Страница 172 из 318
В мертвый час уже после полуночи я в одиночестве отправился к его комнате. Телохранитель у двери смотрел на меня, не двигаясь. Из-за двери до меня доносился протяжный вой Перитаса, и я понимал, что Александр, конечно же, плачет.
— Впусти меня, — попросил я стража, — царю нужны мои услуги.
— Нет, ты не войдешь сюда. И никто другой. Таков мой приказ.
Этот юноша, Гермолай, никогда не давал мне повода усомниться в его мнении насчет евнухов. Он рад был не впускать меня и вовсе не сострадал печали моего господина. Звуки плача разрывали мне сердце; теперь я отчетливо слышал их.
— Ты не имеешь права не впустить меня, — сказал я. — Ты ведь знаешь, я-то могу войти.
В ответ Гермолай молча перегородил дверь своим копьем; о, с каким наслаждением я вонзил бы в него нож! Вместо этого я вернулся к себе в комнату и до утра не сомкнул глаз.
Когда стража сменилась, где-то между зарею и восходом, я отправился туда снова. Теперь у двери стоял Метрон. Я сказал:
— Царь будет ждать меня. Никто не служил ему со вчерашнего вечера.
Этот юноша был здравомыслящим человеком и позволил мне войти.
Александр лежал запрокинув лицо, взирая на потолочные брусья. Кровь на его одеянии высохла, обретя темно-коричневый оттенок. Царь так и не позаботился о себе, даже не натянул покрывала! Взгляд его был неподвижен, словно взор мертвеца.
— Аль Скандир, — позвал я. Глаза его медленно повернулись на мой голос, и в них было пусто — ни радости, ни раздражения. — Аль Скандир, уже почти утро. Ты слишком долго печалился.
Я положил ладонь на его брови, и он позволил ей лежать там достаточно, чтобы я не почувствовал пренебрежения. Затем он отодвинулся:
— Багоас. Ты не позаботишься о Перитасе? Он ведь не сможет сидеть тут взаперти.
— Конечно, только после того, как позабочусь о тебе. Если ты снимешь с себя это и искупаешься, ты еще успеешь немного поспать.
— Пусть он пробежится рядом с твоим конем, — сказал Александр ровным голосом. — Ему нужно размяться.
Пес вскочил на ноги и прыжками бросался от меня к лежащему Александру, исполненный муки. Он уселся, когда я приказал ему, но не переставая крутил головой.
Я умолял:
— Сейчас принесут горячую воду. Давай снимем с тебя эту грязную одежду. — Я надеялся, это сработает, ведь Александр так любил быть чистым.
— Я сказал, мне ничего не нужно. Возьми собаку и уходи.
— О господин мой! — вскричал я. — Как можно казнить себя за смерть такого ничтожества? Даже если не следовало опускаться до этого, ты все равно поступил хорошо.
— Ты не понимаешь, что я натворил, — отвечал он. — Откуда тебе знать? Не беспокой меня сейчас, Багоас. Мне ничего не нужно. Возьми поводок Перитаса; он лежит на окне.
Сначала пес оскалился на меня, но Александр поговорил с ним, и тот смирился. У двери уже стояли три кадки с горячей водою, а раб поднимался по лестнице с четвертой. Мне ничего не оставалось, кроме как отослать воду обратно.
Метрон озабоченно шагнул от двери и тихо спросил меня:
— Неужели он вообще ничего не хочет?
— Нет. Только чтобы я позаботился о собаке.
— Он принял случившееся близко к сердцу. Оттого, что убил друга.
— Друга? — Должно быть, я вытаращил глаза, как последний дурак. — Да знаешь ли ты, что сказал ему Клит?
— Ну, он все-таки был ему другом, еще с детства. Клит всегда говорил очень прямо… Ты не поймешь, пока сам не поживешь в Македонии. Разве ты не знаешь, что ссоры друзей — самые горькие?
— Правда? — переспросил я, не имея о том ни малейшего представления, и попел измучившуюся собаку на воздух.
Дав Перитасу вволю побегать, я весь день ходил подле закрытой двери. В полдень я видел, как Александру принесли еду — и унесли нетронутой. Позже явился Гефестион. Я не слышал, о чем он говормл (из-за стражника у двери), но расслышал возглас Александра: «Она любила меня, как родная мать, а я так ответил на ее любовь!» Должно быть, он имел в виду свою няню, сестру Клита. Гефестион вскоре вышел. Некуда было спрятаться, но и увидев меня, он ничего не сказал.
