в волосы, вдохнуть родной запах.
Филипп сидел в своем кабинете с росписью по стенам, у заваленного стола. Он пришёл сюда прямо с учебного плаца, и в помещении резко пахло потом, конским и его собственным. Целуя сына, он заметил, что тот уже выкупался, чтобы смыть с себя пыль, хотя и дюжины парасангов не проехал сегодня. Ну ладно, это ещё куда ни шло… Но когда увидел на подбородке тонкую золотистую поросль — это был настоящий удар. Филипп был потрясён, поняв, что мальчик его, оказывается, не запоздал с бородой. Он — бреется!
Македонец, сын царя!.. Он что, рехнулся?.. Что его заставляет так обезьянничать, подражая упадочным южным манерам? Гладкий, как девчонка… Для кого это он? Филипп был хорошо информирован обо всём происходящем в Мьезе: Пармений договорился с Филотом, и тот регулярно присылал подробные тайные отчёты. Сблизиться с сыном Аминтора — это ладно. Парнишка славный, хорошенький… Если перед собой не лукавить, он и сам бы не отказался… Но выглядеть так, будто ты кому-то милашкой служишь!.. Он вспомнил, как подъезжала к Пелле эта группа молодёжи; он их видел тогда. Только теперь ему пришло в голову, что там были и постарше — и тоже безбородые. У них мода такая, что ли?.. В глубине души зашевелилось желание разобраться с этим и запретить, — но Филипп его подавил. При всех странностях мальчика, люди ему верят. И раз уж так сложилось — сейчас не время вмешиваться.
Он показал рукой, приглашая сына сесть рядом.
— Ну, как видишь, мы тут кое-что успели… — Он начал описывать свои приготовления. Александр слушал, опершись локтями на колени, стиснув сплетённые пальцы. Видно было, что схватывает на лету. — Перинф — сам по себе крепкий орешек, но нам придётся и с Византием дело иметь. Открыто или тайно они Перинф поддержат. И Великий Царь тоже. Сомнительно, чтобы он мог сейчас ввязаться в войну, судя по тому что я слышал, но снабжать их он будет, обязательно. У него договор с Афинами.
Какой-то момент на их лицах видна была одна и та же мысль. Словно заговорили о почтенной даме, суровой наставнице их детства, которая теперь по припортовым улицам шляется. Александр глянул на изумительную старую бронзу Поликлета: Гермес изобретает лиру. Он знал эту статую всю свою жизнь, сколько себя помнил. Неправдоподобно стройный юноша — с тонкой костью и мышцами бегуна — под божественным спокойствием, которое скульптор наложил на лицо его, скрывал глубокую тоску, словно знал, что до этого дойдёт.
— Ну ладно, отец. Когда выступаем?
— Мы с Пармением через семь дней. А ты нет, сынок. Ты остаёшься.
Александр выпрямился и застыл, глядя на отца, словно окаменел с головы до ног.
— В Пелле? Это почему?
Филипп улыбнулся:
— Ты ужасно похож на своего коня, собственной тени боишься. Не спеши возмущаться, без дела ты тут сидеть не будешь.
Он стянул с узловатой, покрытой шрамами руки массивный золотой перстень старинной работы, с печаткой из сардоникса. Зевс на троне, на его сжатом кулаке орёл, — царская печать Македонии.
— Ты тут присмотришь вот за этой штуковиной. — Он подкинул кольцо и поймал. — Как ты думаешь, получится у тебя?
Александр улыбнулся растерянно, лицо даже поглупело на момент. В отсутствие царя Печать бывает у наместника!
— С войной у тебя всё в порядке, — сказал отец. — Когда повзрослеешь настолько, чтобы можно было назначить тебя без сплетен, — тебе вполне кавалерийскую бригаду доверить можно. Ну, скажем, года через два. А тем временем поучись управлять страной. Лучше вообще ни за что не браться, чем расширять границы, если за спиной у тебя царит хаос. Запомни, мне пришлось именно этим заниматься, прежде чем смог двинуться хоть куда-то, даже против иллирийцев; а они хозяйничали внутри наших границ. Ты не думай, что такое повториться не может. Может, ещё как!.. Ну а кроме того, сейчас ты должен будешь мои коммуникации обеспечить. Так что я тебе оставляю очень серьёзную работу.
В глазах Александра появилось такое выражение, какое Филипп видел всего один раз в жизни: в день конской ярмарки, когда сын вернулся на Букефале.
— Да, отец, знаю. Я постараюсь, чтобы тебе не пришлось пожалеть.
— Антипатр тоже остаётся. Надеюсь, у тебя хватит ума посоветоваться с ним, если что. Но это на твоё усмотрение. Печать есть Печать.
Теперь, перед началом похода, Филипп каждый день проводил совещания. С начальниками гарнизонов, которые оставались дома; со сборщиками налогов и судейскими чиновниками; с людьми, которых племенные вожди, уходившие с Гвардией, оставляли править вместо себя; с вождями и князьями, не принимавшими участие в походе — по традиции или по каким-то причинам исторического или юридического свойства. Одним из таких был Аминт сын Пердикки, старшего брата царя. Когда отец его погиб, он был малолетним ребёнком; Филиппа тогда наместником избрали. Но пока Аминт повзрослел, македонцам понравилось, как Филипп управляется со своим делом, и его решили оставить на троне. Древний закон позволял выбирать царя из царского рода. Филипп обошёлся с Аминтом милостиво: дал ему статус царского племянника и женил на одной из своих полузаконных дочерей. Сейчас Аминту было двадцать пять. Он приходил на совещания; грузный, чернобородый… Все незнакомцы с первого же взгляда принимали его за сына Филиппа. Александр, сидевший справа от отца, иногда поглядывал на него украдкой и гадал, так ли уж ошибаются эти незнакомцы.