Страница 2 из 15
По какому принципу определялись лучшие курсы? Те, что начинались не слишком рано утром, или где самые снисходительные преподаватели, или куда записывались ваши друзья. Это были важные критерии.
Четыре мои спутницы, склонившись над расписанием, обсуждали, как скоординировать занятия, чтобы иметь возможность помогать друг другу в первом в нашей жизни семестре. Мы поступили в Калифорнийский университет и, значит, все были достаточно умны, но позже я обнаружила, что мои подруги понимали, как нужно учиться, а мне это таинство так и не удалось постичь. Они довольно реально представляли, сколько времени потребует каждый предмет, на который они записывались. В отличие от меня, у каждой был кто-то, кто раньше или позже закончил университет — иногда старшие братья, сестры или даже родители, — и подруги из достоверных источников знали, что в университете учиться намного труднее, чем в школе.
Пока они изучали расписание — набранную мелким шрифтом брошюрку, где перечислялось, в каких аудиториях и в какое время будут проходить сотни разных семинаров и лекций, я изучала другую брошюру (шрифт крупнее, стиль свободнее) — посвященную содержанию самих предметов. Доступным языком излагалось, какие темы будут затрагиваться и какие книги понадобится прочесть. Ничего подобного я даже вообразить не могла, с каждой страницей у меня от удивления все шире открывался рот.
Поначалу подруги, слишком занятые обсуждением, этого не замечали.
— Ты не можешь поставить себе историю во вторник в десять, Мэри Ли! — говорила одна другой. — В десять у тебя социология!
— У них что, на самом деле есть лекции в восемь утра?!
— И почему ты не изучала тригонометрию в школе? Я ведь говорила, что тогда тебе здесь будет легче!
— Зачем нужен этот дурацкий курс по английскому? Они думают, что мы тупицы?
Все засмеялись и повернулись ко мне. Но я витала в других мирах. Не отрывая глаз от своей брошюры, я начала задавать вопросы:
— А что такое «глубокое прочтение»? О чем это вообще?! Тут написано: «Глубокое прочтение русской литературы». Что они имеют в виду?
— Не волнуйся, тебе это не нужно, — ответила одна из подруг. — Ты записалась на базовый английский вместе с Сарой, помнишь? Во вторник или четверг?
— Господи, — шептала я, бешено листая страницы. — У них есть «История западной музыки»! Они там играют музыку или просто говорят про нее? Как вообще учат истории музыки?! Для этого что, нужно уметь читать ноты? О, посмотрите — «Древние торговые пути Центральной Азии»! Глядите — «Золотые персики Самарканда»! А где этот Самарканд? Я хочу такой персик! Или речь о картине? А вот «Историческая геология»! «Историческая геология»?! Вы послушайте только: «Гималаи поднялись из древнего океана Тетис, и поэтому там, в шести милях над уровнем моря, находят окаменевшие ракушки возрастом в двадцать миллионов лет»! Господи, с ума сойти…
Передо мной открывалась целая вселенная познания. Ничего похожего раньше со мной не случалось, я не была готова к встрече с этим каталогом. Не читала о таком в романах. Никто никогда не упоминал о таком. И теперь у меня перехватывало дыхание.
— Да, Школа свободных искусств как раз для тебя, — засмеялся старшекурсник за соседним столиком и, покачав головой, вернулся к своей книге.
Школа свободных искусств! И хотя общий смысл фразы от меня ускользал, но каждое слово звучало словно музыка. Много лет спустя в букинистической лавке я наткнулась на упоминание о ней в книге, посвященной подъему образования в Средние века. Европа выходила из Темных веков, и потомки тех самых варваров, что завоевали Рим и практически уничтожили грамотность, полюбили — безумно полюбили — учиться (среди них были солдаты, монахи, полководцы и даже императоры). Они перечитали немногие уцелевшие манускрипты и иногда всю свою жизнь посвящали восстановлению греческих и римских шедевров по фрагментам, сохранившимся в более поздних работах.
