Пора надежд

— Он мне понадобится, — сказала она.

Затем она стала укладывать в чемодан альбомы с пластинками. Я подавал их ей. Принимая очередной альбом, Шейла улыбнулась мне дружеской, немного печальной, но беззлобной улыбкой.

— Как жаль, что у тебя совсем нет слуха, — заметила она.

Я напомнил ей про платья.

— Да, мне, наверно, кое-что понадобится, — равнодушно заметила она. — Достань мне что-нибудь на свой выбор.

Я положил ей руку на плечо.

— Ты должна с большим вниманием относиться к себе!

Хоть мы и расставались, я говорил с ней тем ворчливо-заботливым тоном, к какому прибегал в редкие счастливые дни, когда между нами царили мир и согласие.

— Зачем?

— Ты не следишь даже за лицом.

— Оно мне опротивело! — воскликнула Шейла.

— Это твое дело, но оно у тебя еще красивое.

Это была правда. Хотя она выглядела изможденной, не умывалась с утра, а то и дольше, и не пудрилась, черты лица у нее были все-таки удивительно правильные и глаза по-прежнему сверкали, несмотря на темные круги, которыми они теперь были всегда обведены.

— Оно мне опротивело! — повторила Шейла.

— Мужчины теперь будут увиваться за тобой еще больше, чем прежде, — сказал я, — только ты не должна их уж слишком отталкивать.

— А мне они не нужны.

— Но у тебя же всегда была куча поклонников…

— Да, знаю. Но для меня было бы, наверно, лучше, если б их было поменьше. Да и для тебя тоже…

Она принялась укладывать в чемодан книги, но я остановил ее.

— Послушай, что я тебе еще скажу! Я надеюсь, что ты найдешь человека, который даст тебе счастье. Это возможно, уверяю тебя!

Шейла посмотрела на меня с еле уловимой усмешкой.

— Ты должна в это верить! — настаивал я. — Из нашей совместной жизни ничего не получилось. Но ведь для тебя еще не все кончено.

— Я не стану больше пытаться, — возразила она.

Она села и принялась обсуждать всякие практические вопросы с той деловитостью, которая некогда так поразила меня в ней. Через час она кончит укладывать вещи и отправится в какой-нибудь отель. (Я больше не спорил с ней.) Паспорт у нее в порядке, и выехать за границу она может хоть завтра. Я должен перевести ей деньги в Париж. На юг она сразу не поедет — слишком жарко. (Мне показалось удивительным, что даже в такой момент она способна помнить о том, что не выносит жары.) Лето она, очевидно, проведет в Бретани, а в октябре отправится в Италию. Этим все планы Шейлы исчерпывались. Она добавила, что рано или поздно я, видимо, надумаю жениться. В этом случае она готова по первому требованию дать мне развод.

— Если тебе будет плохо, дай мне знать, — сказал я.

Шейла покачала головой.

— Нет, этого я не сделаю.

— Я тебя очень прошу.

— Нет! — твердо промолвила она. — Если бы даже мне и захотелось, я бы все равно этого не сделала. Я и так причинила тебе достаточно зла.

Шейла поднялась и, отвернувшись от меня, посмотрела в окно. Она стояла прямо, расправив плечи.

— Может быть, тебе понадобится…

— Какое имеет значение, что мне понадобится?

— Не говори так!

Шейла медленно повернулась ко мне.

— Теперь это не имеет никакого значения! — Она вполне владела собой. Голова ее была горделиво вздернута. — И по одной простой причине. Ты, кажется, сказал, что для меня еще не все кончено?

— Разумеется!

— Ну, так ты ошибаешься.

Шейла отчетливо представляла себе свое будущее, но не хотела ни о чем просить меня. Она не сделала ни шагу, чтобы подойти ко мне. Она стояла выпрямившись, опустив руки.

— Оставь меня одну, — сказала она твердо. — Когда я буду готова, я позову тебя.

Глава 50

ПРОГУЛКА ПО САДУ

Я прохаживался по нашему садику. Дойдя до калитки, выходившей на улицу, я повернул обратно и увидел, что Шейла зажгла свет: окно ее выделялось ярким пятном в преждевременно сгустившихся сумерках. Влажный воздух был пропитан дурманяще сладким ароматом лип. Время от времени порыв ветра доносил сюда и запахи реки, но над всем царил в тот вечер густой и пряный запах лип — запах Лондона в июне.

Я не мог прогнать Шейлу. У меня не хватало, на это духу. Мне было совершенно ясно, к чему ведет моя нерешительность. Если уж расставаться, то самое время — сейчас. Вторично я такого решения никогда не приму. Мне представился удобный случай, но я не могу им воспользоваться. Сейчас я уговорю Шейлу остаться, и все пойдет по-старому. И я осужу себя на пожизненное заключение.

