Айвазовский

Долго продолжалась овация, которую устроили Айвазовскому ученики Куинджи. Потом они проводили его до кареты.

— А где же этот шутник ваш, что всех передразнивает? — вспомнил, садясь в экипаж, Айвазовский.

— Гриша Калмыков? Болен он. Лежит у себя на квартире и не знает даже, что вы к нам в гости пожаловали. Мы ему нарочно ничего не сказали, а то бы он больной с температурой прибежал… — объяснил Куинджи.

— Привет ему передайте от меня. Пусть скорее выздоравливает!.. А на лето прошу всех ко мне в Феодосию.

Картину, подаренную Иваном Константиновичем, повесили в мастерской, а под картиной — палитру мастера с кистями.

«Глубоким горем опечалено сердце мое»

Последнее время Анна Никитична встает раньше всех в доме. Куда делись прежние счастливые дни, те радостные утренние часы, когда в своей комнате она тщательно выбирала платье, обдумывала прическу, брала в руки то флакон с духами, то коробочки с кремами и пудрой. В это время она никому не позволяла входить к ней. Никто не должен был видеть, как она холит свою и без того яркую красоту.

И пока при помощи массажа и втираний она не разгладит какую-нибудь едва заметную морщинку под глазами или на лбу, она не выходила из своей комнаты. Но всегда почему-то получалось так, что к утреннему столу они выходили одновременно — Иван Константинович и она. И каждый раз при виде ослепительной красоты жены у Ивана Константиновича радостно вспыхивали глаза, и он с нежностью склонялся к ее руке. А потом во время завтрака Иван Константинович почти все время глядел в глаза жены. Первое время Анна Никитична хотя и гордилась, но была и смущена таким вниманием мужа. Но стоило ему в иной день при ней уйти в себя, как она втайне тревожилась. О нет, не за себя она боялась. Страх появлялся за Ивана Константиновича, ибо еще в начале их супружеской жизни он ей признался:

— Мои глаза, как и душа моя, должны постоянно вбирать красоту. Тогда я в состоянии воспроизводить красоту на моих картинах… Я люблю тебя, и из твоих глубоких глаз для меня мерцает целый таинственный мир. Он имеет надо мной почти колдовскую власть… И это мне очень необходимо… В тот день, когда в тишине мастерской я не могу вспомнить твой взгляд, картина у меня выходит тусклая…

Анна Никитична скоро поняла всю сладость и в то же время муку быть женой художника. Четырнадцать лет несет она это драгоценное бремя. Она вошла в этот дом юной женщиной, вскоре после того как умер ее первый муж — купец Саркизов. Как тускла была ее жизнь в родительском доме и при первом коротком замужестве. Только одно событие запомнила она из той далекой и тоскливой жизни. Она была еще совсем девочкой, когда по Феодосии разнеслась весть, что в город на обратном пути из Турции прибудут дети царя: великая княгиня Мария Александровна и великий князь Сергей Александрович. Феодосия оделась в ковры и расцветилась флагами. Перед домом Айвазовского выросла триумфальная арка из зелени. Все жители вышли на улицы. Вместе с отцом и матерью она оказалась в толпе на самом берегу и запомнила, что, когда стал виден пароход, на котором плыли их высочества, Айвазовский отправился их встречать на катере, а за катером плыли четыре гондолы, наполненные цветами. Вечером был праздник в саду, против дома художника. На следующий день их высочества уехали из Феодосии в Судак, и их сопровождал Айвазовский…

С тех пор, проходя мимо виллы художника или видя его на прогулке, она начинала грезить. Айвазовский казался ей волшебником из сказок «Тысячи и одной ночи». А потом, в дни первого замужества, она часто слышала от мужа:

— Надо пойти к Айвазовскому. Он поможет, выручит, даст в долг…

Или:

— Иван Константинович действительный тайный советник, его заступничество перед губернатором то же, что защита министра…

Иногда, влекомая какой-то непонятной силой, приходила к дому художника и слышала оттуда дивную музыку… Но вот в ее судьбе случилось невероятное: она вошла в этот сказочный дом хозяйкой. До сих пор Анна Никитична не может привыкнуть к этому. И если иногда позволяет себе вступать в пререкания с Иваном Константиновичем, то только в тех случаях, когда он небрежен к своему здоровью…

Так шли годы, она все время была рядом с мужем — и здесь, дома, и во время его странствий по России, и за границей. И сама она стремилась быть воплощением красоты, ибо это радовало глаза и сердце Ивана Константиновича. Но вот горе вошло в их дом. Это случилось недавно. В то утро Иван Константинович был радостнее обычного. Он не сразу сел к столу, а прошелся по столовой и, довольно потирая руки, сказал:

— А я уже успел славно поработать!

