Наследие. Трилогия (ЛП)

— Следующего раза не будет, Темпа, — с пугающей нежностью проговорил он. — Камня больше нет, и я свободен. И сейчас я разорву тебя в клочья — ибо именно об этом я мечтал все долгие ночи, пока был пленником в этом дворце.

Аура Итемпаса вспыхнула белым пламенем, глаза заполыхали, как два солнца-близнеца.

— Некогда я сокрушил тебя, братец, и сбросил на землю, и я смогу сделать это снова…

— Хватит, — четко проговорила я.

Нахадот злобно зашипел. Он пригнулся и вдруг выпустил чудовищные когти. Что-то мелькнуло, и Сиэй уже стоял за ним — кот, выгибающий спину. Курруэ двинулась было к Итемпасу, но Чжаккарн приставила дротик ей к горлу.

И никто даже не посмотрел в мою сторону. Я вздохнула.

Я знала, на что способна, чувствовала свою силу и умела ею управлять, как мы, не задумываясь, дышим. Прикрыв глаза, я зачерпнула из нее и почувствовала, как она тугой пружиной развернулась во мне. Я готова, и ей не терпится вырваться.

Ну что ж, время повеселиться.

Первый удар прокатился по дворцу мощной волной, и все зашатались, не в силах устоять на ногах — даже мои братцы-забияки. Они, кстати, разом прекратили браниться и удивленно примолкли. Я отвернулась от них и прикрыла глаза, зачерпывая и лепя клубящуюся во мне энергию — как же ее много! Если забыть об осторожности, я тут все разнесу… Сознание сообщало, что я окружена играющей разными цветами ночью: серый цвет грозовых туч, розовый заката и бело-зеленый рассвета. Волосы трепал нездешний ветер, по ним бежали искры. Платье обвивало ноги — как неудобно! Я пожелала — и оно превратилось в даррскую воинскую одежду: безрукавка на шнуровке и практичные брюки чуть ниже колен. Правда, цвет немного подкачал — непрактичный, серебристый, но я же богиня, в конце-то концов.

Вокруг нас возникли стены — необработанные, коричневые, покрытые древесной корой. Кольцо было не сплошным — тут и там оставались бреши, и мне приходилось их заполнять усилием воли. Потянулись ветки, они давали ростки, на них открывались почки, выпуская листья. Небо над нами еще просматривалось, хотя уже побледнело — все же теперь над головами колыхалась густая листва. А сквозь нее вздымался гигантский древесный ствол, покрытый наростами и очень старый на вид.

На самом деле верхние ветви этого дерева пронзали самое небо. Если бы я смотрела на этот мир сверху, то увидела бы белые облака, синие моря и коричневую сушу — и одинокое величественное дерево, пробивающее гладкую поверхность планеты. Подлетев поближе, я бы углядела подобные горам корни, в развилке которых угнездился целый город — Небо. Я бы увидела ветви длиной с полноводную реку. Я бы увидела, как мечутся внизу перепуганные люди, как они выбегают из домов и подскакивают, чтобы в благоговейном ужасе посмотреть на громадное дерево, обвившееся вокруг дворца Отца Небесного.

На самом деле я все это видела — даже не открывая глаз. И тогда я их открыла и увидела, что мои братья и дети изумленно смотрят на меня.

— Хватит, — повторила я.

В этот раз меня услышали.

— Этот мир не перенесет еще одной Войны богов. Я не позволю развязать ее.

— Ты — не позволишь?..

Итемпас сжал кулаки, и я почувствовала тяжелый, опаляющий жар его мощи. На мгновение я поддалась страху — и правильно сделала. В начале времен его воля изменяла вселенную, и его мудрость и опыт многажды превосходили мои. Я даже не знала, как боги сражаются. Он не набросился на меня, но лишь потому, что понимал: он один против двух, — и только это его останавливало.

Тогда у нас есть надежда, решила я.

Нахадот, словно читая мои мысли, осуждающе покачал головой:

— Йейнэ, нет.

Глаза его превратились в черные дыры, готовые затянуть и поглотить целые миры. Он истекал жаждой мщения, она тянулась от него, как удушливый дым.

— Он убил Энефу — хотя любил ее. И он убьет тебя — а тебя он даже не любит. Мы должны уничтожить его — или погибнем сами.

М-да, какое затруднительное положение. Мне нечего делить с Итемпасом — он убил Энефу, не меня. Но Нахадот страдал тысячелетиями — и эту боль необходимо избыть. Он заслуживал того, чтобы над его врагом свершилось правосудие. И хуже того — он был прав в этом споре. Итемпас безумен, и с ума его свели ревность и страх. Безумцы не должны ходить среди здоровых — ибо они причинят вред и себе, и другим.

Но убивать его нельзя! Трое создали вселенную — и создали ее из себя. Без Троих мир погибнет.

— Мне приходит в голову лишь одно решение, — тихо сказала я.

И его нельзя назвать идеальным. Ибо я по опыту знала, как много зла и боли может причинить даже один смертный, если у него есть время и он обладает властью. Но мы должны надеяться на лучшее.

Нахадот нахмурился, прочтя в мыслях мое решение, но ненависть немного отпустила его. Да, я так и думала — он согласится. И наконец он кивнул.

Итемпас замер в неподвижности — догадался, что мы задумали. Это он изобрел язык, а мы — мы никогда не нуждались в словах.

— Я этого не потерплю!

— Потерпишь, — сказала я, и сила Нахадота слилась с моей.

Слилась легко — лишнее доказательство того, что Трое должны трудиться сообща, а не враждовать. Когда-нибудь, когда Итемпас отбудет свое наказание, мы снова станем изначальными Тремя. О, какие чудеса нам предстоит сотворить! Я буду надеяться, что это время придет.

— Ты станешь слугой, — сказал Итемпасу Нахадот.

В голосе его звучал холодный и тяжкий металл, ибо голос свершал правосудие. Я чувствовала, как реальность меняется на глазах. Мы никогда не нуждались в отдельном языке — любой бы подошел, просто кому-нибудь нужно произносить слова вслух.

— Но не одной семьи, а целого мира. Ты будешь ходить среди смертных как один из них, безвестный и никем не узнанный, и попробуешь заслужить богатство и уважение собственными делами и словами. Ты сможешь воззвать к своей силе лишь в случае великой нужды и лишь для того, чтобы помочь смертным, которых так презираешь. И ты исправишь все зло, что до сих пор творили твоим именем.

И Нахадот улыбнулся. Не жестоко — он был свободен и не нуждался более в жестокости, — но и милосердия в нем не чувствовалось.

— Полагаю, что исполнение этого условия займет приличное время.

Итемпас молчал — он не мог говорить. Слова Нахадота вцепились в него, и наша сила превратила слова в цепи, которые смертный не мог ни увидеть, ни разрубить. Итемпас сопротивлялся и даже сумел один раз ударить силой — отчаянным, яростным высверком. Но какое там… Один из Трех не мог противостоять мощи двоих. Итемпас прекрасно знал это и пользовался этим достаточно долго, чтобы теперь проявить благоразумие.

Но я не могла оставить его в таком бедственном виде. Ибо подлинное наказание служит не только делу мщения, но и ведет к исправлению преступника.

— Срок твоего заключения закончится раньше, — сказала я, и мои слова свились в кольцо и туго охватили его, — если ты познаешь настоящую любовь.

Итемпас одарил меня злобным взглядом. Вес нашей мощи не бросил его на колени, но он еле держался на ногах. И он стоял — согнувшись и весь дрожал, пламенная аура его исчезла, а на лице выступила совершенно человеческая испарина.

— Я… никогда… не стану любить тебя… — проговорил он сквозь зубы.

Я изумленно сморгнула:

— На что мне твоя любовь? Ты — чудовище, Итемпас, ты уничтожаешь все, что тебе дорого. Я вижу в тебе одиночество, и страдание я вижу — но все это дело твоих собственных рук.

Он скривился и широко раскрыл глаза. Я вздохнула, покачала головой и подошла ближе. И погладила его по щеке. От моего прикосновения он скривился еще больше, но я гладила его до тех пор, пока он не успокоился.

— Ты ведь любишь не только меня, — прошептала я. — Неужели ты не соскучился по брату?

И, как я и ожидала, Итемпас посмотрел на Нахадота. Какой тоской полнились его глаза! Питай я хоть какую-нибудь надежду, я бы попросила Нахадота присоединиться к беседе. Одно доброе слово ускорило бы исцеление Итемпаса. Но пройдут столетия, прежде чем раны Нахадота закроются и он станет способен на подобное.