Страница 8 из 17
Вьюгов пристально смотрел на ефрейтора.
— Вы, наверно, новичок?..
— Товарищ лейтенант, Хвостиков третий год на границе, — доложил кто-то из задних рядов.
— Да?.. А я думал… Тогда для чего же пограничники, если вся округа знает виноватых?
Хвостиков замялся.
— Ну что ж, пожалуй, садитесь.
Начальник заставы перевел взгляд на Ковалева и Вильченко. Те, несмотря на повязки, вскочили.
— Тоже виноваты Косач и Моцко? Обижают «бедных», из строя выводят? — «посочувствовал» им лейтенант.
— А мы из строя не вышли… службу несем, — буркнул Ковалев.
— Не большая честь волочить за собою перевязанные руки и ноги…
При этих словах начальника заставы Хвостикова, как всегда, обуял дух противоречия.
— А если товарища Сорокина ранили, значит, и ему не велика честь?..
— О Сорокине поговорят другие, — отрезал Вьюгов. — Раненые — комсомольцы? — повернулся он к Лысогору.
— Да, товарищ лейтенант, и неплохие, — встав, подтвердил комсорг.
— Садитесь. Ради первого знакомства оставим неприятный разговор. А вообще здорово получается: два диверсанта, а перекалечили столько людей…
Ковалев и Вильченко, красные от смущения, сели, Лысогор остался стоять. Рослый, плечистый, с продолговатой стриженой головой, крепко посаженной на круглой шее, одетый в летнее опрятное обмундирование, он выжидательно смотрел на лейтенанта, видимо, собираясь что-то сказать; вдруг он мельком взглянул в окно.
— Яковенко с границы! Опять что-нибудь случилось. — доложил он встревоженно.
Действительно, мимо окон торопливо прошел пограничник. Из дежурки донеслись голоса.
— А как отнеслись к старушке из Кустувки… — продолжил разговор начальник заставы и с досадой покрутил головой.
— Виноват, товарищ лейтенант! — вскочил старшина. И, сделав шаг вперед, хлестко стукнул каблуками.
— Старшина Коловорит! — представился он и быстро заговорил:
— Как есть, товарищ лейтенант, я виноват. Не сообразил, не понял. Как есть. А то помогли б… И трубу б соорудили и яму выкопали б. Кто б отказался? Разрешите сесть?.. А насчет Ковалева и Вильченко, так не идут в санчасть… Пока Косача не приведем, говорят…
— Да? — усмехнулся Вьюгов. — Кто же раненых на задание пустит?
В дверях показался Яковенко. Остановившись на пороге, он смахнул рукавом пот с лица, одернул гимнастерку и, разгоряченный, с винтовкой в правой руке, направился к начальнику. Хвостиков тем временем прикидывал, как придется выбираться из комнаты в случае команды «в ружье!»
Яковенко доложил, что на левом фланге, с «сопредельной» стороны ведется назойливое наблюдение. Фашист то хорошо замаскируется, то будто невзначай выдаст себя. По-видимому, сам Косач хитрит.
— В догадках наряда есть смысл. Хвостиков, вы можете объяснить такое поведение врага? — Лейтенант не отводил пытливого взгляда от ефрейтора.
— Разрешите послушать, товарищ лейтенант, — встав, слукавил пограничник.
Вьюгов молча уставился на его «сорочье гнездо».
— Сегодня постригусь, — чувствуя, что вот-вот раздастся хохот, пообещал Хвостиков.
— Вы понятливы.
— Я понятливый… — усмехнулся ефрейтор, припомнив как Валя называла Вьюгова «Сашей» и приглашала к себе.
— Разрешите, товарищ лейтенант? — обратился стоявший Лысогор. — Косач хочет, чтобы ему поверили, что именно в том направлении, где он наблюдает, готовится нарушение границы. А сам пойдет в другом месте…
— Так что ж, приготовимся и там, где хотелось бы Косачу и еще кое-где, а? — спросил начальник заставы, вставая.
— Приготовимся!.. — ответили бойцы и тоже встали.
— На боевой расчет! — приказал лейтенант. Он посмотрел в окно и слегка нахмурился: по двору заставы шла Валя…
3
Небольшие водоемы часто сравнивают с зеркалом, вправленным в землю.
Когда смотришь на Туман-Озеро, тут уже не до зеркал. Завязшее в трясинах и зарослях, оно почти всегда курится туманом. В нем не только дна, как это обычно бывает в мелководных озерах, своего отражения не увидишь… Но стоит подняться солнцу, как Туман-Озеро превращается в настоящий серебряный родник.
