Страница 56 из 299
К примеру, рассказывают, что раньше Трем богам приносили жертвы. Люди добровольно собирались в большом зале — молодые, старые, женщины, мужчины, бедные, богатые, здоровые и немощные. Кого там только не было! А иногда церемония посвящалась всем Трем богам одновременно — правда, потом так делать перестали, — и люди взывали к ним и просили войти в зал и поучаствовать в празднике.
Энефа, как говорили, призывала стариков и больных, ибо они были воплощением смертности. И она предоставляла им выбор — исцеление или тихая, безболезненная смерть. В преданиях сказано, что лишь немногие избирали второе — как странно, ума не приложу, почему так происходило.
Итемпас забирал тех же, кого призывает сейчас: самых благородных и зрелых, самых сообразительных и талантливых. Они становились его жрецами, и ценили исполнение долга и пристойность превыше всего, любили своего бога и во всем ему подчинялись.
А Нахадот избирал юных, необузданных и беззаботных — хотя он и взрослых забирал. За ним шли те, кто легко поддавался порыву, — таковых Нахадот соблазнял, и сам соблазнялся ими, и наслаждался их невоздержанностью, и щедро отдавал им всего себя.
Итемпаны боятся этих преданий, ибо опасаются, что люди затоскуют по прошлым временам и сделаются еретиками. А мне кажется, что они зря боятся. Я, конечно, пытаюсь представить себе тот далекий мир, как в нем жили и все такое, но вернуться в него мне не хотелось бы. Тут с одним-то богом хлопот не оберешься, так на что нам, во имя Вихря, снова сажать себе на шею всех Троих?
*
Следующий день — то есть четверть отведенного мне жизненного срока — я провела совершенно бездарно. Вообще-то, у меня были другие планы. Но я вернулась в комнаты на рассвете, вторая ночь без сна подкосила меня — тело настоятельно потребовало отдыха, и я проспала до вечера. Мне снились лица, бесчисленное множество, все новые и новые мириады лиц, и на всех проступали ужас и отчаяние. Воздух пах кровью и горелой плотью. Я видела пустыню, безжизненную землю, поваленные мертвые стволы деревьев до самого горизонта — некогда здесь стоял лес. Я проснулась в слезах — я виновата, я во всем виновата…
А потом в дверь постучали. Я чувствовала себя одинокой и всеми покинутой — даже Сиэй и тот меня бросил и не заглянул — и пошла открывать, искренне надеясь, что меня хочет видеть друг.
На пороге стоял Релад.
— Во имя всех уродских бесполезных богов, кузина! Что ты натворила? — строго спросил он.
*
Они на арене, сказал Релад. Там, где чистокровные Арамери состязаются в поддельном мужестве, играя в войнушку.
Там меня ждет Симина, которая каким-то образом прознала про мои попытки предотвратить задуманный ею удар. Эти ценные сведения я получила, выслушав при этом массу проклятий и прочих нелестных слов, долженствующих доказать, что подлые полукровки не знают, что делают, чтоб им провалиться и так далее. Что конкретно Симина узнала, Релад сказать не мог — или не хотел, — но, так или иначе, это вселяло хоть какую-то надежду. Правда, очень слабую.
Меня трясло от волнения, когда я вышла из лифта и обнаружила, что вокруг арены собралась плотная толпа. У выхода из лифта посвободнее — людей, видно, постоянно толкали новоприбывшие, и они держались в стороне, — но вот дальше передо мной возвышалась плотная стена из спин. По большей части здесь толпились одетые в белое слуги, кое-кто мог похвастаться одеждой побогаче — у них на лбу красовались сигилы квартеронов или тех, в ком текла восьмушка арамерийской крови. И тут и там я то и дело путалась в парче и шелке, а потом наплевала на вежливость и манеры и принялась бесцеремонно проталкиваться. Двигалась я медленно — большинство зрителей превосходили меня в росте и к тому же стояли и не думали пропускать меня, ибо происходившее на арене их заворожило.
А с арены неслись отчаянные крики боли.
Я бы, наверное, к ней вообще не прорвалась, но тут кто-то обернулся, признал меня и что-то пробормотал стоявшему рядом человеку. Шепоток прокатился по толпе, и я вдруг очутилась в кольце пристальных, намертво приклеенных ко мне взглядов. Смутившись, я замедлила шаг, но мне молча и быстро освободили дорогу. Я поспешила вперед — и в ужасе застыла.
На полу стоял на коленях старик. Обнаженный, закованный, прямо в луже ярко-красной крови. Длинные растрепанные белые волосы падали на лицо, и я не могла его разглядеть. Только слышала загнанное, тяжелое дыхание. Кожу покрывала паутина надрезов. Если бы пострадала только спина, я бы решила, что его высекли, но нет, ему разодрали не только спину. Но и ноги, руки, щеки и подбородок. Подошвы ног тоже кровили. Он с трудом приподнялся, неуклюже опираясь на вывороченные запястья, — и я поняла почему. В них зияли красные круглые дыры, оттуда торчали кости и сухожилия.
Еще один еретик? Кто это? Я не понимала, что происходило…
— А я все стояла и думала — сколько же крови придется пролить, чтобы ну хоть кто-то догадался за тобой сбегать!!! — раздался совсем рядом со мной знакомый голос.
Я крутанулась на месте, и в меня что-то полетело. Я инстинктивно вскинула руки, по ладоням чиркнуло горячим — кровь! Меня чем-то секанули!
Смотреть на рану я буду потом. Кинжал мгновенно оказался у меня в руке. Видно, тело действовало само по себе, голова сама по себе — плохо только, что рукоять скользила в окровавленной ладони. Я пригнулась и встала в защитную стойку — ну, кто на меня?
А напротив стояла Симина. Вся такая прекрасная и элегантная в потрясающем платье зеленого атласа. На нем ярко, как рубины, сверкали капельки крови. На лице у нее тоже стыла кровавая изморось, но там кровь выглядела как кровь. А вот в руках она держала нечто — и это нечто я не сразу опознала как оружие. Какой-то длинный, фута три, серебряный, богато изукрашенный жезл. На конце хищно поблескивал обоюдоострый клинок, короткий, но хорошо заточенный — ни дать ни взять, скальпель хирурга. Острый — и стеклянный. Слишком короткий. По-чудному сбалансированный. Что это? Копье? Больше на здоровенную перьевую ручку похоже… Какое-то амнийское национальное оружие?
Симина поглядела на кинжал в моей руке и издевательски фыркнула. Но свой жезл так и не подняла, а развернулась и принялась неспешно прогуливаться в образованном зрителями круге. Вокруг скованного старика.
— Дикарка, сущая дикарка! Ты не сможешь напасть на меня с кинжалом, моя маленькая кузина. Он рассыплется в прах! Наши сигилы не позволяют нападать друг на друга! Мало того что дикарка, так еще и такая невежественная! Что же нам с тобой, такой глупенькой, делать?
Я не распрямилась и оставалась в боевой стойке. Кинжал тоже держала наготове. И медленно поворачивалась вслед за ней, пристально следя за каждым движением. А пока кружилась, разглядела в толпе знакомые лица. Слуги. Они веселились на вечеринке в День Огня. Пара придворных. Теврил, застывший, как статуя, — губы белее мела. «Йейнэ, осторожнее!» — говорил его взгляд. Вирейн стоял в круге, сложив руки на груди и глядя прямо перед собой. Со скучающей гримасой на лице.
Чжаккарн. Курруэ. А они-то что здесь делают? Они тоже смотрели на меня. Лицо Чжаккарн оставалось холодным и строгим — но в ней бурлил гнев. Раньше она не выказывала его столь явно. Курруэ тоже пребывала в бешенстве, она стояла, прижав руки к бокам, и свирепо раздувала ноздри. Будь ее воля, она бы меня освежевала. Это ясно читалось во взгляде. Но Симина уже спускала с кого-то шкуру, и я решила сосредоточиться на проблеме.
— Сядь! — гаркнула Симина, и старик повиновался, дергаясь, словно марионетка на ниточках.
На теле его стало меньше порезов, хотя прямо на моих глазах Симина проплыла мимо и от души полоснула жезлом — на животе потекла красным еще одна длинная рана. Человек закричал от боли, хрипло, безнадежно, а потом раскрыл зажмуренные в муке глаза. Я ахнула и затаила дыхание, потому что глаза у старика оказались зеленые и раскосые, и тут я поняла, поняла, что его лицо кого-то мне напоминает — а как бы оно не напоминало, ведь он был такой же, только телу добавили шестьдесят или сколько-то лет, и боги, боги мои, Отец Небесный, что же это, это же Сиэй.