Страница 248 из 318
Вскоре послышались чьи-то шаги. Вошел Филипп.
Хотя Малеагр был с ним, он пришел сюда по собственному желанию. Когда умирает человек, родственники должны увидеть его. Все политические резоны воспринимались царевичем как досадный бессмысленный шум, но он твердо знал родственные обязанности.
— Где Александр? — обратился он к живому заслону перед кроватью. — Я его брат. Мне нужно похоронить его.
Полководцы молча скрипнули зубами. Теперь напряженную тишину нарушали лишь гневные возгласы и проклятия храбрецов-малолеток. Они не испытывали никакого благоговейного трепета перед покойным, поскольку в их понимании Александр был еще жив. Они взывали к нему так, словно их повелитель просто лежал, потеряв сознание от ран, полученных на поле битвы, окруженный жаждущими его смерти трусами, которые в один миг разбежались бы, будь он при оружии и на ногах. Их боевые кличи воодушевили и часть молодых Соратников, вспомнивших о начальных годах своей службы царю в том же элитном отряде.
— Александр! Александр!
Откуда-то из теснившейся у дверей толпы с вкрадчивым тихим свистом вылетел дротик и со звоном ударился о шлем Пердикки.
Следом прилетело еще несколько метательных копий. С пробитой ногой, истекая кровью, упал на колени один из Соратников; простоволосого охранника чиркнуло по голове, и на его залитом кровью лице вдруг ярко выделились удивленные голубые глаза. Тут его юные сотоварищи осознали, что все они могут оказаться легкой добычей. При них были лишь короткие изогнутые кавалерийские сабли, положенные им по званию и входившие в парадную экипировку.
Пердикка поднял дротик и с силой швырнул его обратно. Остальные, выдернув метательные орудия из своих или чужих ран, последовали его примеру. Птолемей, резко отступив на шаг, увернулся от летящего в него копья, наткнулся на кого-то спиной и, выругавшись, обернулся. И увидел раненого в предплечье персидского мальчика. Багоас подставил под удар руку, чтобы защитить тело Александра.
— Опомнитесь наконец! — крикнул Птолемей. — Люди мы или дикие звери?
За дверьми буча еще продолжалась, но она постепенно затихла, когда туда передалось пристыженное и смущенное бормотание первых рядов. Тогда критянин Неарх сказал:
— Пусть они посмотрят.
Сжимая оружие, защитники слегка разошлись в стороны. Неарх откинул простыню с лица Александра и молча отступил назад.
Первые ряды атакующих погрузились в молчание. Почувствовав перемену, затихла и напирающая сзади толпа. Вскоре возглавляющий нападающих командир фаланги выступил вперед и снял шлем с седой головы. Его примеру последовало двое или трое ветеранов. Командир, обернувшись к остальным, поднял руку и крикнул:
— Стойте спокойно!
Угрюмо, в гнетущей тишине противники взирали друг на Друга.
По одному и по двое старшие командиры снимали шлемы и открыто выступали вперед. Защитники опустили оружие. Седой командир начал говорить.
Тут из-за спин воинов вывернулся Филипп:
— Вот он, мой брат! — Помятая и перекосившаяся мантия Александра все еще была на нем. — Его нужно похоронить.
— Помолчи! — прошипел Мелеагр.
Покорно (такие моменты были ему привычны) Филипп позволил увести себя прочь. Покрасневший седой командир уже восстановил присутствие духа.
— Собратья, — сказал он, — понятно, что на нашей стороне численное превосходство. Мы действовали в спешке, и я полагаю, мы все сожалеем об этом. Я предлагаю обсудить все спокойно.
Пердикка сказал:
— При одном условии. Тело царя должно остаться неприкосновенным, и все здесь должны поклясться в этом богами подземного мира. Я клянусь, что, когда будет сделана подобающая погребальная лодка, его со всеми почестями доставят на древнее царское кладбище в Македонию. Если вы не принесете эти ритуальные клятвы, то мы будем стоять здесь и сражаться до последней капли крови.
