Страница 1 из 87
Карел Чапек Собрание сочинений
Том пятый
Путевые очерки[1]
Письма из Италии[2]
Очерки
© Перевод Н. Аросевой
Вместо введения
Накануне моего отъезда добрые друзья прислали мне внушительные тома по истории Италии, о древнем Риме, об искусстве как таковом и прочих вещах, настоятельно советуя все перечитать. К несчастью, я этого не сделал, и вот вам результат моей небрежности: сия книга.
Обычно человек делает вовсе не то, что хочет. Я, например, вообще не собирался путешествовать, а странствовал как одержимый, с помощью всевозможных средств передвижения, а по большей части — пешком, и когда добрался до берега Африканского моря[3], вознамерился было отправиться даже в Африку; я ничего не хотел писать, но вот написал целую книжку, да еще сочиняю к ней предисловие, в котором мне хотелось бы быстренько перечислить все то, о чем я, к сожалению, забыл в самой книге, — например, о флорентийском зодчестве, о различных сортах вина, а также о разнообразных способах подвязывания виноградной лозы, затем особенно — об орвиетском вине, о Тинторетто[4], о предместьях, которые я, из особого интереса к ним, облазил везде, где бы ни был, о храмах в Паэста, похожих издали на сушилки, — только вблизи различаешь их дорический стиль, — о прекрасных римлянках, чей стан столь же мощен и толст, как ствол дорической колонны, о соловьях в Фара Сабина, об особенностях ослиного рева, о дверях работы Бонанно и Барисано[5] в Монреале и о великом множестве других вещей и явлений; но теперь вспоминать уже поздно.
Итак, я путешествовал не только не вооруженный всеми полезными знаниями, но и вовсе без плана; пальцем по карте намечал я свой путь, нередко соблазненный красивым названием или тем обстоятельством, что поезд отправлялся туда только в десять утра, так что мне не надо было рано вставать; однако, поскольку, по Гегелю, в коловращении мира осуществляется Абсолютный Разум, все эти случайности и прихоти удивительным образом приводили меня почти во все те места благословенной Италии, которые «надо видеть».
Правда, на земле нашей надо видеть все; все стоит того, чтобы посмотреть, — любая улица, любой человек, любой предмет, ничтожный или значительный. Нет в мире такого, что не заслуживало бы интереса и желания увидеть. Я с удовольствием бродил по местам, которым Бедекер[6] не уделяет ровно никакого внимания, и не жалел ни об одном своем шаге, и совал свой нос всюду, куда только можно было, даже в прихожие добрых людей; иной раз смотрел я на знаменитейшие памятники старины, иной раз — просто на детей, на старых бабушек, на человечье горе и радость, на животных, а то и заглядывал прямо в окна жилищ. Но когда я принялся описывать все, что видел, мне стало как-то неудобно рассказывать о столь незначительных вещах, — а может быть, я поступил так из тщеславия или из-за какого-то личного недостатка, — но, одним словом, я в конце концов писал, пожалуй, по большей части именно о всяких прославленных памятниках. А посему прежде всего я начинаю с
предостережения
всем, кто будет читать эту книжку: пусть они не считают ее ни путеводителем, ни путевым очерком, ни своего рода чичероне, пусть считают ее чем угодно, только не этим. И пусть они, когда сами поедут куда-нибудь, полагаются, помимо расписания поездов, исключительно на особую милость судьбы, направляющую всех путников, ибо она покажет им больше, чем вообще можно описать или рассказать.
Венеция
Если то, что воспоследует, окажется несколько сумбурным и неупорядоченным, я не виноват; ибо у меня у самого все еще не улеглось как следует. Виденного набралось слишком много; я приведу все это в порядок после, причем самым простым образом: забуду. Теперь же я могу лишь с грехом пополам распределить свои впечатления по двум полочкам, под двумя обобщающими заголовками: что мне нравилось и что — нет.
