Наследие. Трилогия (ЛП)

Он еще не достиг воистину божественного могущества – его плоть оставалась смертной, и надписи имели лишь ограниченный смысл, – но уже явно превосходил всех когда-либо живших писцов. Меня посетило смутное подозрение, что его метки окажутся даже могущественней, чем маски северян: как ни крути, те состояли всего лишь из дерева и божественной крови. Дека достиг куда большего.

Как оказалось, я стоял с открытым ртом, и он улыбнулся. Потом запахнул рубашку.

– К-каким образом? – выдавил я. Впрочем, я уже догадался. Демон в качестве писца! Сочетание, которого мы уже выучились страшиться. И вот оно, это сочетание, стоит передо мной и устремлено к новой цели. И я изменил вопрос: – Почему?

– Все дело в тебе, – ответил он очень тихо. – Я собирался тебя разыскивать.

На мое счастье, в комнате имелся небольшой диванчик. Я и опустился на него, потому что ноги меня не очень держали.

Потом мы рассказали друг другу о себе. И вот что поведал мне Дека.

Отправить его в ссылку предложила Шахар. В те напряженные дни после нашего ритуала и полученных детьми увечий в залах Неба только и было разговоров, что о неминуемой казни Деки. Набралось около дюжины чистокровных и человек двадцать или тридцать высокородных, требовавших этого. В прежние времена их мнение мало что значило бы, поскольку власть главы семейства была абсолютной. Однако нынче высокородные сами обрели власть. Иные из них держали собственных писцов и убийц, а у некоторых имелись даже свои войска. Если они объединятся в достаточном количестве и выступят против Ремат, то могут ее свергнуть. За две тысячи лет истории Арамери ничего подобного не случалось, но теперь…

Но когда раздались голоса, требовавшие смертной казни для Деки, за него заступилась Шахар: она встала на сторону брата, как только достаточно окрепла и смогла говорить. Она не побоялась открытого спора с Ремат, который Дека назвал легендарным. И он воистину был таковым, если учесть, что одной из спорщиц было всего восемь, и эта девочка сумела не только понять, что изгнание будет для него предпочтительней смерти, но и отстоять свою точку зрения. Дека теперь ни за что не получил бы достаточной поддержки, чтобы его признали наследником, – даже если не принимать во внимание его внешность. Теперь ему в наилучшем случае светило пожизненное клеймо неудачника. А Шахар доказывала, что брат ей нужен живым: ей не обойтись без советника, который сам настолько ни на что не сможет претендовать, что волей-неволей будет служить ей верой и правдой – просто чтобы остаться в живых.

И Ремат согласилась с ней.

– Полагаю, дорогая сестрица дополнит это, когда я вернусь, – сказал Дека, с негромким вздохом касаясь незавершенной сигилы на лбу.

Я медленно кивнул. Возможно, он был прав.

Итак, он покинул Небо и уехал в «Литарию». Первые несколько месяцев ссылки были для него сплошным горем, ибо детское восприятие запечатлело лишь отречение матери и предательство сестры. Он не мог предвидеть лишь одного основополагающего обстоятельства.

– Я счастлив здесь, – просто сказал он. – Конечно, в мире нет совершенства, и здесь полно враждующих компаний, идет своя политика, кое-кто нечестен. Все как везде. Но если сравнивать с Небом, то здесь прямо рай безоблачный.

Я снова кивнул. Счастье – великая целительная сила. Помноженное на мудрость, обретенную при взрослении, оно помогло ему осознать, что реально совершила для него Шахар и почему она поступила именно так. К тому времени успело миновать несколько лет, в течение которых он, не читая, возвращал все ее письма, пока она не перестала их посылать. Сейчас же возобновлять переписку было бы смертельно опасно, потому что любой соперник Шахар – а они уж точно следили за ее почтой – непременно узнает, что у нее опять появилось слабое место по имени Дека. Она была неуязвима, пока притворялась, будто больше не любит его, и в качестве доказательства могла предъявить свое участие в решении о его ссылке. А если и Дека будет притворяться, что перестал ее любить, в безопасности окажутся оба.

