Страница 114 из 299
И он показал мне наколотый палец. На нем, точно драгоценный гранат, красовалась одна-единственная капля.
— Видишь? Кровь уже пролита. И что, предлагаешь потратить ее втуне?
Я вздохнула, но все-таки потянулась к нему и взяла в рот его палец. Во рту мимолетно возникли вкусы металла и соли — и еще другие, очень странные, которые я затрудняюсь не то что назвать, даже описать. Может, это были вкусы иных царств и миров. Как бы то ни было, во рту зародился тонкий трепет, а когда я сглотнула, ощущение проследовало внутрь, до самого желудка.
Я облизала его палец, прежде чем отпустить. Как я и подозревала, ранка успела закрыться. Мне просто нравилось поддразнивать его. Он тихо вздохнул.
— Потому-то Отлучение и произошло, — проговорил он, укладываясь рядом со мной.
Его рука принялась рисовать кружочки на моей пояснице. Обычно это означало, что он подумывает вновь заняться любовью. Вот ненасытный безобразник!
— Мм?
Я закрыла глаза, на меня напала легкая дрожь. Это разбегалась по телу капелька божественной крови. Однажды, отведав крови Сумасброда, я воспарила дюймов на шесть над полом и несколько часов не могла спуститься обратно. Сумасброд, беспомощный от хохота, не способен был мне помочь. По счастью, обычно я отделываюсь приятнейшим чувством расслабления, как от хорошей выпивки, только без похмелья. Иногда меня посещают видения, но пугающими они не бывают.
— О чем ты думаешь?
— О тебе.
Он пощекотал губами мое ухо, отчего по позвоночнику пробежали мурашки. Сумасброд заметил их, и его пальцы погнались за ними. Я выгнулась и вздохнула.
— О смертных вообще и о вашем очаровательном безумии в частности. Скольких из нас совратили смертные, Орри! Даже Троих… когда-то очень давно. И я привык думать, что всякий, кто влюбится в смертного, просто дурак…
— Ну а теперь, когда сам в это влип, понял ошибочность своих былых взглядов?
— О нет.
Он уселся верхом на мои ноги, просунул под меня руки, и его ладони обхватили мои груди. Я лениво вздохнула от наслаждения и лишь захихикала, когда он шутливо куснул меня сзади за шею.
— Я ни в чем не ошибся. Это в самом деле разновидность безумия. Вы заставляете нас, богов, мечтать о таком, о чем нам не следовало бы…
Моя улыбка померкла.
— О вечности, например.
— Да. — Его руки на мгновение замерли. — И не только.
— О чем же еще?
— О детях, к примеру.
Я приподнялась на локтях.
— Не шути так!
Он давным-давно пообещал, что с ним мне не придется предохраняться, как со смертным мужчиной.
— Тихо, тихо… — Он надавил ладонью мне на спину, укладывая обратно. — Только я не шучу. Я в самом деле мог бы сделать тебе ребенка, если бы захотел. Если бы ты этого захотела. И если бы я решился нарушить единственный запрет, который Трое наложили на нас…
— Ох, — вырвалось у меня. Я обмякла в подушках, нежась под его неторопливыми ласками. — Ты о демонах! О детях бессмертных и смертных. Это были чудовища…
— Не были они никакими чудовищами. Это случилось прежде Войны богов, даже прежде моего рождения, но, как я слышал, они были во всем подобны нам, младшим богам. Они не хуже нас могли плясать среди звезд и обладали такой же магией. Однако при всем своем могуществе они старились и умирали. И это делало их… странными. Но не чудовищными. — Он вздохнул. — Теперь умножать демонов запрещено, однако… Ах, Орри, у тебя могли бы быть такие красивые дети…
— Мм… — отозвалась я, начиная терять нить его рассуждений.
Сумасброд любил чесать языком, пока его руки выделывали чудесные вещи, превосходящие любые словесные изыски. К примеру, пока он выдавал последнюю фразу, его ладонь забралась между моих бедер. Это было неизъяснимо.
