Страница 100 из 318
В одной из таких верхних комнат и происходила эта встреча. Встреча агентов. Ни один из их доверителей никогда не показался бы вместе с другим, даже если бы и была у них возможность увидеться друг с другом. Теперь трое из присутствующих склонились над столом, опершись на локти. Кубки подпрыгивали от ударов внизу, — пол ходуном ходил, — вино плескалось, роняя капли на стол.
Эти трое уже почти добрались до конца долгого спора по поводу денег. Один из них был с Хиоса; оливковую бледность и иссиня-черную бороду унаследовал он от мидийских оккупантов, давно обосновавшихся на острове. Другой — иллириец, из тех мест, что возле границы с Линкестидами. Третий — хозяин — был афинянин; волосы собраны в узел над лбом, а лицо слегка подкрашено.
Четвертый сидел, опершись на спинку кресла и положив руки на сосновые подлокотники, в ожидании пока эти трое закончат свой торг. На лице его было написано, что терпеть всё это — часть его миссии. Светлые волосы и борода чуть отдавали в рыжину; он был с северной Эвбеи, где издавна торговали с Македонией.
На столе лежал восковый диптих и стилос: с одной стороны острый — писать, — а с другой лопаточка, стирать всё написанное в присутствии всех четверых, чтобы каждый знал, что следов не осталось. Афинянин взял стилос и стал нетерпеливо постукивать по столу, потом по своим зубам.
— Все эти дары — они отнюдь не последние знаки дружбы Дария, — сказал хиосец. — Геромен всегда может рассчитывать на место при дворе.
— Он хочет возвыситься в Македонии, а не в изгнание бежать, — возразил иллириец. — Я полагал, все это понимают.
— Разумеется. Мы уже согласовали щедрый задаток… — Хиосец глянул на афинянина, тот чуть кивнул, прикрыв веки. — А основная сумма поступит после восстания в Линкестиде, как договорено. Но мне не нравится, что его брат, вождь, согласился на это. Я обязан настаивать на оплате по результату…
— Резонно, — перебил афинянин, вынув стилос изо рта. Он слегка шепелявил. — Но давайте предположим, что это всё уже улажено, и вернемся к человеку, который значит больше всех остальных. Мой доверитель желает, чтобы он выступил именно в назначенный день.
При этих словах эвбеец тоже склонился над столом, как и все остальные.
— Ты уже говорил об этом, — сказал он. — А я ответил, что в этом нет никакого смысла. Он всегда рядом с Филиппом, он вхож в царскую спальню. У него может быть гораздо лучший шанс и дело сделать, и уйти. Вы слишком много от него требуете.
— Согласно моим инструкциям, — афинянин снова застучал стилосом по столу, — день должен быть именно тот. Иначе мы не станем давать ему убежище.
Эвбеец стукнул кулаком по столу, который и без того плясал. Афинянин протестующе прикрыл глаза.
— Но почему? Ты можешь сказать, почему?!
— Да, почему? — поддержал его иллириец. — Геромену это не нужно. Он будет готов в любой момент, как только новость дойдет до него.
Человек с Хиоса поднял темные брови:
— Моему хозяину любой день годится. Достаточно того, чтобы Филипп не пошел в Азию. Почему ты так настойчиво цепляешься за дату?
Афинянин поднял стилос за оба конца, оперся на него подбородком и откровенно улыбнулся.
— Во-первых, потому, что в тот день все вероятные претенденты на трон и все партии будут в Эгах. Будут в обрядах участие принимать. Никто из них не сможет избежать подозрения; они станут обвинять друг друга — и, скорее всего, передерутся, а это нам весьма полезно. Во-вторых… Я думаю, моему доверителю можно простить маленькую слабость. Ведь это увенчает дело всей его жизни; если вы хоть что-нибудь о нем знаете — вы меня поймете. Он находит уместным, чтобы тиран всей Эллады был низвергнут не как-нибудь во тьме ночной, когда ковыляет с перепоя к себе в постель, а на самой вершине, на самом пике гордыни своей! Если позволите, тут я ним вполне согласен. — Он повернулся к эвбейцу. — А учитывая, какие обиды претерпел твой человек, ему это тоже должно понравиться.
— Да, — задумчиво согласился эвбеец, — наверняка. Но это может не получиться.
