Страница 15 из 41
— Седлать коней, грузить вьюки! — весело закричал Оса, и маленький лагерь ожил.
Торопливо разбирали седла и потники, на которых спали. Кто-то стал свистать так, что в ушах звенело; издали гнали стреноженных коней. Они отдохнули за ночь и теперь бодро ковыляли спутанными ногами к лагерю.
— И чего эго они не уйдут? — задумчиво спросил молодой пограничник.
— Небось, скотинка умнее тебя, — отвечал другой. — Куда пойдет? На тыщу километров никого нет.
— Кому грива, кому хвост, остальное взял завхоз, — весело распевал Саламатин, деля на равные куски вареную конину.
— Саламатин, сегодня по одной ландринке дашь? У тебя ведь целых две коробки монпансье осталось, — просительно сказал, улыбаясь. Оса.
— Ну, да, нацелились… — сурово ответил завхоз, потом, смягчившись, он добавил: — Ну, уж так и быть, по одной дам. Только потом три дня чтобы никто не просил. — И, небрежно открыв коробку, он стал выламливать слежавшиеся кусочки монпансье и осторожно раскладывал рядом с кусками конины.
— Осторожно, куда лезешь, дьявол, не видишь чихауз?
Пограничник захохотал.
— Где же это чихауз? Восьмой день ни одного человека не видим!
— Раз казенные вещи лежат, это и есть чихауз, — твердо ответил домовитый Саламатин. — Ну, вы, арыки белеки, получай, — и он начал раздавать мясо.
— И для чего конфеты, не понимаю, — ворчал молодой пограничник, хрустнув леденцом. — Чая пить — все равно нету. Восьмой день огня не видали. Хоть бы веточка тебе кругом.
— Вот постой, — сказал Оса, — через два дня будем пересекать дорогу контрабандистам. Там много кизяку будет. Тогда и чай согреем.
И все принялись гадать, на каких дорогах будет конский навоз и где можно будет напиться чаю.
— А почему тут ни лесу, ни кустов нет? — спросил молодой пограничник.
Он в первый раз ехал в дальнюю экспедицию.
— Куда тебе лес, когда ты сам дерево!
Дружный хохот заглушил слабые протесты молодого пограничника. Оса улыбнулся и серьезно ответил:
— Лес тут растет полосой; помнишь, мы проезжали. Ни выше, ни ниже нет.
— А, так, так…
— А-а, ворона… — дружно подхватили несколько человек, прожевывая конину.
Через минуту началась погрузка, и отряд бодро тронулся дальше.
— Ишь ты, — сказал молодой пограничник, задирая голову кверху, — ежели с той скалы, да как жжакнуться вниз, вон на тот камень, так мячиком и подскочишь.
— Под тым каменюкам одним чертям издыть, а не добрым людям, — неодобрительно проговорил украинец, оглядываясь назад.
Все ехали не спеша и болтали друг с другом. Хорошая дорога, ясное небо, теплое солнце, бодрые кони — все способствовало хорошему настроению всадников. Огромная земляная гора была прорезана поперек узенькими канавками. Они были не шире конского копыта. Эти канавки назывались дорогами и, как большие пути, были отмечены на карте. Веками проходили здесь караваны и всадники. Одним нравилось ехать выше, другим — ниже. Двое, желая поговорить, ехали по верхней и нижней канаве. Голова одного всадника была у стремени другого. Некоторое время ехали по ровной долине. Роскошная мягкая трава была по колени коням. Оса прибавил ходу, и отряд пошел рысью. Зеленые стебли шумели под ногами, и подковы сверкали серебром в зеленой траве. Молчаливый и печальный Будай ехал позади всех. Вот уже четвертую неделю в хорошую погоду он видел одну и ту же картину.
