Страница 312 из 318
Его привели в дальний угол кладбища, где в скромной выложенной кирпичами могиле покоились Филипп и Эвридика, погребенные, как простые селяне. Едва ли можно было теперь разобрать, кто из них женщина, а кто мужчина, но Кассандр велел возложить останки на погребальный костер, заявив, что оба убийства совершены с вопиющими нарушениями македонских законов, и приказал хранить прах убиенных в драгоценных ларцах до тех пор, пока не будет выстроена подобающая гробница. Он хорошо помнил, конечно, что царей Македонии обычно захоранивали их непосредственные преемники.
После чистки, проведенной Олимпиадой, в окрестностях Пеллы появилось много новых могил. Увядшие венки еще висели на надгробных плитах с локонами волос родственников усопших. Те по-прежнему приходили туда с жертвенными корзинами поплакать и погоревать. И Кассандр с завидным упорством начал обходить эти траурные компании, выражая скорбящим свое соболезнование и вопрошая, не пришла ли пора осудить виноватых. Вскоре выяснилось, что пострадавшие требуют созыва собрания с намерением обвинить Олимпиаду в том, что она без суда проливала македонскую кровь.
*
Олимпиада ужинала со своим окружением, когда слуга объявил о прибытии человека из Пеллы. Покончив с едой, она выпила кубок вина и спустилась вниз.
Обходительный и вежливый посетитель, судя по говору, был из северных мест; правда, она не узнала его, что, впрочем, не удивительно для того, кто долго отсутствует где-то.
Незнакомец держался как друг, он доверительно сообщил ей о том, что македонцы намерены осудить ее, а потом сказал:
— Я здесь, как ты понимаешь, по просьбе Кассандра. После снятия осады он публично обещал сохранить тебе жизнь. Завтра на рассвете в порту тебя будет ждать корабль.
— Корабль?
Сумерки уже сгустились, а светильники в зале еще не зажгли. Щеки царицы во мраке совсем, казалось, ввалились, но в глубине темных глазниц затепился огонек.
— Корабль? Что ты имеешь в виду?
— Госпожа, у тебя есть добрые друзья в Афинах. Ты ведь поддерживала их демократов. — («Поддерживала, только чтобы досадить Антипатру»). — Там тебя хорошо примут. Пусть собрание осудит тебя заочно. От этого пока никто не умирал.
До сих пор она говорила очень тихо: ей еще не удалось восстановить силы после затяжных изнурительных испытаний. Поэтому громкая отповедь прозвучала весьма впечатляюще.
— Неужели Кассандр думает, что я сбегу от суда македонцев? Разве мой сын поступил бы так?
— Нет, госпожа. Но у Александра не возникало подобного повода.
— Пусть они поглядят мне в глаза! — воскликнула она. — А потом, если захотят, пусть выносят решения. Передай Кассандру: как только он сообщит мне день и час собрания, я прибуду на суд.
Придя в замешательство, посланец пробормотал:
— Разумно ли это? Я же сказал, что часть людей откровенно желает тебе вреда.
— Сообщить ей день? — переспросил Кассандр. — Ну нет, это слишком. Я знаю, как впечатлительны македонцы. Назначим собрание на завтра и скажем, что она отказалась приехать.
— Когда они увидят меня и услышат, тогда мы посмотрим, чего они станут желать.
Пострадавшие появились перед собранием в рваных траурных одеяниях, с заново подстриженными и посыпанными пеплом волосами. Вдовы вели осиротевших детей, старики горевали, что на склоне лет остались без сыновей. Когда объявили, что Олимпиады не будет, никто не вызвался выступить в ее защиту. Довольным шумом македонцы одобрили смертный приговор.
— Пока все хорошо, — заметил потом Кассандр. — Полномочия нам предоставлены. Но для женщины ее склада публичная казнь — как подарок. Ведь тогда у нее будет возможность обратиться к народу, а она уж ее не упустит. Я считаю, что нам нужно что-то придумать.
*
В Пидне знатные компаньонки царицы занимались обычными утренними делами. Роксана расшивала затейливыми узорами новый кушак, Фессалоника мыла голову. (По распоряжению Кассандра ей передали, что она может свободно вернуться во дворец. Эту привилегию она восприняла с ужасом и обошла молчанием.) Олимпиада, сидя у окна, читала хроники Каллисфена о деяниях Александра. Их где-то в Бактрии скопировал греческий книгочей и отправил ей с царской почтой. Она уже не раз прочла этот труд, но сегодня вдруг захотела опять проглядеть его.