Однако в душе у меня не происходило борьбы. Ведь никакого решения я сейчас не принимал. Как и все прочие решения моей жизни, оно было принято задолго до того, как я осознал это, — вероятно, в тот момент, когда я увидел, как растеряна Шейла, а еще вероятнее, когда, горделиво выпрямившись, она заявила, что больше ничего не ждет от жизни. Она смотрела на будущее без всяких иллюзий. Она вообще не была склонна к иллюзиям. Так, без иллюзий, она и будет жить, кочуя из отеля в отель, одинокая и несчастная, год от году становясь все более эксцентричной.

Я не мог допустить этого. И только этим и объяснилось мое решение. Как ни тягостна была наша совместная жизнь, она казалась вполне сносной по сравнению с тем, что ожидало Шейлу. Я должен быть возле нее! Иначе я не могу поступить! Теплый ветер дул мне в лицо, и, вдыхая аромат лип, я склонился перед неизбежностью. Теперь мне уже никуда не уйти от своей судьбы. Надо только как-то выкраивать для себя отдых: раз уж это на всю жизнь, надо найти способ облегчить ее. И со свойственной мне практической сметкой и изворотливостью я уже принялся искать выход. Я бы легче примирился со своей участью, если бы Шейла дала мне возможность общаться с людьми. Но это была бы лишь отдушина. Я принимаю решение на всю жизнь и должен быть рядом с Шейлой, когда бы я ей ни понадобился.

В нос мне попала пылинка, и я чихнул. Возможно, именно она напомнила мне пропитанный меловой пылью воздух в классной комнате, где десять лет назад я сидел с Мэрион. Во всяком случае, я вдруг вспомнил о том, как смело бросал тогда вызов будущему. Я страстно мечтал о новом, лучшем мире, о славе, о любви. Я мечтал о лучшем мире, а сейчас шел злополучный тысяча девятьсот тридцать третий год. Я мечтал о славе, а стал лишь заурядным адвокатишкой. Я мечтал о любви, а оказался связанным на всю жизнь с женщиной, которая никогда не любила меня и иссушила мою любовь.

Размышляя обо всем этом, я, как ни странно, ничуть не терзался. Я даже улыбнулся. Хорош итог, нечего сказать! И на общечеловеческие бедствия это не свалишь — виноват во всем один только я. Другой на моем месте никогда не пошел бы по такому пути. Я еще слишком мало знал себя и по-настоящему не понимал потребностей своей натуры. Я еще не отличал случайного от неизбежного. Но я уже сознавал, что моя рабская зависимость от Шейлы неотвратима. Так уж я был устроен, что не мог не оттолкнуть маминой любви и любви Мэрион. Чувство самосохранения, очевидно рожденное болезненным самолюбием, побуждало меня закрывать доступ в сердце всем, кто стремился проникнуть в него. Я мог забыть о чувстве самосохранения и болезненном самолюбии о необходимости закрывать доступ в свое сердце, совершенно забыть о себе, лишь влюбившись в такую женщину, как Шейла, которая отнюдь не старалась завладеть мной, у которой мне приходилось вымаливать хотя бы искру ответного чувства, которая настолько замыкалась в себе, что лишь неистовство и муки моей любви могли немного ее согреть.

Страдания, причиненные мне Шейлой, избавляли меня от моего болезненного самолюбия. Мне было двадцать восемь лет, но лишь в тот вечер, шагая по саду после тщетной попытки бежать своей участи, я впервые понял, что лежит в основе моей натуры. Другие этого не видели: меня принимали за человека сердечного, отзывчивого, скромного. И представление это не было совсем уж ложным — ведь годами притворяться нельзя. Но я-то знал, что скрывается за всем этим. Отнюдь не нежность мешала мне расстаться с Шейлой, ибо я понимал, чего мне будет стоить наша совместная жизнь, и страсть моя к тому времени уже угасла. Причина заключалась в том, что Шейла задевала самую глубокую струну моей души — потребность в страдании, избавлявшем меня от болезненного самолюбия; в этом-то и состояло своеобразие моей любви. Однако меня, как и Джорджа после суда, не покидала надежда. Тем не менее, глядя на вещи более трезво, я начинал догадываться об ожидающей меня участи. Я не закрывал глаза на некоторые горькие истины. Мне никуда не уйти от ответственности за судьбу Шейлы. Это неотвратимо, но разве не мечтаю я, что когда-нибудь познаю настоящую любовь с другой? Теперь мне уже не добиться успеха в адвокатуре, но разве не мечтаю я, что когда-нибудь, с новыми силами, начну все сначала?