Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 16 из 24

Штабс-капитан стал перед вторым противником. После команды он не стрелял. Поручик же дал по Славинскому промах. Тогда штабс-капитан выстрелил в воздух.

Самарин-Квашнин спустя два дня умер в госпитале. В следствии по этим дуэлям поведение штабс-капитана Славинского признали джентльменским. На подполковника Церпицкого наложили взыскания.

В другой заварушке Деникину самому пришлось горячо участвовать. Его бригада шла походом через Седлец, где стоял Нарвский гусарский полк. Артиллеристы расположились здесь отдохнуть до утра. И тут их подпоручик Катанский связался с гусарским корнетом. Катанского

уважали в бригаде за его порядочность и хорошую образованность, но имел он и буйную натуру.

Катанский заспорил с корнетом на почве все той же корпоративной розни, за которой сослуживцам Деникина все чудился подвох их родной бригаде с горе-командиром. Подпоручик, как когда-то и Славинский, тягавшийся с конно-артиллеристами, без заминки оскорбил корнета.

Выделялся Катанский своим норовом среди сдержанных артиллеристов, а корнет с его исторически беззаветным гусарством вмиг воспламенился. К тому ж был корнет Карницкий поляком со всеми комплексами своего национального самолюбия. Гусар немедленно вызвал Катанского на дуэль и моментально прислал секундантов.

Гусарские и артиллерийские секунданты заседали всю ночь. Пригласили на совещание и Деникина, как старшего среди подпоручиков. Улаживать дело приходилось артиллеристам. Деникин трудился со всей осмотрительностью и красноречием. Гусары же фыркали и демонстрировали, что и сами готовы стать на барьер.

Не с этой ли дискуссии Антон Деникин начал осваивать азы труднейших переговоров, искусство чего так пригодится ему в роли Главнокомандующего Белой армии? Только к утру стало удаваться оставить ссору без последствий. И лишь на рассвете, когда бригадные трубачи заиграли «Поход», артиллеристы помирились с гусарами.

Последствия все-таки оказались. В Нарвском гусарском полку, как когда-то и у конно-артиллеристов, задним числом вдруг сочли, что оскорбление корнета Карницкого все же перевешивает примирение. Собрание гусар решило, что не стрелявшийся по такому поводу Карницкий не может оставаться в их полку.

Для окончательного выяснения происшедшего уже в Белу приехала делегация гусарского суда чести. Снова » заседал Деникин со своими офицерами, бывшими секундантами в Седлеце. Теперь им требовалось проработать позицию, с которой корнет Карницкий выглядел бы

в благоприятном свете. Артиллеристам удалось убедить высокую депутацию гусар, что поведение Карницкого было безупречным. Благодаря этому и многим усилиям лично Деникина, корнета Карницкого суд общества офицеров его полка оправдал и оставил на службе.

Знал бы тогда подпоручик Деникин, как аукнется его доброе дело. Через четверть века к Главнокомандующему Вооруженными Силами Юга России генералу Деникину прибудет посланник Польши, бывший гусарский корнет, ставший генералом Карницким. Им надо будет договориться о взаимодействии добровольцев и польской армии на противобольшевистском фронте.

В Таганроге в 1919 году генерал Карницкий сразу же сделает вид, что никогда Деникина не встречал. А в донесениях своему правительству приложит все силы, чтобы Белая армия выглядела в самых черных красках. Он исказит политику белогвардейцев и их отношение к Польскому государству. Такой вклад генерала Карницкого уместно послужит Пилсудскому в предательстве Белого движения. Тот тайно от белых и их союзников заключит соглашение с большевиками...

Так шли два первых года службы Антона Деникина во 2-й артиллерийской. А на третий он с головой ушел в работу, которая только и могла вознаградить его беспощадную целеустремленность. Отец Антона грустил, что не увидит на плечах сына офицерские погоны, теперь сам подпоручик грезил, чтобы продеть под погон «ученый», серебряно-витой аксельбант офицера Генерального штаба.





Он замкнул себя в батареи учебников, решившись поступить в Николаевскую академию Генерального штаба. С этих пор, кроме служебных обязанностей и занятий, мир для Деникина не существовал. Требовалось проработать уйму материала, повторив весь научный курс военного училища. А также по расширенной программе — изучить иностранные языки, математику, историю, географию, ряд других общеобразовательных предметов.