— Получится! В наших руках только что оказался распорядок будущих церемоний, мы знаем всё!
Он стал подробно описывать их, пока не подошел к определенному эпизоду — и многозначительно оглядел всех собравшихся.
— Глаза и уши у вас отменные, — поднял брови эвбеец.
— На этот раз вы можете на них положиться.
— Пожалуй. Но наш человек был бы рад еще и выбраться оттуда. Как я уже сказал, у него может быть и лучшая возможность.
— Но не такая изысканная!.. Слава украшает месть, не так ли? К слову, раз уж зашла речь о славе — я посвящу вас в один маленький секрет. Мой патрон хочет быть первым в Афинах с этой новостью, даже до того как новость дойдет до города. Между нами, он собирается иметь видение. А потом, когда Македония вернется в своё племенное варварство… — Он заметил рассерженный взгляд эвбейца и торопливо поправился: — То есть, я хотел сказать, перейдет к царю, который будет готов оставаться дома, — вот тогда он сможет объявить благодарной Греции о своем участии в этом избавлении. Если вспомнить его долгую борьбу против тирании — разве он не заслужил эту скромную награду?
— А чем он сам рискует?! — вдруг выкрикнул иллириец. Хоть молотки внизу грохотали оглушительно, все остальные отреагировали на этот крик сердитыми жестами; но он и внимания не обратил: — Тут человек жизнь свою на кон ставит, чтобы за бесчестье отомстить… А время выбирает Демосфен, чтобы на Агоре пророчествовать?!
Три дипломата красноречиво переглянулись, делясь своим возмущением по поводу этого скандала. Кто еще, кроме лесных дикарей из Линкестиды, мог бы прислать на такую конференцию этого неотесаного мужлана? Трудно было предугадать, что еще придет ему в голову, потому они прервали встречу. Все важные вопросы были уже решены.
Уходили по одному, и не сразу а с интервалами. Последними оставались хиосец и эвбеец.
— Ты уверен, что твой человек не подведет? — спросил хиосец.
— О да! — ответил эвбеец. — Это мы обеспечим.
— Ты был там?.. Ты сам это слышал?..
Весенняя ночь в Македонских горах. Из окон дует, тянет холодом. Факелы дымят на сквозняке; гаснут последние угли на священном очаге, мерцая на древнем, почерневшем каменном барабане. Уже поздно. Наверху сгущаются тени; и кажется, что каменные стены подались внутрь, стараясь подслушать их разговор.
Все гости разошлись, кроме одного. Рабов отослали спать. Хозяин с сыном придвинули три ложа вплотную к одному из винных столиков; остальные, небрежно распиханные по углам, придают комнате разгромленный вид.
— Так ты говоришь, — повторил Павсаний, — ты сам там был?
Он так подался вперед, что пришлось ухватиться за край ложа, чтобы не упасть. Глаза его покраснели с похмелья; но то что он сейчас услышал — заставило протрезветь. Хозяйский сын встретил его взгляд, глаз не отвел. Молодой еще парень, с выразительными голубыми глазами, с тонкими губами под короткой черной бородой…
— Это я спьяну сболтнул. Я ничего больше не скажу.
— Я прошу прощения за него, — сказал отец, Диний. — Что это на тебя накатило, Хиракс? Я ж пытался тебя остановить, а ты и не глянул…
Павсаний повернулся, словно вепрь раненый копьем:
— Так ты тоже знал?!
— Меня там не было, но слухом земля полнится… Мне очень жаль, что ты услышал именно здесь, в моем доме. Трудно было представить, что царь с Атталом могут хвастаться таким делом даже с глазу на глаз, меж собой, а уж тем более в компании. Но ты ж лучше кого другого знаешь, что с ними делает бурдюк.
Павсаний впился в дерево побелевшими пальцами.
— Он пообещал мне, восемь лет назад, что никогда не позволит говорить об этом в его присутствии!.. Только это меня удержало от мести. Он это знает, я ему сказал тогда!
Он своей клятвы не нарушил, — кисло улыбнулся Хиракс. — Он не позволял никому говорить. Он сам говорил. Благодарил Аттала за услугу. А когда Аттал попытался ответить — зажал ему рот, и оба смеяться начали. Теперь я понял, почему смеялись.