Царь отослал хороший горячий ужин, так и не притронувшись к блюдам. На следующее: утро, совсем рано, я принес ему напиток из пина, яйца, молока и пряностей, чтобы дать ему хоть немного сил. Но на часах стоял новый страж, и он не нпуетил меня. Царь пролежал, постясь, весь тот день.
После того к нему начали приходить наделенные властью люди, упрашивавшие Александра позаботиться о себе. Далее философы явились читать ему свои нравоучения. Я не мог поверить своим глазам, когда они послали к царю Каллисфена. Быстро поразмыслив, я вошел по пятам за ним. Если этот человек может войти, то я-то и подавно. Мне хотелось посмотреть на воду для питья; я помнил, что в кувшине ее было совсем немного.
Ее оказалось ровно столько же, сколько было и ранее всего лишь четверть кувшина. За два дня Александр не сделал ни глотка, и это при той жажде, которую мужчина испытывает после вина!
Я присел в углу, слишком расстроенный, чтобы слушать Каллисфена. Кажется, он постарался быть по-своему полезным, заявив, что раскаяние почти снимает грех. На мой взгляд, одно присутствие философа и то, как он держался, было способно оскорбить; но Александр выслушал его не перебивая, а в конце сказал, что ничего так не хочет, как побыть в одиночестве. Как я и уповал, мне удалось остаться незамеченным. Но в это время вошел Анаксарх, спросивший у Александра, отчего он лежит тут в скорби, когда властелин мира имеет полное право поступать так, как ему хочется. Царь и этого выслушал с терпением, хотя в его состоянии даже стрекот кузнечика должен был казаться утомительным шумом. Затем, уже собравшись уходить, глупец Анаксарх надумал прибавить:
— Вот, пусть сидящий здесь Багоас накормит тебя и приведет в достойный вид.
Так я был замечен и отослан прочь вместе с софистом. Все мои старания пошли прахом.
Пришел третий день; ничто не изменилось. Новости уже успели обежать лагерь. Люди не шатались по городу, но мололи языками в своих шатрах или же сидели группками напротив дворца, то и дело посылая узнать о настроении царя. Совсем не обязательно долго жить среди македонцев, чтобы догадываться — они частенько убивают друг дружку в пьяных драках после пирушек; прошло немало времени, прежде чем состояние царя стало их беспокоить. Но простые воины знали на собственном опыте: чего Александр хотел, того он непременно добивался. И сейчас они начинали бояться, что он желает смерти.
Я полночи провел, мучимый тем же страхом.
С радостью смотрел я на то, как в комнату Александра входит врачеватель Филипп. Хотя это случилось еще до моего появления в лагере, л уже слышал рассказ о том, как очень больной царь доверился ему и выпил принесенное Филиппом снадобье, только что прочитав послание Пармениона, предупреждавшее, что этот человек подослан Дарием отравить его. Александр протянул письмо лекарю и, пока тот читал, проглотил напиток… Но вскорости Филипп вышел от царя, покачивая головою.
Я должен попасть внутрь, думалось мне. С собою я взял пару золотых статеров, чтобы подкупить охрану. Если б страж попросил кувшин моей крови, я отдал бы и его.
Едва я приблизился, чтобы заговорить с ним, дверь открылась, и вышел Гефестион. Я шагнул в сторону, но он сказал мне:
— Багоас, нам нужно поговорить.
Он вывел меня вниз, в открытый дворик, подальше от стоков карниза. Только тогда Гефестион попросил:
— Мне бы не хотелось, чтобы ты был сегодня у царя.
Из-за немалой власти, которой он был облечен, я постарался сдержать гнев. Что, если соперник попытается отослать меня прочь от господина?
Разве не сам царь должен приказывать? — спросил я, еле стерпев захлестнувший мое сердце ужас.
Истинно так. — С удивлением я увидел, что и Гефестион старается сдержаться. Чего он боится? И от кого исходит опасность — от меня?
— Если Александр пошлет за тобою, никто не станет противиться. Но держись подальше, пока это не случится.
Слова Гефестиона потрясли меня. Признаться, я был лучшего о нем мнения.