Я бы разделила их страсть. Я была уверена в этом. Если бы могла, пошла бы в монахи, чтобы благоговейно переписывать манускрипты, как это делали они — сравнимо с молитвой. Не сходя с места, я решила, что с этого дня стану переписывать от руки каждую понравившуюся книгу.
К счастью, вскоре я забыла о своем намерении. Столько удивительнейших открытий ждало меня с началом учебы в колледже, что каждое решение, которое я принимала, вытесняло принятое днем раньше, так что я ни разу не переписала книгу от руки, хотя полюбила многие.
Но в первый университетский день я была так же взволнована словами «Школа свободных искусств», как варвар, жаждущий войти под своды средневековых библиотек.
Подруги обращались ко мне, но я едва их слышала.
Когда же, подняв голову, посмотрела на них — почувствовала, что по моим щекам текут слезы. Девушки были изумлены.
— Не плачь! Что случилось?
— Не знаю, — всхлипнула я. — Я так счастлива, что нахожусь здесь.
Подруги с недоумением переглянулись, одна положила руку мне на плечо.
— Ты, Барбара, странная, — мягко сказала она. — Ни на один из этих курсов ты не можешь записаться, нужно, как мы, взять предметы для новичков. А теперь принимайся за дело, а то вылетишь отсюда, не дойдя до первой лекции.
После тщательных размышлений подруги записались на занятия по пяти или шести предметам.
Я выбрала десять. Пять из них я завалила, остальные пять еле вытянула. Учиться в университете действительно оказалось гораздо сложнее, чем в школе, и честно говоря, я вообще не понимала, для чего экзамены.
Было бы вполне достаточно узнавать множество новых удивительных вещей.
Через несколько лет я успокоилась и привыкла к заведенному порядку, но все равно, когда очередной профессор проливал свет на что-либо поистине неожиданное, у меня порой наворачивались слезы. Я чувствовала, что нахожусь в невероятной вселенной, где люди любят познание ради него самого, — и это моя реальность.
Через какое-то время после тех первых слез в кафе я наткнулась в книжном магазине на небольшой постер со средневековой гравюрой: на верху лестницы, приставленной к дереву, стоял человек под очень низким, выгнутым навесом, чем-то вроде потолка с дырой. Человек просунул в дыру голову и с восхищенным изумлением взирал на ночное небо, полное звезд. Этот постер до сих пор со мной. И до сих пор я при любой возможности иду на лекции в колледж по соседству с местом, где оказываюсь. Тема? Совершенно не важно, лишь бы преподаватель был хорош. А мне все предметы интересны.
Как в итоге я распорядилась своим блестящим университетским образованием? Нашла ли практическое применение полученным знаниям? Честно говоря, нет. Мне просто нравилось учиться, и я с удовольствием училась бы и училась.
Так и не довелось мне трудиться по профилю обучения; впрочем, ни из каких дел, которыми мне нравилось заниматься в жизни, я не извлекала практической пользы. Ни цента на этом не заработала. Не стала преподавателем, не писала книг о том, что изучала. Моя семья считала, что я спятила, хотя кажется, они все равно мной гордились.
Разве что в свое время у меня возникло что-то вроде вины: я подавала надежды как поэт, писала неплохие стихи, но, как люди выражаются, «ничего с этим не сделала». Пожалуй, именно тогда я убедилась, что любимые занятия совершенно не обязательно должны приносить доход и не всегда практично быть практичным. Повзрослев, я поняла еще больше: все наше восхитительное любительство стоит затраченных сил точно так же, как степень в медицине или инженерном деле. Каждый раз, предаваясь своим любимым и абсолютно дилетантским занятиям, будь то чтение книг, просмотр передач на образовательном канале или изучение без всякой нужды карты Азии, — я вспоминаю, что жизнь удивительна и ее чудесам нет конца.
Полагаю, на первых порах в деканате одобряли и мою тягу к знаниям, и мое восхищение учебным процессом, но через несколько семестров администрация потребовала, чтобы я выбрала специализацию и перестала бросаться на все предметы подряд. Меня предупредили, что в противном случае я никогда не закончу обучения в университете.