— Значит, Трое боялись, что вы… ох… ах… начнете влюбляться в смертных и плодить опасных маленьких демонов…
— Трое не были в этом смысле едины. В итоге один Итемпас велел нам держаться подальше от царства смертных. Он, однако, не терпит неповиновения, так что мы исполнили повеление. — Сумасброд поцеловал меня в плечо, потерся носом о висок. — До встречи с тобой я и понятия не имел, насколько жесток был этот приказ…
Я улыбнулась, ощутив тягу к проказам, и, завернув руку назад, ухватила нечто теплое и твердое, прижимавшееся к моей спине. Определенным образом погладила — и он, содрогнувшись, чаще задышал у меня над ухом.
— О да, — шепнула я, поддразнивая его. — Ужасно жесток.
— Орри, — произнес он сдавленным голосом.
Я вздохнула и чуточку приподняла бедра, и его плоть скользнула в мою так естественно, словно там ей и было самое место.
Я начала возноситься на небеса, но посреди наслаждений вдруг ощутила, что за нами кто-то наблюдал. Сперва я не придала этому значения. Иных родственников Сумасброда завораживала наша связь; если подглядывание за нами помогало кому-то решить, а не сойтись ли со смертным, так я была только рада. Я лишь позже сообразила, что это был какой-то неправильный взгляд, — позже, когда лежала в блаженном изнеможении, почти уплывая в сон. Смотревший на нас не испытывал ни любопытства, ни приятного возбуждения. Им владело более весомое чувство. Что-то вроде неодобрения. И вообще этот взгляд показался мне очень знакомым…
Ну конечно. Сумасброд кого-то послал за моим барахлом. И посланец, среди прочего, доставил в дом Солнышко. Моего угрюмого жильца, бессовестного домашнего любимца. Как я устала от его капризов и дурного расположения духа… вообще от всего!
Поэтому я перестала обращать на него внимание и сразу заснула.
*
Когда я проснулась, Сумасброда рядом не было. Я села, протирая заспанные глаза, и прислушалась, пытаясь сообразить, что к чему. Снизу доносилось безостановочное журчание воды и благоухание хираса. Наверху кто-то ходил, поскрипывая половицами. Чувство времени подсказывало мне, что час уже не ранний, но большинство домочадцев Сумасброда были богорожденными: сон им не требовался.
Где-то на нашем этаже смеялась женщина и разговаривали двое мужчин.
Я зевнула и опустила голову обратно на подушки, но голоса продолжали приглушенно звучать, невольно привлекая внимание.
— …Не говорил тебе…
— …Твое дело. Ты бы…
До меня начало медленно доходить. Солнышко. И Сумасброд. Они разговаривали. Что? Разговаривали?.. Ну и пускай их. Мне все равно.
— Ты не слушаешь, — говорил между тем Сумасброд. Он говорил негромко, но с большим нажимом. — Она дала тебе настоящий шанс, а ты предпочитаешь от него отмахнуться! Да как ты можешь так поступать после того, как столь многие из нас дрались за тебя, погибали… — Его голос дрогнул, он запнулся, потом продолжал: — До какой же степени ты привык ни с кем не считаться! Для тебя никого больше не существует, только ты сам! Ты хоть представляешь, во что ты Орри втравил?
Мои глаза широко распахнулись.
Солнышко ответил вполголоса, и я не разобрала слов. Сумасброд, в свою очередь, едва не закричал:
— Ты же губишь ее! Тебе мало, что ты свою семью погубил? Тебе и мою любовь надо убить?..
Я поднялась. Мой посох лежал там, куда неизменно клал его Сумасброд — с моей стороны груды подушек. Платье, небрежно сброшенное накануне, запуталось среди тюфячков. Я вытряхнула его и надела.
— …Вот что я тебе скажу…
Сумасброд более-менее овладел собой, хотя по-прежнему пребывал в ярости. Он вновь негромко заговорил. Солнышко молчал, не произнеся ни слова с момента гневной вспышки хозяина дома. Сумасброд говорил еще, но я больше ничего не могла разобрать.
Я остановилась у входа. Ну и плевать, сказала я себе. Моя жизнь рухнула, и виной тому Солнышко. А ему все равно. И какая разница, что там они с Сумасбродом наговорили друг другу? Зачем я по-прежнему пытаюсь понять его?..
— …Он мог бы снова тебя полюбить, — говорил Сумасброд. — Можешь притворяться, будто для тебя это ничего не значит, отец. Но я-то знаю…
Отец. Я заморгала. Отец?..
— …Несмотря ни на что, — продолжал Сумасброд. — Верь или не верь, дело твое.