I. Что мне не понравилось? 1. Чехословакия, потому что пограничные чинуши отобрали у меня аккредитив на итальянский банк и любезно предоставили решать — возвращаться мне домой или ехать в Италию без денег. Я человек упрямый: поехал на авось, без аккредитива, проклиная республику, старую Австро-Венгрию и выбритого господина из пограничной таможни. 2. Не понравилась Вена, ибо платить за ужин, скажем, тридцать тысяч — математически дурацкое ощущение; в остальном — это мертвый город, и народ его какой-то удрученный. 3. Устрашающее количество туристов здесь, в Венеции. Немцы в большинстве своем носят рюкзаки или лоденовые костюмы, англичане — фотоаппараты, американцев все узнают по широким плечам, а чехов — по тому, что они смахивают на немцев и разговаривают слишком громко, — видимо, на родине у нас воздух более разрежен. 4. Собор св. Марка. Это не архитектура, это — оркестрион; смотришь — и начинаешь искать щелочку, куда бы бросить монетку, чтобы машина заиграла «О Венеция!». Щелочки я не нашел, вследствие чего оркестрион не играл. 5. Молодожены вообще, без указания причины. 6. Венецианки, потому что все они — русские. Одна, черная, как дьявол, со змеиными глазами, в традиционной шали с аршинной бахромой и с гребнем в прическе, — подлинный венецианский тип, на которую я вытаращил восхищенные глаза, — сказала вдруг своему кавалеру: «Да, да, ясный мой», — на чистейшем русском языке; и я стал беднее на одну иллюзию. Я мог бы насчитать еще по меньшей мере дюжину вещей, которые мне не понравились, но спешу, окрыленный радостью, к тому,
II. что мне понравилось. 1. Прежде всего и, пожалуй, больше всего — спальный вагон, превосходный механизм для спанья, со множеством красивых медных рычажков, кнопочек, выключателей, ручек и прочих аппаратов. Стоит только нажать или потянуть — и тотчас перед вами откроется какой-нибудь спальный комфорт, какое-нибудь изобретение или устройство. Всю ночь я развлекался тем, что нажимал и дергал все вокруг себя; иногда, правда, — например, если я брался за вешалки, — усилия мои оставались втуне, видимо, вследствие моей неловкости. А быть может, с помощью этих вещей вызываются райские сновидения или еще что-нибудь. 2. Итальянские полицейские от самой границы. Они ходят парами, на фалдах их мундиров вышиты горящие бомбы, а на головах они носят этакие кораблики, какие встарь нашивали учителя гимназии, только надевают они их поперек. Полицейские чрезвычайно симпатичны и комичны и всегда напоминали мне — не знаю, почему — братьев Чапеков. 3. Венецианские улочки, если только там нет каналов и дворцов. Улочки до того запутаны, что до сих пор не все подверглись изучению; в некоторые из них, вероятно, еще не ступала нога человека. Лучшие из них насчитывают целый метр в ширину и настолько длинны, что в них свободно помещается кошка, и даже с хвостом. Это — лабиринт, в котором само прошлое заблудилось и никак не может выбраться. Я, который всегда кичился способностью ориентироваться, два часа пробродил вчера по кругу. С площади Святого Марка отправился на Риальто, куда от силы десять минут ходу; через два часа я наконец выбрался на площадь Святого Марка. Венецианские улицы самым решительным образом напоминают мне Восток, видимо, потому, что я никогда не был на Востоке, или еще — средневековье, вероятно, по той же причине. Зато на картинах Карпаччо[7] Венеция — точно такая же, как и сегодня, только что без туристов. 4. Невыразимо приятно, что здесь нет ни одного автомобиля, ни одного велосипеда, ни одной пролетки, или экипажа, или линейки, но зато — 5. Очень много кошек, гораздо больше, чем голубей св. Марка, кошек огромных, таинственных, светлооких, которые иронически поглядывают на туристов из подъездов, а по ночам воют удивительным альтом. 6. Хороши итальянские королевские матросы, этакие миниатюрные голубые мальчики, и военные суда хороши, и вообще суда: парусники, пароходы, барки с шафрановыми парусами, серые торпедные катера с красивыми пушками, кряжистые транспорты; каждое судно по-своему прекрасно и заслуживает женского имени. Вот почему, вероятно, я мальчишкой так хотел стать моряком, — и еще сегодня, с острова Лидо, я следил за белым парусом, удаляющимся куда-то в сторону Востока, — и белые паруса манили меня вдаль бесконечно сильнее, чем белая бумага, на которой я все равно не открою новой земли.
1
Жанр путевых очерков занимает значительное место в творческом наследии Чапека. Во время своих путешествий он обычно посылал в газету «Лидове новины» корреспонденции, которые составили потом отдельные книги. В путевых очерках проявилось высокое художественное мастерство писателя, его наблюдательность, мягкий юмор, умение создать зримый, конкретный, окрашенный индивидуальным восприятием образ и непринужденно, в тоне шутливой беседы, сообщить читателю серьезные и глубокие мысли. Юмор и наблюдательность отличают и рисунки Чапека, включенные в текст. Путешествуя, писатель чаще делал сначала не заметки, а зарисовки.