После завтрака он повел ее, Жанну и внуков в мастерскую показать им новую картину. Днем он решил не работать, и они все вместе отправились на морскую прогулку. Жанна пела любимые арии Верди, а Иван Константинович размечтался, говорил об Италии, обещал повезти их туда… После обеда всей семьей сидели на балконе, продолжая мечтать о будущем путешествии. А потом Иван Константинович потянулся к газетам, которые доставили еще утром. Он продолжал говорить, небрежно листая газетные листы. Вдруг его глаза словно остекленели, в них появилось выражение ужаса, и он потерял сознание… К счастью, все обошлось, и через три дня Иван Константинович поднялся с постели. С тех пор все изменилось в доме, и сами они изменились: Иван Константинович сразу постарел и сгорбился, и она постарела. Умолкли смех и веселье, даже внуки оставили свои шалости и притаились по углам…

Теперь каждое утро Иван Константинович с нетерпением ждал газет и писем, которые сообщали о резне армян в Турции, о кровавом избиении армян в Трапезунде, о том, что погромщики нагрузили пароходы мирными жителями, вывезли в Мраморное море и там безжалостно топили их… Те, кому удавалось, бросали имущество, дома и бежали из Турции на Кавказ, в Россию. Каждый день приходили письма и телеграммы с просьбами о помощи беженцам, и всякий раз Иван Константинович отправлял деньги, писал, чтобы беженцев направляли в Крым. Но вот стали приходить письма от армян, в которых они призывали его своею кистью пригвоздить кровавых убийц к позорному столбу. Пришло письмо и из Эчмиадзииа от католикоса.

Анна Никитична видела, как эти мольбы заставляли еще больше страдать Ивана Константиновича. Она-то знала, как мечтает он исполнить волю соплеменников своих. Ведь это и его собственное желание. Но уже сколько времени Иван Константинович не может взяться за кисть и все бродит по дому с окаменевшим лицом, а в глазах его мука и гнев. Она-то знает, скольких усилий стоило ему написать ответ католикосу. Перед тем как отправить письмо, он позвал ее, глухим, прерывающимся голосом прочитал его.

И вот Анна Никитична стоит в этот ранний час на пороге у открытой двери и повторяет про себя строки этого письма: «Ваше Святейшество, Вы делаете мне весьма лестное и проникнутое глубоким чувством предложение написать яркими красками картину армянской резни, кровавые поля и горы и скорбящего армянского Хайрика[18] на развалинах. Если Господь пожелает даровать мне еще жизнь, придет тот день, когда исполню это волнующее сердце предложение. Да, святейший владыка, глубоким горем опечалено сердце мое этой неслыханной, невиданной резней несчастных армян».

Анна Никитична стоит на пороге своего дома в такой ранний час уже не первый день. Она сама теперь получает корреспонденцию и письма с просьбами, а то и с требованиями к Ивану Константиновичу — написать картины, клеймящие турецкие зверства, и не передает ему. Эти письма, пока он не может работать, заставляют его еще сильнее страдать…

В Феодосии тогда повелось: с самого утра армяне направлялись к дому Айвазовского узнать о последних событиях в Турции. Однажды утром, когда толпа, как обычно, собралась у дома художника и ждала появления его со свежими газетами в руках, открылась парадная дверь и показался Иван Константинович. Но на этот раз в руках у него были не газеты, а ящичек, обтянутый красным бархатом.

18

Хайрик — отец (ласкательное). Народное прозвище армянского католикоса Мкртича I Хримляна (1893–1907).