Тут я медленно покачал головой. План Деки вызывал у меня смутное беспокойство. Любовь не может зависеть от каких-то условий. Я слишком часто видел, чем такое кончалось. Применительно к любви условия создавали щелку в непроницаемой броне, становились скрытым дефектом в идеальном оружии. И броня рассыпалась прахом, причем в самый неподходящий момент. А оружие обращалось против владельца. Игра, которую вели Дека и Шахар, очень легко могла обернуться реальностью.

Но не мне было о том рассуждать, потому что они во многом еще оставались детьми, а дети лучше всего учатся на собственном опыте. Я мог лишь молиться Нахадоту и Йейнэ, прося, чтобы этот урок не оказался для близнецов слишком болезненным.

Когда мы кончили разговор, Дека встал. Мы с ним просидели около часа, и за окнами лаборатории солнце успело перевалить за полдень. Я успел проголодаться, но никто не спешил подавать нам еду. Может, в этом месте, где иерархия определяется ученостью, вообще нет слуг?

Словно угадав мои мысли (а может, расслышав сердитое урчание у меня в желудке), Дека подошел к шкафу, выдвинул ящик и достал несколько плоских хлебцев и кружок сухой колбасы. Отнес все это на стол и стал резать.

– Так зачем ты здесь? – спросил он. – Не затем же, чтобы просто повидать старого друга?

Он все еще считал меня другом. Я постарался не показать ему, насколько сильно это на меня подействовало.

– Хочешь, верь, хочешь, не верь, но я действительно просто хотел тебя повидать. Любопытство, знаешь ли, разобрало – каким ты стал?

– Не очень-то сильно оно тебя разбирало. Ты целых два года сюда добирался.

Я вздрогнул, как от боли.

– Ты знаешь, после Шахар… В смысле, после того, что случилось… Я уже не хотел видеть тебя, потому что боялся: а вдруг ты окажешься… таким же, как она. – Дека ничего не ответил, продолжая возиться с едой. – А еще я думал, что теперь ты, наверное, уже вернулся во дворец.

– Почему?

– Из-за Шахар. Она заключила сделку с вашей матерью, чтобы вернуть тебя домой.

– И ты решил, что я помчусь туда, как только сестра пальчиками щелкнет?

Я растерянно замолчал. Пока я сидел, соображая, что говорить дальше, Дека принес хлеб и колбасу и поставил их передо мной, точно он был не Арамери, а простой слуга. Взяв кусочек, я сразу понял, что колбаса не какая-нибудь бедняцкая, из хрящей и всяких ошметков. Она была очень вкусная, хорошо сдобрена корицей, и ярко-желтая, как велели местные вкусы. Может, «Литария» и заставила сына Ремат Арамери самому накрывать себе на стол, но еда, по крайней мере, соответствовала его высокому положению. Он выставил еще и бутылочку вина – легкого, хмельного и опять-таки очень качественного.

– Вскоре после того, как ты покинул Небо, мать прислала письмо, намекая, что я мог бы вернуться, – сказал Дека, усаживаясь напротив меня и тоже отправляя в рот кусочек. Проглотив, он печально усмехнулся. – Я объяснил в ответ, что предпочел бы остаться здесь, пока не завершу некоторые исследования.

Такая дерзость заставила меня от души расхохотаться.

– Ты выдал ей, что вернешься, только когда сам того захочешь и будешь готов? И она не попыталась принудить тебя?..

– Нет. – Дека помрачнел еще больше. – Но заставила Шахар написать мне и задать тот же вопрос.

– И что ты ответил?

– Ничего.

– Ничего?

Он откинулся на спинку стула и положил ногу на ногу, поигрывая стаканом вина. Мне не понравилась его поза – уж очень она напоминала Ахада.

– Нужды не было. Письмо Шахар было скорее предупреждением. Оно гласило: «Говорят, обычный курс обучения в „Литарии“ составляет десять лет. Полагаю, ты наверняка закончишь свои исследования за этот срок?»

– Звучит так, словно тебе назначили крайний срок.

Он кивнул:

– Два года, чтобы закруглиться здесь и вернуться в Небо, или, несомненно, согласие матери на мое возвращение иссякнет. – Он развел руками. – Сейчас я как раз на десятом году.