Айвазовский

Увлеченный своей идеей, старый художник, имевший опыт постройки собственной виллы, картинной галереи, Музея древностей в Феодосии, сам разработал проект будущего выставочного зала в столице. Когда все было готово, Иван Константинович отправился к городскому голове. Городской голова Петербурга Лихачев, человек далекий и чуждый искусству, внимательно выслушал Айвазовского. Для него Айвазовский был прежде всего действительный тайный советник, персона, имевшая связи в самых высоких сферах… Это и решило дело: городской голова не только обещал свое содействие в получении места для строительства выставочного зала, но даже обещал выделить часть денежной суммы для постройки.

Иван Константинович был счастлив. Он был уверен, что решена самая важная часть задуманного дела. Теперь он уже не таился от своих друзей и делился с ними своими планами. Слух о постройке выставочного зала распространился среди петербургских художников. И прежде чем Айвазовский собрался встретиться с художниками и все обговорить, чтобы немедля приступить к постройке, художники сами стали приходить к нему. Каково же было его огорчение, когда все группировки отказались поддержать идею… Передвижники даже обиделись, ибо думали вначале, что Айвазовский хлопочет только об их интересах. Никакие его призывы к объединению не возымели действия, а, наоборот, еще больше накалили страсти во враждующих кружках. Огорченный своей неудачей уехал тогда из Петербурга Иван Константинович.

Но вот теперь, спустя два года, он снова в Петербурге, в городе своей юности, с которым уже не надеялся свидеться… Но все уже позади — и болезнь и грустные мысли. Теперь он радостно переживает встречу со столицей. Даже неприветливый петербургский март с пронизывающим ветром не может остудить эту радость. Иван Константинович привез новые картины на суд петербуржцев. Но кроме встречи со зрителями Айвазовский собирается снова вернуться к своему плану постройки выставочного зала. Ох, как нужен выставочный зал! Даже он, известный художник, терпит неудобства. С первых же дней приезда в Петербург обрушились на него все эти хлопоты с устройством выставки. А будь зал, никто бы не смел ставить ему никаких условий. Теперь же дни проходят в ожидании — придет ли разрешение устроить бесплатно выставку в Музее императора Александра III или услышит он вежливый отказ. Правда, за последние дни старый художник почти примирился с мыслью, что ему откажут. В Министерстве двора, в ведении которого находится Музей Александра III, не очень-то обрадовались желанию, чтобы выставка была бесплатная… По-видимому, не по душе и другое его условие, которое он выставил на днях: пусть будет платная выставка, но пусть тогда сбор пойдет на оборудование недавно построенной больницы для бедняков. Разрешение на это предложение должна дать принцесса Евгения Максимилиановна Ольденбургская. Но и от ее высочества ни слуху ни духу. А он так мечтал разместить привезенные им две громадные и двенадцать небольших картин в одной из просторных, светлых зал Музея, там, где уже находится немало его полотен… На худой конец он воспользуется залами Академии художеств, двери туда ему всегда открыты. И сейчас там экспонируются две его небольшие картины, присланные ранее. Но где можно повесить два гигантских полотна, где найти нужное для них освещение? Где же все-таки пристроить свои картины? Неужто придется подыскивать помещение для выставки в доме кого-либо из столичных вельмож?..

От этих мучительных размышлений Ивана Константиновича отвлекает громкий звонок, и через минуту он слышит радостные голоса Анны Никитичны и еще кого-то в гостиной… Еще мгновение — и стремительно входит Репин. Они крепко обнимаются, целуются…

— Только сегодня вернулся из Куоккалы, отдыхал там недельку. И вдруг говорят мне, что вы приехали, Иван Константинович… Слышал, что болели… А теперь как здоровье?

— Спасибо! Снова бодр и работаю. Привез четырнадцать картин. Из них две громадных. Хочу доказать петербуржцам, что есть еще порох в пороховницах… Вот сейчас покажу вам фотографии с моих новых картин…

Айвазовский, оживившись, достал из папки снимки и разложил на столе перед Репиным.