С запада над ним дыбится высота, покрытая темным лесом. Там чужая сторона.
Вьюгов заинтересовался своим берегом. Он с Лысогором и Каламбетом пробрался на длинный я низкий, почти вровень с поверхностью воды полуостровок.
Восточный берег озера окаймляла сизая полоса тины. В ней тонул редкий камыш. Над камышом стояли цепью я хмуро смотрели в воду высокие холмы. Между холмами чернели гирла сырых и глубоких оврагов. Вьюгов насчитал их целый десяток, а холмов — одиннадцать. Лениво вытекавшие из оврагов ручьи, еще до впадения в озеро расползались серой жижей, образовывали болотные заводи.
«Да, здесь не всякий пройдет. Но Косач есть Косач», — подумал начальник заставы. Он вдруг заметил еще одну небольшую заводь. Она не подходила к устью оврага, как ее соседки, а врезывалась в полосу камыша. У нее был такой вид, будто па ее месте когда-то стояла широкая плоскодонная лодка, потом лодку столкнули, а ложбину заполнила вода и тина. Если над всеми остальными заводями образовалась зеленая плесень, то здесь вода свежо поблескивала…
Вернувшись на заставу, Вьюгов потребовал о Туман-Озере подробные данные. Ему доложили, что оно совершенно непроходимо и там нарушения не было «зафиксировано» со дня выхода заставы на новую границу. Это еще больше насторожило лейтенанта.
Несколько свободных от наряда пограничников изъявили желание разведать озеро по-настоящему. Старшина Коловорит доложил, что «добровольная инженерная команда» готова к выходу.
— Отставить, пусть отдыхают… — сказал начальник заставы, устало отбросив со лба волосы. Он строго требовал, чтобы бойцы каждые сутки спали не менее семи часов без перерыва, сам же отдыхал — четыре-пять, не больше, и то урывками. — Вы лучше со своими хозяйственниками готовьте из жердей кладки-мостки, переплетите прутьями… Будет готово — доложите, — приказал лейтенант.
В сумерках наряд направился к восточному берегу Туман-Озера, чтобы проложить там кладки через топкие выходы из оврагов, только не на поверхности, а скрыто, в тине. К утру все было готово.
Одно дело сделано. Осталось вымануть Косача, но не поджигать же ради этого элеватор, и не ждать пока его подожжет Моцко.
Проезжая с Лысогором мимо железнодорожного полустанка, лейтенант задержался возле старого здания — развалины. Оно стояло на одном пригорке, а за ложбиной, на другой — возвышалась вся в лесах новостройка элеватора.
— Едем в район, — убедившись, что старое здание насквозь прогнившее и вот-вот рухнет, сказал Вьюгов сержанту.
На заставе чувствовалось, что Косачу и Моцко готовится ловушка. А так как душою этого дела был лейтенант, то невольно, может, даже помимо своего желания, он всякий раз привлекал к себе мысли бойцов.
Пограничники нет-нет да и сравнивали его с Сорокиным. И тут-то начали всплывать на поверхность грешки капитана. Прошел слушок, что Сорокин навещал Костувку один не случайно: там у него завелась «паненка».
На фоне сорокинских похождений новый начальник заставы выглядел очень выгодно. И вдруг вера в него, не как в начальника, а как в человека, заколебалась, и с очень неожиданной стороны.
Валю на заставе все любили. Во-первых, потому, что она не строила из себя начальницу, всегда сочувствовала бойцам в их трудной и опасной службе, чем могла помогала им. С нею можно было пошутить и посмеяться.
С приездом нового начальника все изменилось. Со стороны глядя, можно было подумать, что Валя духу его боялась. Стоило ему где появиться, как она при первой возможности исчезала.
Вьюгов же или вовсе не замечал жену Сорокина или относился к ней с каким-то обидным пренебрежением.
Лысогор, как комсорг, даже собирался поговорить с лейтенантом начистоту.
Но Валя неожиданно заболела. И Вьюгов пошел к ней, да еще и поздним. вечером. Лампа горела где-то в глубине комнаты, наверно, возле кровати больной. В окнах, попеременно то в одном, то в другом появлялась и исчезала высокая тень. Это ходил лейтенант. Вот он остановился. Потом, наверно, подошел к кровати больной, потому что его тень потянулась вглубь комнаты и как бы сгорбилась. Свет в окнах сначала замигал, потом упал почти наполовину. Видно, лейтенант или сама больная переставила лампу с табуретки на стол и вкрутила фитиль.