Об этой поре Деникин вспоминал:

«Нигде больше не бывал. Избегал и пирушек у товарищей. Начиналось настоящее подвижничество, академическая страда в годы, когда жизнь только еще раскрывалась и манила своими соблазнами».

Начальным испытанием на прочность уже поручика Антона Деникина был предварительный экзамен в Академию при окружном штабе. Просеивали абитуриентов немилосердно. Набралось их по округам полторы тысячи, а на вступительные экзамены в Академию допускалось лишь 400—500 офицеров. И Деникин, взяв эту первую высотку, попал в их число.

Летом 1895 года поручик прибыл на конкурсные экзамены в Петербург. Здание Академии размещалось в монументальном месте столицы около Суворовского музея, но Деникину было не до экскурсий. Из полутысячи абитуриентов, приехавших вместе с ним, попасть в «академисты» предстояло только полутора сотне.

Окончившие полный трехлетний курс этого высшего элитного военного заведения, основанного в 1832 году и существующего в России и через сто лет, выходили в корпус офицеров Генерального штаба. Русская армия единственной в мире имела такой корпус генштабистов, отличавший его командиров высокой образованностью и интеллектом. Талантливая офицерская молодежь больше стремилась в него не из-за аксельбантов.

Пестрота мундиров и лиц, довольно разных выражением, царила в сводчатых академических коридорах. Самоуверенно поглядывали лейб-гвардейцы. Для них, под стать великим князьям, учившимся здесь, провал на экзаменах был не крахом надежд. Для непривилегированного же офицерства сделать военную карьеру в мирные годы без Академии являлось почти невозможным. Например, перед Первой мировой высшие командные должности подавляюще займут офицеры из корпуса Генштаба: четверть полковых командиров, приблизительно семьдесят процентов начальников пехотных и кавалерийских дивизий, шестьдесят процентов корпусных командиров.

Большинство офицеров, возбужденно вышагивавших в ожидании экзаменов, чувствовали себя как перед решающим сражением судьбы. Среднему армейцу с его небольшим ежемесячным содержанием в 81 рубль, да еще семейному, предстояло биться подлинно за право на существование. Провалившиеся в Академию возвращались в части с печатью неудачника, с весьма неопределенным будущим. Бывало, что, не доезжая обратно до полка, стрелялись.

На Деникина и его товарищей-артиллеристов с их воротниками из черного бархата посматривали неприязненно. Артиллеристы всегда отличались хорошими знаниями по математике. И как обычно в предэкзаменационной горячке, старожилы, поступавшие сюда уж не раз, дополнительно нагоняли страху. Рассказывали о свирепстве экзаменаторов. Например, обязательно впутывали генерала М. И. Драгомирова, по «Учебнику тактики» которого счастливчикам предстояло учиться:

— Да что ж, без ножа на экзаменах режут... А Драгомиров офицеру из сибирских полков так и сказал: «Охота была вам из такой дали тащиться, чтобы нам лапти плести». Другого он в конце экзамена спрашивает: «Знакома ли вам песня «Огород городить»? Офицер отвечает: «Я знаю другую — о камаринском мужике». А Драгомиров говорит: «За находчивость хвалю. И потому поставлю вам за удачный ответ вместо нуля единицу...» — Генерал еще душа-человек был, а нынешние-то неумолимы.

Генерал Драгомиров сам заканчивал эту Академию. С 1878 по 1889 год являлся ее начальником. Уважался и за то, что выступал за внедрение в армии строгой законности, обязательной для всех военнослужащих. Благодаря таким преподавателям вышел «Протест Ста Шести» — призыв 106-ти офицеров Академии Генштаба и Царскосельской стрелковой школы против телесных наказаний.

Треп старожилов в академических коридорах был небезоснователен. Абитуриент не должен был путать артикли в немецком языке, весьма грамотно писать на русском, не ошибиться в глубине устья Рейна или высоте пиков Апьп, давать исчерпывающие характеристики крупных военачальников старины. И ко всему этому в данном офицерском вузе не существовало понятия «шпаргалка». Честь офицера в этих стенах была такой же нормой, как вычищенный мундир...