Наставники

Он говорил скромно и абсолютно правдиво. В его словах не было ни притворства, ни манерно-величественного псевдосмирения наших университетских ораторов. Его скромность была искренней и чистосердечной, это мгновенно поняли все.

А он продолжал расхваливать Брауна. В конце концов я сказал, что предпочту его любому компромиссному кандидату. Рой пообещал проголосовать за Брауна, если ни один из основных кандидатов не наберет абсолютного большинства, – но энтузиазма у него эта перспектива явно не вызвала. Гетлиф объявил, что, если первый тур голосования окончится ничем, он поступит так же, как Рой. Заручившись нашей поддержкой, Кристл убеждал Деспарда и Винслоу до глубокой ночи: спокойный и сдержанный, он выдвигал все новые аргументы, находил все новые доводы, и время шло, часы отбивали четверти, а он продолжал настаивать – неутомимый, прекрасно владеющий собой, то обходительный и ласковый, то резкий и даже грубый, но неизменно расчетливый, терпеливый и целеустремленный.

Всем, кроме него, было ясно, что он ничего не добьется. Винслоу говорил мало, но в каждом его слове слышался отзвук ядовитой и презрительной горечи. Деспард-Смит возражал Кристлу упрямо и непреклонно. Все, кроме Кристла, понимали, что ему не удастся отстоять Брауна. Надежда на компромисс не оправдалась. Однако Кристл продолжал упорствовать. К полуночи любой из нас убедился бы, что проиграл, но Кристл спорил с Деспардом до двух часов.

И в конце концов добился компромиссного соглашения – исключительно из-за нашей усталости. Мы признали, что третьим кандидатом может быть только Браун.

– Это же очевидно, – втолковывал он Деспарду. – Три человека, не считая меня самого, согласились признать его компромиссным кандидатом. Можете вы что-нибудь на это возразить?

Утомленный Деспард отрицательно покачал головой.

– Вот и прекрасно, – сказал Кристл. – Значит, я имею право спросить Брауна, согласен ли он на выдвижение его кандидатуры. Вполне вероятно, что ни один из основных кандидатов не наберет абсолютного большинства. И нам необходимо к этому подготовиться. Я поговорю с Брауном завтра утром.

Кристл, казалось, ничуть не устал; удовлетворенно улыбнувшись – хотя его затея фактически провалилась, – он посмотрел на каминные часы и сказал:

– Вернее, не завтра, а сегодня. Утро-то уже наступило.

40. «Моя жизнь сложилась неудачно»

Измученный бессонной ночью, я проснулся на следующий день – семнадцатого декабря – около одиннадцати. За окном выл порывистый западный ветер, тяжелые тучи ползли над самыми крышами, утро было сырым и пасмурным. Днем ко мне зашел Рой, мы затопили в гостиной камин – не из-за холода, потому что западные ветры всегда приносят дождливую оттепель, а чтобы посидеть у живого огня, – и принялись обсуждать поведение Кристла. Почему он упорствовал – упорствовал вопреки здравому смыслу? Что его так обрадовало под утро? Может быть, ему хотелось доказать Брауну, что он остался верен их дружбе, хотя в предвыборной борьбе практически перестал поддерживать Джего? Да, он, несомненно, стремился продемонстрировать Брауну свою дружескую лояльность, это нам было ясно; но мы понимали, что он преследует и еще какую-то цель.

Нашу беседу прервал двойной, но неторопливый и спокойный стук в дверь.

– Дядюшка Артур собственной персоной, – объявил Рой, и мы приветливо улыбнулись входившему в гостиную Брауну. Но его ответная улыбка была вежливой, и только.

Он сел рядом с нами у камина, рассеянно посмотрел в огонь и озабоченно сказал:

– Я как раз думал повидаться с вами обоими. Мне передали, что вчера была названа моя кандидатура – без моего разрешения. Вы участвовали в этом?

Он был расстроен и возмущен. Я объяснил ему, какие мы с Роем взяли на себя обязательства.

– Меня по-настоящему обрадовала эта возможность, – сказал я. – Мне очень хочется, чтобы вы стали ректором. Это будет просто замечательно, если вы поселитесь в Резиденции.

Браун промолчал. Через несколько минут он сказал:

– Я знаю, что вы действовали из добрых побуждений.

– Доброта тут ни при чем, – возразил я. – Мы намеренно объявили, как мы к вам относимся.

– Я понимаю, у вас были добрые намерения.