В коридоре послышались чьи-то шаги. Коротко, но настойчиво постучав, вошел Кеб.
— Прости, госпожа. Там солдаты. Они требуют, чтобы ты вышла к ним. Намерения у них явно не добрые. Я запер двери.
Тут снаружи донеслись сильные удары и лязг оружия, сопровождаемые громкими проклятиями. Прямо с шитьем в руках прибежала Роксана. Следом за ней принеслась Фессалоника.
Закручивая мокрую голову полотенцем, она боязливо спросила:
— Он с ними?
Пришел царевич, решительно бросив:
— Что им здесь нужно?
Рукопись сама собой сползла в сторону. Олимпиада вновь взяла ее и вручила мальчику со словами:
— Александр, сохрани это для меня.
Он принял книгу, одарив бабку серьезным, внимательным взглядом. В дверь колотили все сильнее и сильнее. Олимпиада повернулась к женщинам:
— Все понятно. Ступайте в ваши комнаты. И ты тоже, Кеб. Им нужна я. Предоставьте мне самой разобраться с ними.
Женщины удалились. Кеб помедлил, но царевич взял его за руку. Если уж суждено умереть, то предпочтительнее смерть за царя. Грек поклонился и повел мальчика за собой.
Массивная дверь начинала трещать под ударами. Олимпиада подошла к одежному сундуку, сбросила домашнее платье и облачилась в красную мантию, которую надевала в особо важных случаях. Кушак индийского золотого шитья украшала россыпь рубинов и золотая же бахрома. Она достала из ларца великолепное жемчужное ожерелье, таксильское, присланное Александром, застегнула его и без какой-либо спешки направилась к лестнице, где и встала в ожидании на верхней площадке.
Наконец двери рухнули. Ввалившиеся с улицы солдаты топтались у входа, рассерженно озираясь вокруг. Привычные к грабежам в завоеванных городах воины вытаскивали мечи, намереваясь обыскать дом и обшарить все его тайники, несомненно располагавшиеся приблизительно там же, что и во всех домах мира. Они уже двинулись к лестнице, когда вдруг заметили молчаливую неподвижную фигуру, спокойно взиравшую на них сверху, словно статуя с пьедестала.
Идущие впереди македонцы остановились. Их товарищи, все еще попиравшие выломанные двери, подняли головы и увидели то же, что и они. Возмущенные крики затихли, сменившись жуткой, ввергавшей в дрожь тишиной.
— Вы хотели видеть меня, — сказала Олимпиада. — Вот я перед вами.
*
— Вы что, с ума посходили? — потрясенно спросил Кассандр, выслушав вернувшегося офицера. — Неужто она действительно стояла прямо перед вами и вы ничего не сделали? Сбежали, как псы, застигнутые на кухне? Эта старая карга, должно быть, околдовала вас. Что она вам сказала?
Он выбрал неверный тон. Его собеседник насупился, подобрался.
— Она ничего не сказала, Кассандр. А вот солдаты сказали потом, что она опять выглядела как мать Александра. И никто не посмел даже приблизиться к ней.
— Вам, между прочим, было заплачено совсем за другой результат, — резко бросил Кассандр.
— Пока не заплачено, командир. Я сохранил твои деньги. Позволь вернуть их и удалиться.
Кассандр отпустил его. Дело осложнилось, огласки следовало избежать. Позже он позаботится, чтобы этого человека послали туда, откуда не возвращаются, но сейчас нужно срочно спасать положение. Необходимо придумать что-нибудь понадежнее, чтобы не провалиться еще раз. Когда все расставляющая по своим местам мысль пришла ему в голову, она показалась такой простой, что он удивился, как можно было так долго блуждать вокруг да около самого очевидного из решений.
*
День клонился к вечеру. В Пидне домочадцы Олимпиады с нетерпением ждали ужина. Не столько потому, что проголодались (их желудки все еще не обрели своих прежних размеров), сколько потому, что трапеза вносила разнообразие в скучное течение захолустной жизни. Наставник читал маленькому Александру о приключениях Одиссея, ту самую главу, где Цирцея превращает спутников героя в свиней. Женщины даже слегка принарядились, соблюдая манерную чинность. Солнце зависло над громадой Олимпа, готовясь нырнуть за нее и погрузить побережье в вечерние сумерки.