Седой полосой убегала вперед примятая трава. Человеческие спины в красных чапанах мерно покачивались. Могучий круп, украшенный ремнями с серебром. Серые и черные лошадиные ноги, иногда рыжие, и волнующийся длинный хвост как будто были продолжением тела всадника. Казалось, впереди бежали кентавры. Весь день до самой вечерней зари они неутомимо перебирали в своем беге высокими конскими ногами, странно качая острыми суставами конских колен. Монотонно сверкали кони подковами копыт, напрягали круп, прыгая через канаву, и обмахивались хвостами от мух. Впечатление усиливалось тем, что люди и кони вполне понимали друг, друга. Никто не правил поводом. Не давая себе отчета, всадник давил коленами, и лошадь повиновалась. Иногда кони капризничали или мстили. За несправедливый удар конь топтался почти на одном месте или рвался в сторону и, нагибая голову на ходу, старался захватить траву. Всадник отъезжал в сторону. Можно было видеть, как бледный от бешенства, потерявший всякое терпение человек полосовал животное куда попало. Упрямство скакуна хуже ослиного. Остальные всадники, как будто не замечая, проезжали мимо. Это была семейная сцена, и никому не было интересно вникать в чужие домашние дела. Потом всадник кричал:
— Ну, полюби!
Конь клал ему голову на плечо и ласкался, как будто просил прощения. Всадник прыгал в седло и снова присоединялся к этому неукротимому бегу, который тянулся неделями. Никто не говорил: «Твой конь хромает».
Люди и кони как бы составляли одно целое, пока человек — был в седле. Иногда Будай слышал, как кентавры переговаривались:
— Гляди, у тебя правая задняя пошкрябана, кровь идет.
Передний кентавр спокойно отвечал:
— А это я вчера на перевале поскользнулся. Дай покурить, что ль?
И на скаку бережно вынимался кисет и сворачивалась цигарка из газеты. Ни одна крупинка махорки не просыпалась зря. Сизый ароматный дымок вился следом, и неукротимые люди с конскими ногами продолжали свой бег перед ним.
Оса смотрел вперед около часа. Он старался поймать в бинокль далекий луг впереди, но бинокль прыгал на ходу, и он ничего не мог рассмотреть. Алы приблизился вплотную, так что звякнули стремена, и спокойно протянул руку вперед.
— Лошади! — сказал он.
— Стой! — коротко скомандовал Кондратий.
Кони осели на полном скаку на задние ноги и остановились. Оса передал бинокль.
— Ну, да! — сказал Будай. — Белая, черная, рыжая, только очень далеко.
Оса слез с седла и приказал оставить вьючных лошадей. Говор и смех оборвались. Суровые тени близкой схватки пробежали по лицам. Сосредоточенное внимание и твердо сжатые губы обострили смеявшиеся веселые лица пограничников. Торопливо развязывали и сбрасывали на землю притороченные позади седла чапаны и кожухи. Каждый упорно смотрел вперед. Видно было плохо: там надвигалась проза. Впереди небо было черное от туч. Как будто распространилась ночь. В спину ярко светило солнце.
Развалины мазара[10] высились недалеко на низком холме впереди. Стены и камни сверкали бело-розовыми пятнами на черном грозовом небе.
Вдруг рядом с мазаром показались два всадника.
— Разъезд! — крикнул Оса.
Команда прозвучала, как удар бича, когда выпускают гончих. На приказание ответил бешеный, сорвавшийся топот коней. Пять всадников рванулись вперед.
— А-а! Пошли, пошли! Нет, теперь не уйдет, врешь! — заговорили кругом.
Всадники, как тень, исчезли за бугром. Оса оставил коноводов и крупною рысью тронулся вперед. Когда он въехал на перевал, местность открылась перед ним как на карте. Короткий горный день уже клонился к закату. Склонившееся солнце наполнило медным светом грозовые тучи. Вдали прояснилось, и стало видно, что по зеленому склону потянулась вереница коней. Теперь их было видно без бинокля. До них было верст шесть. Неизвестные всадники двигались к черным скалам, которые были впереди. Кони пограничников чувствовали общее возбуждение и рвались с места.
— Айда, товарищи! — весело сказал Кондратий.
Все повода ослабли. Отряд пошел вскачь. Далеко впереди разбросанными пятнами неслись всадники разъезда. Еще дальше мелькали два наездника в черном.
— Вон, вон, ихние уйдут! — тревожно кричали кругом.
Кондратий не успел ответить. Впереди слабо цокнул выстрел, и было видно, как конь одного из беглецов сделал несколько прыжков и потом вместе с всадником покатился по земле. Второй несся как ветер. Раздались несколько выстрелов, но он продолжал скакать.
— Будай, — сказал Кондратий, — возьми половину и гони налево к скалам, чтоб не ушли.
10
Мазар — здание над могилой.