Страница 279 из 318
Он вместе с приятелем направился к кушетке Филиппа.
— Конон, Аристон просил меня передать, что он хочет выпить за твое здоровье.
Конон просиял и оглянулся, ища взглядом доброжелателя, Пердикка тоже отвернулся от царя, увлекшись беседой с одним из гостей. Улучив подходящий момент, второй паж незаметно наполнил царский кубок крепким вином. Филипп попробовал новый напиток, оценил его и, быстро осушив кубок, потянулся за добавкой. К тому времени, когда Конон заподозрил неладное и сердито разбавил вино своего подопечного, тот уже дважды успел основательно приложиться к нему.
Подвыпившие мужчины грянули разухабистый сколион — хоровую скабрезную песнь. Ее непристойное содержание считалось вполне допустимым на свадьбах, но Пердикка был начеку. Он хорошо понимал, что сегодня нельзя превращать пир в попойку. Из приличия можно позволить гостям еще сколько-то посидеть за столом, а потом нужно будет все это свернуть. Строгий шафер отставил в сторону чашу, зорко следя за происходящим вокруг.
Филипп ощутил прилив благодушия и веселья. Отбивая по столу ритм сколиона, он сам уже громко распевал:
— Я женат, я женат, я женат на Эвридике!
Белый пудель крутился у его ног; царь подхватил кобелька на руки и поставил на стол, пес немедленно перескочил на соседний стол, потом на другой, роняя кубки, вазы с фруктами и цветами, однако его быстро согнали на пол, и он убежал, обиженно взвизгивая. То и дело общий гомон взрывали раскаты громогласного смеха, изрядно захмелевшие гости наперебой провозглашали древние как мир тосты, вдохновляющие мужчин на геройские подвиги в первую брачную ночь.
Филипп озирал публику затуманенным взором, в котором мелькало тревожное опасение. В духоте многолюдного зала, усугубляемой чадом множества факелов, под плотной пурпурной мантией ему вдруг сделалось слишком жарко. Он беспокойно заворочался и попытался стащить с себя нарядное облачение.
Пердикка понял: пора. Он подозвал факельщика и объявил, что настало время выхода новобрачного.
Тем временем Эвридика в ночной рубашке из мидийского шелка лежала в роскошной, благоухающей изысканными ароматами постели, близ которой толпились все почтенные дамы местных знатных семейств. Сейчас они свободно переговаривались между собой, хотя поначалу, согласно ритуалу, всемерно пытались вовлечь новобрачную в разговор, быстро увядший, поскольку никто из них не был близко знаком с ней. В итоге от обычных свадебных шуток пришлось воздержаться, и женщины принялись развлекать себя сами, пытаясь хоть как-то скрасить скучное ожидание прихода мужчин. В основном со снисходительного разрешения Клеопатры публику занимала Роксана, вдохновенно описывавшая куда более роскошные празднества, какие устраивал некогда Александр.
Вокруг витали терпкие запахи разгоряченной женской плоти, кедровых сундуков с одеждой и душистых трав, сбрызнутых экзотическими апельсиновыми и розовыми эссенциями, и все-таки Эвридика, чувствуя себя совершенно потерянной в этом чужом для нее окружении, предпочитала настороженно прислушиваться к отдаленным мужским ликующим голосам. В опочивальне было тепло, однако ноги девушки, укрытой льняной простыней, совсем заледенели. Дома она привыкла спать под шерстяным одеялом. Сама комната казалась огромной; когда-то здесь почивал знаменитый царь Крез. Стены сплошь покрывали мраморные панели в разноцветных разводах, пол устилали квадраты порфировых плит. Брачное ложе заливал ярким светом персидский светильник в виде букета позолоченных лотосов; может, потом кто-то сжалится и погасит его? Эвридике никак не удавалось избавиться от навязчивых мыслей о предстоящем совокуплении с суженым, о непомерной силище его рук, а также о странном приторно-сладком душке, от него исходящем. От волнения она сегодня почти не прикасалась к еде, но то, что ей удалось проглотить, теперь лежало камнем в желудке. А вдруг ее вытошнит прямо в постели? Как жаль, что мать не может ее поддержать! Только сейчас девушка полностью осознала всю горечь своей потери и с ужасом ощутила, что у нее защипало под веками. Но если бы Кинна была с ней в этот миг, то ее, без сомнения, удручил бы вид дочери, плачущей на глазах у врагов. Эвридика стиснула зубы и, судорожно вздохнув, молча подавила зарождающиеся рыдания.