Чапек намеренно избегает всего официально рекламируемого в путеводителях, с удовольствием бродит по местам, не отмеченным в справочниках, всматривается в обыденную жизнь страны; общественным событиям он уделяет меньше внимания. Так, в письмах из Италии он игнорирует недавно совершившийся фашистский переворот, заметив только, что фашистская форма напомнила ему одежду трубочиста. Впрочем, само это игнорирование было красноречиво. А в английских письмах Чапек, восхищаясь демократическими традициями Англии, как бы мимоходом набрасывает страшную картину нищеты лондонского Ист-Энда и делится горькими размышлениями о положении колониальных народов Британской империи. О зоркости Чапека говорит и краткая зарисовка рабочих предмостий Испании, где, как замечает писатель, пахнет порохом.
В «Путешествии на Север» политическая актуальность неожиданно пробивается сквозь обычный для путевых заметок Чапека спокойный тон рассказчика, далекого от общественных бурь. В Норвегии Чапек получил страшно поразившее его известие об интервенции в Испании. Он сказал, что это конец мира и здравого смысла. Жена писателя рассказывает, что, придя в каюту после получения этого известия, она застала Чапека за подсчетами, сколько войск сможет выставить Чехословакия в случае нападения на нее агрессора.
Сквозная тема всех путевых очерков — это тема искусства. Здесь Чапек проявляет исключительную тонкость в глубину эстетических суждений. В итальянском искусстве Чапека привлекают не столько монументальные и совершенные произведения зрелого Ренессанса, сколько Раннее Возрождение, которое он считает более простым и задушевным, более близким человеку. Среди своих любимых итальянских художников Чапек и в письмах называет Джотто и Донателло. В путевых очерках отразились и изменения в эстетических взглядах Чапека. Если в «Письмах из Италии» искусство предстает скорее как великая, но не зависимая от жизни сила, то в «Прогулке в Испанию» и в «Картинках Голландии» Чапек подчеркивает историческую обусловленность творчества художника. Чрезвычайно интересны его мысли о национальных и исторических особенностях испанской архитектуры и живописи нидерландских мастеров. Для понимания эволюции взглядов Чапека на искусство большой интерес представляет глава о Гойе, где творчество великого испанского художника рассматривается в свете революционной и национально-освободительной борьбы его времени и где Чапек, пожалуй, впервые высказывает мысль о назначении художника как судьи общества и борца против общественного зла, об активной, революционной роли искусства.
В 30-е годы перед лицом все усиливающейся угрозы фашизма Чапек осознает культуру как незаменимое средство связи между людьми и тем самым — залог мира. Но такую объединяющую роль искусство может играть, по мнению Чапека, только сохранив свою национальную самобытность. Проблема национальной самобытности искусства выступает у Чапека в связи с его размышлениями о судьбе малых наций. Этот вопрос чрезвычайно волновал писателя в 30-е годы.
2
В Италии писатель побывал в апреле — мае 1923 года. Его итальянские корреспонденции печатались в газете «Лидове новины» от 24 апреля по 14 мая. В книжное издание, вышедшее осенью 1923 года Чапек добавил несколько глав, не публиковавшихся в газетах.
В частных письмах из Италии Чапек с восторгом писал, что он прямо купается в искусстве, и сожалел, что ему приходится оттуда писать в газету: «О своих самых прекрасных впечатлениях я как-то стыжусь рассказывать, просто описывать неинтересно, мне приходится буквально заставлять себя шутить, потому что все это для меня слишком важно» [К. Čapek. Listy Olze. Praha, 1971, s. 128.].
Для перевода взят текст: Karel Čapek. Italské listy, Praha, 1970.
3
Африканское море — то есть Средиземное море.
4
Тинторетто (Робусти) Якопо (1518—1594) — выдающийся итальянский художник венецианской школы.
5
Двери работы Бонанно и Барисано — бронзовые двери в Монреальском соборе (построен в 1174—1189 гг.), оформление которых принадлежит итальянским мастерам Бонанно и Барисано.
6
Бедекер Карл (1801—1859) — известный немецкий составитель путеводителей, сохранивших вплоть до нашего времени свою популярность; название «бедекер» стало нарицательным.
7
Карпаччо Витторе (ок. 1455 — ок. 1525 гг.) — итальянский живописец венецианской школы; ярко отразил быт и нравы Венеции XV в.