Все выразили согласие. Пристыженные воины испытывали раскаяние. Слова Пердикки о древнем царском кладбище мгновенно вернули их с облаков на землю. Что бы стали они делать с этим телом, забрав его? Захоронили в саду? Их воинственный запал выдохся после первого же взгляда на отстраненное гордое лицо Александра. Чудом было и то, что от него не исходил запах тлена; всем показалось, что он еще жив. Суеверная дрожь пробежала по спинам большинства людей; ведь это означало, что Александр наверняка станет могущественным духом в царстве теней.
На террасе принесли в жертву козла, воины, касаясь его окровавленной туши, призывали на свои головы проклятия Гадеса, если они нарушат данную клятву. В силу многочисленности македонцев ритуал затянулся и завершился уже в сумерках, при свете факелов.
Погруженный в раздумья Пердикка следил за обрядом. Мелеагр принес клятву первым. Он уже понял, что утратил поддержку большинства из недавних сторонников. Вокруг него теперь оставалось только около тридцати человек. Ядро сплоченных приверженцев, да и то лишь потому, что, сразу открыто выступив за него, теперь они опасались расправы. Их следовало удержать при себе. По крайней мере, хоть их. Хотя почему по крайней? В закатном сумраке, уже властно приглушавшем голоса взбудораженного тревогой города, Мелеагр строил новые планы. Если бы ему удалось отделить этих гордых телохранителей от всей остальной знати… ведь тех всего лишь восемь, а восемь человек против тридцати…
Последние воины дали клятву. Мелеагр с благоразумно сдержанным видом приблизился к Пердикке.
— Я действовал сгоряча. Смерть царя всех нас привела в смущение. Завтра мы сможем встретиться и обсудить все спокойно.
— Надеюсь так и будет, — сказал Пердикка, глянув на него из-под нахмуренных темных бровей.
— Всем нам было бы стыдно, — продолжил Мелеагр, — если бы ближайшим друзьям Александра запретили дежурить возле него. Я прошу вас, — он обвел рукой телохранителей, — приступить к скорбному бдению.
— Благодарю, — вполне искренне ответил Неарх.
Он так и так собирался остаться. Пердикка промолчал, его воинская интуиция смутно насторожилась. А Птолемей сказал:
— Мелеагр принес клятву с достойным почтением относиться к телу Александра. Не хочет ли он потребовать того же от нас?
Пердикка попытался заглянуть Мелеагру в глаза, но тот, опустив их, быстро отошел в сторону. Проводив его взглядами, полными глубочайшего презрения, телохранители присоединились к Соратникам, разбившим палатки в дворцовом парке.
Тут же в лагерь египтян побежали посыльные сообщить, что бальзамировщики поутру могут приступить к работе.
*
— Конон, ну где же ты пропадал целый день? — спросил Филипп, когда верный слуга совлек с него жаркие одеяния. — Почему тебя не прислали ко мне, как я попросил?
Конон, пожилой ветеран, служивший ему уже десять лет, сказал:
— Я был на собрании, государь. Не волнуйся, все будет хорошо, сейчас ты примешь теплую ванну с ароматными маслами.
— А знаешь, Конон, я теперь буду царем. Тебе сообщили, что я теперь стал царем?
— Да, государь. Да продлят боги твои дни, государь.
— Конон, а ты не покинешь меня теперь, когда я царь?
— Нет, государь, старый Конон по-прежнему будет заботиться о тебе. А теперь позволь мне взять твою прекрасную новую мантию, чтобы почистить ее и убрать в надежное место. Она слишком хороша для каждодневной носки… Ну что ты, государь, не расстраивайся, тут совершенно нечего плакать.
*
В царской опочивальне с наступлением вечерней прохлады тело Александра отвердело как камень. Перевязав полотенцем раненую руку, Багоас подтащил к кровати ночной столик из малахита и слоновой кости и водрузил на него ночной светильник. На полу еще виднелись грязные следы дневной смуты. Урон нанесли и столу у стены с изваяниями Гефестиона; в суматохе их опрокинули, и они лежали в беспорядке, словно павшие в сражении воины. В слабом свете ночника Багоас посмотрел на них долгим взглядом и отвернулся. Но через пару минут он подошел к столу и аккуратно расставил фигурки по привычным местам. Затем, притащив скамеечку, чтобы не сидеть на помосте, располагавшем забыться предательским сном, он устроился на ней и спокойно сложил руки; его темные глаза зорко следили за ночными тенями.