Наследие. Трилогия (ЛП)

Спустя время мы добрались до Неба. И к моему удивлению, обнаружили, что мы там не одни.

Запах раскуренной сигары достиг наших ноздрей еще до того, как мы узрели Ахада. Другое дело, что запах показался мне непривычным. Нюх у меня был уже не тот, что прежде, и, лишь приблизившись, я понял, что Ахад подмешал к листьям гвоздику для улучшения запаха. А потом догадался и о причине: к запаху сигары подмешивался запах цветов хираса, духов Ликуи Шот.

Они наверняка услышали топот копыт еще раньше, чем мы возникли в поле их зрения, но не двинулись с мест. Ахад развалился, как на троне, на одной из ближних, меньших куч мусора и обломков. Позади него устроилась Ликуя, и его голова покоилась у нее на груди. Она опиралась локтем на подходящий кусок битого день-камня, свободной рукой перебирая его распущенные волосы. Лицо Ахада хранило, по обыкновению, холодное выражение, но на сей раз я не купился. Уж слишком беззащитной была его поза, и слишком много доверия в том, как он позволял Ликуе поддерживать его голову. А еще от меня не укрылась настороженность в его взгляде. Кое-чего он просто не мог от меня спрятать. Поэтому, наверное, и не пытался. Но вздумай я по этому поводу язвить, как бы он меня не убил…

И я промолчал.

– Если вы явились поплясать на могиле, то опоздали, – процедил он, когда мы спешились и подошли к их насесту. – Я вас опередил.

– Ну и ладно, – сказал я, приветливо кивая Ликуе. Она молча кивнула в ответ. (В отличие от Ахада, она не скрывала, как гордится возлюбленным. И даже в том, как она гладила его волосы, сквозило некое самодовольство, мимолетно напомнившее мне Итемпаса прежних времен, когда они с Нахадотом были близки.) Я потянулся, разминая конечности после долгой езды, и невольно поморщился от боли в коленях. – У меня все равно нет желания плясать.

– Ага. К твоему сведению, выглядишь ты дерьмово, – заметил Ахад и выпустил длинную кудрявую струю дыма.

Я видел, как он раздумывал: помучить меня еще или прекратить. Он много чего мог бы этак ненавязчиво мне наговорить. Например: «А ты, оказывается, еще худший отец, чем мне казалось». Или еще так: «Хорошо хоть не я оказался твоей первой ошибкой». Я приготовился вытерпеть что угодно, ведь сделать я все равно ничего не мог. Если верить Деке, я продолжал стариться быстрее положенного: примерно на десять дней за один. Простое осознание своего отцовства стало ядом, который должен был убить меня если не за год, то за два уж точно.

Другое дело, что ни один из нас этого не дождется.

Но к моему облегчению, Ахад так ничего и не сказал. То ли на него напал стих проявить великодушие, то ли благодаря Ликуе его нрав мало-помалу смягчился. А может, учитывая обстоятельства, он просто счел издевки бессмысленными?

– Привет, – сказал Дека.

Он пристально смотрел на Ахада, и я запоздало припомнил, что так и не собрался поведать ему о его происхождении. Попытка устроить конец света, предпринятая моим потерянным сыном, как-то отвлекла.

Ахад приподнялся, тоже разглядывая юношу. По его лицу медленно расползалась улыбка.

– Так-так-так, – выговорил он наконец. – А ты, верно, Декарта Арамери.

– Верно, – чопорно подтвердил Дека, пытаясь и не умея скрыть свое зачарованное внимание. Сходство между ними не было абсолютным, но вполне достаточным, чтобы отмести мысль о случайности. – А ты кто?

Ахад развел руками:

– Можешь называть меня дедушкой…

Дека окаменел. Ликуя раздраженно уставилась в затылок Ахаду. Я вздохнул и потер кулаками глаза.

– Дека… Я тебе потом все объясню.

– Объяснишь, – кивнул он. Сложил руки на груди и отвел взгляд от Ахада. У того вырвался вздох разочарования – не знаю уж почему. То ли его вправду задело Декино невнимание, то ли сам хотел лишний раз парнишку задеть.

Мы помолчали, как, в общем-то, и полагалось возле могилы.

Я смотрел на высоченные груды обрушенного день-камня и, сунув руки в карманы, пытался разобраться в собственных чувствах. Все годы рабства я ненавидел и презирал Небо. В его Белых Залах меня морили голодом, насиловали, бичевали, сдирали кожу с живого и делали еще что похуже. Я был богом, низведенным до уровня их собственности, и столетие свободы отнюдь не смыло пережитые тогда унижения.