За спинами почтенных матрон шушукались подружки новобрачной. Повинуясь нехитрому свадебному порядку, они уже исполнили ритуальную песню, окропляя благовониями брачное ложе, и теперь изнывали от вынужденного безделья. Сбившись в стайку, все эти сестры, приятельницы и кузины то и дело разражались приглушенным хихиканьем, затихавшим до шелеста ветерка в неокрепшей листве под строгими взглядами старших. Эвридика слышала все: ей тоже оставалось лишь ждать. Потом внезапно она осознала, что шум в пиршественном зале изменился. Смолкло невнятное разудалое пение, застонал пол под ножками отодвигаемых кушеток. Мужчины прервали застолье, они шли сюда.
Словно воин, избавленный от длительного напряжения боевым кличем, она облегченно вздохнула и призвала на помощь всю свою храбрость. Скоро всем этим людям придется уйти, оставить ее вдвоем с мужем. И тогда она мирно поговорит с ним, может, расскажет пару древних историй. Старый Конон заверил, что сам он не станет к ней приставать.
Роксана тоже услышала приближение мужчин. Она повернулась, звякнув затейливыми рубиновыми сережками, и громко провозгласила:
— Желаю счастья и радости новобрачной!
*
Окруженный и подталкиваемый смеющимися хмельными факельщиками Филипп, путаясь в полах одежды и спотыкаясь на пологих ступенях лестницы, обрамленной красочными стенными панелями, с трудом продвигался к опочивальне.
У него кружилась голова, под плотной пурпурной мантией он весь взмок, к тому же его расстроило, что симпатичного белого пуделька так скоро прогнали. Он рассердился на Пердикку за то, что тот увел его из-за стола, а потом и на всех этих хохочущих мужчин, когда понял, над чем они потешаются. Гости утратили даже показную почтительность и откровенно скалили зубы, видя его боязливость и трепет. Он слышал шутки, звучавшие в зале, всех веселило то, что, по их представлениям, он должен был сделать сейчас с Эвридикой. Нечто дурное, такое, чего вообще нельзя делать в присутствии других людей. Когда-то давно его поколотили за то, что он подглядывал за уединившейся парочкой. А теперь, как ему вдруг взбрело на ум и в чем никому не пришло в голову его разуверить, они все вознамерились стоять и смотреть на него. И, сам не зная почему, Филипп был уверен, что кузине Эвридике это совсем не понравится. К сожалению, Пердикка крепко Держал его за руку, иначе он бы давно убежал.
— Уже поздно, — в отчаянии произнес Филипп. — Мне пора спать.
Мы как раз и хотим уложить тебя на брачное ложе, — ответил ему хор голосов. — Для того-то мы с тобой и идем, государь.
Провожатые разразились хохотом в предвкушении новой волны по-македонски разнузданного свадебного веселья, по какому истосковались за долгие годы военных походов ведомые Александром войска.
— Угомонитесь!
Неожиданно безрадостный, как у сердитого старого ворчуна, голос Пердикки слегка отрезвил всех. Филиппа ввели в аванзал и начали раздевать.
Бедняга позволил совлечь с себя пурпурную мантию, но, когда эти люди взялись за его пропитанный потом хитон, он не выдержал и парой мощных ударов разбросал в стороны двух ближайших кривляк. Остальные опять засмеялись, однако Пердикка с угрожающей мрачностью приказал Филиппу не забывать, что он царь. Тогда тот позволил переодеть себя в длинную белую, расшитую золотой нитью рубашку. Ему разрешили воспользоваться ночным горшком (куда же запропастился Конон?), больше не оставалось причин для заминки. Царя подвели к дверям спальни. Оттуда доносился гул женских голосов. Неужели они тоже будут глядеть?!
Большие двери распахнулись. Эвридика, вжав локти в подушки, полулежала на огромной кровати. Смуглая маленькая рабыня, смеясь, пробежала мимо Филиппа с длинными щипцами, явно собираясь погасить висячие лампы. Мощная волна гнева, страдания и ужаса захлестнула его. В голове что-то зажужжало и загудело: бум, бум, бум! Всплывшие откуда-то воспоминания подсказали, что скоро в его мозгу полыхнет белая вспышка. Ну где же Конон? Он закричал: