Страница 220 из 318
Мы шли по горным перевалам на восток, в Экбатану.
На сей раз снега не было, и могучие стены блестели яркими цветами, словно драгоценные ожерелья на шее горы. В высоких просторных комнатах нас встретил не дождь со снежной крошкой, но приятный студеный ветерок. Ставни оказались убраны; Экбатана была летним дворцом, и здесь ждали царя. Прекрасные ковры устилали царские полы. Светильники из потемневшего серебра или золоченой бронзы свисали с увитых золотыми листьями балок в той опочивальне, где Дарий ударил меня по лицу, а я, плача, угодил прямо в руки Набарзану.
По зеленым холмам бежали шустрые потоки; воздух дышал высотой. Теперь я смогу прокатиться по ним: мы собирались пробыть здесь все лето.
Ночью Александр вышел на балкон, дабы охладить затуманенную вином голову. Я стоял рядом. Ящики с растительностью благоухали цветами лимона и розами, чистый ветер овевал нас, спустившись с самих вершин. Царь сказал мне:
— Впервые я попал сюда, преследуя Дария. Зима была в разгаре, но я сказал себе: «Когда-нибудь вернусь».
— Я тоже. Когда я еще был с Дарием и ты преследовал нас, я сказал себе то же самое.
— И вот мы оба здесь. Наши мечты порой творят чудеса. — Александр глядел на сверкавшие звезды, вынашивая новые мечты, как поэт вынашивает песню.
Я видел знаки. Что-то пожирало его изнутри. Царь был рассеян и возбужденно ходил по комнате, сдвинув брови; тем не менее я всегда мог отличить новую мечту от новой задачи, требовавшей решения. Не стоило спрашивать, рано или поздно Александр откроет мне свои думы.
Это случилось как-то утром, так рано, что я был первым, кто узнал о причине его задумчивости. Я нашел Александра, совершенно нагого, вполне проснувшимся и разгуливавшим из угла в угол, чем он, наверное, занимался еще с темноты.
— Аравия, — заявил он, едва увидев меня. — Только не внутренние ее части, а побережье: достаточно убедиться, что племена не совершают набегов на порты. Да, нам нужно побережье; и ведь никто не ведает его протяженности на юг или на запад. Подумай только. Мы можем устроить гавани вдоль Гедросии, раз теперь уже знаем точно, где можно найти воду. От Кармании — вверх по Персидскому морю, это легкое плаванье. Но нам нужно обогнуть Аравию. Поднявшись по Аравийскому заливу — этот-то отрезок хорошо изучен, — попадаем в Египет. А оттуда (ты слыхал когда-нибудь?) прямо в Срединное море ведет канал, вырытый в незапамятные времена. Его нужно почистить и расширить, и все. Обогнув Аравию, если только это возможно, корабли смогут преодолеть весь путь от Инда, и не только до Суз — в Александрию, Пирайю, Эфес. Города, вырастающие из малых поселений, деревни там, где не было вообще ничего; бедные дикари, вроде Пожирателей Рыбы Неарха, станут настоящими людьми; все великие народы смогут обмениваться лучшими товарами, делиться мыслями… Море — чудесная дорога, на которую человек едва лишь ступил.
Мне приходилось почти что бежать, чтобы все услышать и не отстать.
— Теперь Италия. Муж моей сестры погиб там, сражаясь; ему стоило подождать меня. Их придется побыстрее призвать к порядку, иначе это западное племя, римляне, захватит все до последнего клочка. Хорошие воины, как я слышал. Надо будет оставить им прежнюю форму управления… Можно будет набрать из них новые войска, с которыми я продвину империю дальше на запад, вдоль Северной Африки. Мне не терпится узреть геркулесовы столбы; кто знает, что лежит за ними?
Он говорил и говорил. Порою обрывки его мечтаний возвращаются ко мне, но потом я вновь теряю их; вижу одно лишь лицо Александра в холодном утреннем свете, уставшее и тускло сияющее, потертое, подобно старому золоту… Блеск глубоких темных глаз, сверкающих в полутьме, подобно огню, зажженному на алтаре. Взъерошенные волосы — поблекшие, но по-прежнему мальчишеские — и сильное послушное тело, позабывшее о множестве полученных ран, готовое принять на себя задачи еще одной, уже третьей жизни, мерящее комнату шагами, словно уже ступив на новый путь…
— Вавилон должен стать столицей, в самом центре. Порт будет принимать по тысяче галер зараз… Мы двинемся туда сразу же, чтобы все начать, готовить флот для Аравии… Ты чем-то огорчен?
— Только тем, что придется покинуть Экбатану. Когда мы едем?
— О, мы останемся здесь и дождемся холодов. Наше лето мы не отдадим никому. — Александр обернулся взглянуть на горы и, наверное, вышел бы нагим на балкон, если б я не набросил ему на плечи халат. — Что за место для праздника! Мы непременно устроим большое празднество, прежде чем покинем Экбатану. Пора отблагодарить Бессмертных.
Наше лето осталось с нами.
На холмах, под бегущими облаками, с лаем гончих; в розовых садах с лотосами в запрудах; в высоком зале, чьи колонны обиты золотом и серебром, где под звуки флейт я танцевал свой Танец Реки; в огромной опочивальне, где я некогда был пристыжен, а ныне любим, — каждый день и каждую ночь я повторял себе: «Ничего не пропущу. Не дам уснуть глазам, или ушам, или своей душе, или чувствам, никогда не забуду: здесь, сейчас — я счастлив». Ибо новый поход продлится долго. Кто знает, вернемся ли мы когда-нибудь?
Да, премудрый Бог наделяет нас предчувствиями, но не слишком ясными; так он дарует предвидение птицам, что ожидают наступления зимы, но не прозревают ту морозную ночь, когда упадут в сугроб со своей заснеженной ветки, чтобы уже не очнуться.
Александр сразу же начал выстраивать в цепочку планы строительства флота и великого порта в Вавилоне, заранее рассылал приказы. Он хотел исследовать северную часть Гирканского моря: проследить, приведет ли прибрежный путь в Индию. Кроме того, он рассмотрел множество государственных дел, которые Дарий препоручил бы кому-нибудь другому; обычай гласил, что в Экбатане царь только отдыхает. Когда я поведал о том Александру, он выказал удивление и заявил мне, что не занимается ничем другим; еще никогда в жизни он не бездельничал, как теперь.
Ровно год назад, прошлым летом, мы шли через пустыню в Гедросии. Окуная ладонь в пруд с лотосами, я думал: «Я счастлив. Пусть же ни одно мгновение не пролетит мимо без моей благодарности, без поцелуя».
Как-то ночью я спросил царя:
— Счастлив ли ты, Аль Скандир?
— А как по-твоему? — улыбнулся он в ответ.
— О, ну да, конечно. Я имел в виду, здесь, в Экбатане?
— «Счастлив»? — сказал Александр, пробуя слово на вкус. — Что есть счастье? — Он обнял меня, притянув к себе. — Достичь давней цели, исполнить затаенную мечту — да, это счастливый миг. Но, кроме того, когда ум и тело напряжены в едином порыве, в усилии, когда нет времени задуматься, что будет в следующую минуту… Оглянешься потом, вспомнишь, как это было, — и вот оно, счастье.
— Ты ведь никогда не угомонишься, не успокоишься, правда, Аль Скандир? Даже здесь?
— Успокоиться? Когда еще столько предстоит сделать? Надеюсь, нет.
Александр уже планировал осеннее празднество и передал весть о нем в Грецию. Целые караваны актеров и поэтов, певцов и кифаристов уже спешили к нам. Царь не стал приглашать атлетов.
— В былые дни, — говорил он, — они были всесторонне развитыми людьми, героями своих городов во дни войны; теперь же, после многих упражнений, они превратились в простые машины для победы на состязаниях. Катапульта способна забросить камень намного дальше, чем это по силам воину, но катапульта ни на что не годна, кроме метания камней. Если такие люди одержат верх над воинами, это будет нелепо. Не хочу, чтобы мальчики видели такое.
«Мальчики» теперь означало лишь одно. Когда бывалые ветераны покинули нас, возвращаясь к своим женам и оставив позади, как это делают воины, всех тех женщин, что шли за ними, стойко перенося все тяготы пути, Александр принял детей под свою опеку. Он не позволил бы им страдать в Македонии как нежеланным ублюдкам; их следовало воспитать теми, кем они были: наполовину персы, наполовину македонцы, часть той гармонии, которой царь принес жертву на свадебном пиршестве в Сузах. Те из мальчиков, что уже достаточно подросли, чтобы оставить матерей, были отданы в обучение и пришли в Экбатану вместе с царским двором; иногда Александр ходил взглянуть, как они упражняются.