И тем не менее… Я вспомнил свой планетарий, и Эн тихонько и сочувственно запульсировала у меня на груди. Я вспомнил, как носился прихотливо изогнутыми замкнутыми пространствами Неба, как превращал их в свои владения. Здесь я встретился с Йейнэ… Я бездумно замурлыкал колыбельную, которую некогда пел ей. Да, Небо видело не только сплошной ужас страданий. Ибо жизнь никогда не сводится к чему-то одному.

Сверху донесся вздох Ахада. Небо ведь когда-то было его домом. Дека дотронулся до моей руки. Здесь прошло его детство. Сколько бы ни длился наш траур, сейчас он был общим.

А над нами, как раз между солнечным диском и бледной, только что вставшей луной, в небесах виднелась странная клякса. Со дня одержанной Калем победы она постепенно росла. Эту штуковину трудно было описать не то что на сенмитском, а даже на божественном языке. Нечто слоистое и прозрачное. Колеблющееся ничто, оставлявшее после себя пустоту. Мы не только видели, но и ощущали его – своеобразным покалыванием на коже. И даже слышали, как слышат слова, выпеваемые за пределами слуха. Что ж, вскоре мы его услышим так ясно, как не захотелось бы ни одному разумному существу. Это будет рев, способный перевернуть мир.

К нам приближался Вихрь. Каль вызвал Его – и Он явился на зов…

По прошествии времени, когда уже село солнце и начали появляться первые звезды, Ахад вздохнул и встал, после чего помог встать Ликуе. Мгновение – и вот уже они стоят внизу. Дека вздрогнул, потом тихо ахнул – его подозрения подтвердились. Ахад подмигнул ему. Потом посерьезнел и повернулся ко мне.

– Некоторые полагают, что сумеют спастись, что бы ни произошло в державе богов, – негромко проговорил он. – Я в этом сомневаюсь, но не могу осуждать их за попытку. – Он помолчал, оглянулся на Ликую и договорил: – Я остаюсь здесь.

Вот уж чего я от него ни за что не ожидал! Ликуя была смертной и выжить в нашем царстве не могла. Посмотрев на нее, я убедился, что она понимала, насколько глубоко изменила его. Она чуть кивнула мне и гордо вздернула подбородок, откровенно намереваясь встать на его защиту. Ахад был среди нас не единственным, кто умел одним словом причинить боль.

Однако я совершенно не собирался его доставать. Хватит уже, в свое время я достаточно этим натешился.

– Полагаю, имело бы смысл поговорить о том, как спасти это царство, а не бежать из него, – заметил Дека, и по его голосу я понял, что и в лоб могу схлопотать, когда мы останемся наедине.

Но Ахад покачал головой, делаясь непривычно серьезным:

– Спасения не будет. Даже Трое – не указ Вихрю. Самое большое, что они смогут, – постоять в сторонке, пока Он катится сквозь миры, а затем попытаться что-то восстановить из останков. Правда, нам не будет от этого ни жарко ни холодно…

Он пожал плечами и вздохнул, глядя на небеса. По ночам Вихрь был еле виден – этакое дрожащее пятнышко на звездном ковре. Вот только за Ним уже не было звезд. Лишь черная пустота.

– Мой отец полагает, что все-таки стоит попробовать отстоять этот мир, – сказала Ликуя.

Дека очень внимательно смотрел на нее. Возможно, делал все новые выводы. Да, определенно следовало рассказать ему все заранее. Дурак я, дурак.

– Йейнэ с Нахадотом думают так же, если я их хоть немного знаю, – вздохнул я. – Но будь им по силам остановить Его, они бы уже это сделали.

Я не стал добавлять, что уже молился обоим, и не однажды, во все предшествующие ночи. Ответом было молчание. Я не хотел даже думать о том, что это могло значить.

– Ну что ж, нам, пожалуй, пора. Мы лишь заглянули попрощаться со старым узилищем.

Ахадова сигара наконец-то догорела. Он бросил окурок и растер его носком башмака, бросив заодно последний взгляд на развалины Неба. День-камень продолжал светиться в ночи, испуская призрачное сияние – в противоположность зияющей рваной дыре в звездных небесах. Прямо свеча на могиле человечества, подумалось мне. Будем надеяться, что Йейнэ и Наха как-нибудь сохранят этот светоч, когда мир рухнет в небытие.