– Кристлу представился случай заявить, что вы будете хорошим ректором, – проговорил Рой, – и он им воспользовался.

– Так он мне и сказал.

– И это правда.

– Он должен был сообразить, что я ни в коем случае не разрешу выдвигать сейчас мою кандидатуру, – проворчал Браун. – Я не хочу мешать Джего и вносить разлад в нашу партию, а, упомянув мое имя, Кристл только этого и добился. Мне очень жаль, что он так безответственно воспользовался моим именем. И я вынужден вам сказать, что, поддержав его, вы тоже поступили крайне безответственно.

– Мы сказали только то, что думали, – возразил я.

– Это-то мне понятно, – сказал Браун, стараясь сохранить свою всегдашнюю объективность. – Мне непонятно, как получилось, что вы, человек, безусловно, хладнокровный и проницательный, позволили вовлечь себя в эту безответственную авантюру. Уж вам-то должно быть ясно, что в нашем нынешнем и без того запутанном положении, да еще за три дня до выборов, нельзя противопоставлять своего союзника своему же кандидату – даже если вы говорите при этом только то, что думаете. Вы подыграли нашим противникам – ни больше, ни меньше. А меня использовали как пешку в этой игре.

– Вы разговаривали с Кристлом?

– Разговаривал. Я сказал ему, что не хочу быть пешкой в чужой игре – и не буду.

Браун полностью утратил терпимость, доброту и способность логически мыслить – при мне такого не случалось с ним ни разу, даже когда он узнал об измене Пилброу. Вышло так, что по вине Кристла он нарушил свой собственный «кодекс порядочности». Ему было приятно ощущать свою тайную власть в колледже, он с удовольствием ею пользовался, однако я давно заметил, что он скрупулезно придерживается выработанных им самим правил поведения и очень дорожит своей репутацией – его нежелание давить на Льюка в начале предвыборной кампании послужило этому наглядным примером. Он опасался, что коллеги могут счесть его пешкой в чужой игре или интриганом, который решил воспользоваться нашими трудностями и с помощью своего друга тихой сапой пробраться в ректоры. А кроме всего прочего, он обладал глубочайшим чувством собственного достоинства и был убежден, что линию своего поведения может определять только он сам.

Ну и, наконец, он был чрезвычайно практичным человеком, а поэтому еще злее ополчился на Кристла: он твердо знал, что у него нет ни малейшей надежды пройти сейчас в ректоры и что Кристл выдвинул его кандидатуру только для очистки совести. Он ясно понимал, понимал лучше, чем кто-нибудь другой, что колебания и внутренние противоречия перерастают у Кристла в непреклонную решимость жить и мыслить самостоятельно, – вот что приводило Брауна в бешенство, вот почему он так гневно обвинял нас с Роем. Кристл вырвался из-под его влияния и впервые за двадцать лет начал действовать ему наперекор. А ведь лиха беда начало – Браун предвидел, чем это может кончиться, а когда Кристл пришел к нему со своим предложением, он понял, что окончательно проиграл.

Браун распрощался с нами очень холодно, сказав перед уходом, что письменно известит всех членов Совета о своем категорическом отказе баллотироваться в ректоры. Я подозревал, что с нами он разговаривал гораздо резче, чем с Кристлом: при нем он наверняка сдерживался, а на нас откровенно сорвал свою злость.

Когда он ушел, Рой глянул на меня и сказал:

– Похоже, что у Джего не осталось никаких надежд, старина.

– Ты прав.

– Надо что-то сделать. Если мы перетянем кого-нибудь в свой лагерь, все, может, и образуется.

Мы решили поговорить сначала с Пилброу, а потом с Деспардом и сразу после чая отправились к Пилброу. Но ничего у нас не вышло. Рой пустил в ход все свое обаяние – он был обаятелен от природы и умел этим пользоваться. Он обхаживал старика, словно женщину: поддразнивал его, говорил серьезно, шутил, подольщался, насмешничал, даже пригласил погостить у него весной в Берлине, когда он опять поедет туда читать лекции, – все без толку. Пилброу по достоинству оценил Роев спектакль – ему нравились артистичные молодые люди, – но остался непреклонным: он считал, что обязан проголосовать за Кроуфорда. Я завел политический разговор, Рой превзошел в искусстве обольщения самого себя, но мы решительно ничего не добились, а хитрющий старикан вырвал у нас обещание пообедать в Лондоне на следующий день после выборов с каким-то писателем-эмигрантом.