— Мне помнится, у вас, Иван Константинович, уже была картина о Петре Великом…

— Да, Илья Ефимович, было такое еще в 1847 году. Но все время не покидало желание еще раз изобразить великого преобразователя России. Видите, Петр стоит на финляндских шхерах. Небо озарено блеском молнии. Вдали волны, как щепку, бросают корабль. Возле Петра матрос. Он подбрасывает ветки валежника в пылающий костер, зажженный, чтобы предупредить флот о существовании рифов. Картина шесть с половиной аршин в длину и четыре аршина вышины. А вот снимок со второй, столь же больших размеров. Однако сюжет совсем иной — Христос на берегу Галилейского моря.

— Да, — задумчиво протянул Репин, — это совсем не каноническое изображение Христа. Не так, как у некоторых молодых художников… Ваш Христос близок Христу Крамского.

— Это Христос по Ренану… Я рад, что вы даже на фотографии это сразу заметили…

— Ну, теперь я спокоен за ваше здоровье, Иван Константинович, раз вы после болезни столько написали. Радуете, очень радуете юношеской горячностью и любовью к искусству… А где думаете выставить картины?

— Вот это больной вопрос. Еще не знаю, где… А вы что на академическую даете?

— Ничего, Устав передвижников запрещает выставляться в Академии…

— Страшное это явление, Илья Ефимович, — всякие уставные запрещения!.. Из-за них, из-за групповых свар сорвалось хорошее, полезное дело…

— Тут долго еще говорили о затеянном вами выставочном зале в Александровском саду…

— Плохо, что только поговорили. Братское объединение всех группировок всех отпугнуло, а в результате в Петербурге нет нужного художникам помещения. Ведь нет в столице хороших зал для выставок. Вы как считаете?

— Да уж что об этом говорить!..

— Илья Ефимович, давайте вместе бороться за него. Я пробуду тут еще месяца полтора, потом еду в Феодосию и оттуда в Италию. Тянет меня побывать в местах юности… — Айвазовский задумался. — Да, так вот, вернусь к зиме из Италии и снова начну хлопоты о постройке здания. А вы пока соберите художников, которые это дело поддержат. Сделаете, а?

— Непременно, Иван Константинович. Вы своей неистощимой энергией хоть кого заразите…

Хлопоты о размещении собственной выставки утомили Айвазовского. После долгих поисков наконец помещение нашли на Фонтанке, у Пантелеймоновского моста, в доме графа Олсуфьева, на втором этаже. С воодушевлением Иван Константинович занялся оборудованием нескольких комнат. Под его наблюдением стены обтягивались кумачом, устанавливались на мольбертах и развешивались по стенам картины. И вот наконец все готово…

Время в Петербурге шло быстро. Каждый день Иван Константинович бывал на выставках — своей и чужих. Вел дневник, заполнял страницы впечатлениями от картин, от встреч, мыслями об искусстве. А между записями делал пером беглые зарисовки.

Старого художника радовали внимание и любовь зрителей. Особенно долго стояли посетители у огромного полотна, посвященного Петру I. И вторая большая картина заставляла зрителей задумываться над ее смыслом: глубокая, печальная погруженность в свои думы человека в светлых одеждах, идущего у самой кромки неподвижной воды.

Рядом с этими огромными полотнами висели картины поменьше — «На берегу Средиземного моря» и «Лунная ночь на Черном море». Они напоминали лучшие романтические марины Айвазовского.

С трепетом взирали посетители выставки и на самого художника — на человека, знавшего Пушкина, Глинку, Белинского, Крылова, Брюллова…

Незадолго до отъезда Айвазовского из Петербурга к нему явился Репин.

— Пришел порадовать и поздравить вас, Иван Константинович. В Академии решили отправить в Париж на Всемирную выставку ваш «Прибой волн». Выставка открывается в мае. И я собираюсь в Париж…

— Вот и отлично! А мы туда с Анной Никитичной заедем до Италии. Значит, скоро вновь встретимся…

В передней зазвенел звонок, слуга с кем-то разговаривал.