Айвазовский

Художники ожидали увидеть мастерскую, такую же роскошную, как жилые комнаты дома. Но перед ними была большая в виде неправильного четырехугольника комната, совсем пустая, стены выкрашены в темно-красный цвет. Мастерскую освещало единственное большое окно, которое выходило на пустынный двор. В комнате стояли только два мольберта, столик для кистей, шкаф для материалов и несколько стульев. На одном из мольбертов — картина со свежими красками. Ее серо-серебристая гамма как нельзя лучше передавала зиму у берегов Восточного Крыма.

— Эта мастерская убеждает меня, что осанка сановника и шитый золотом мундир — только внешнее… — задумчиво пробормотал Рылов.

— Ну и молодец, что быстро разобрался! — хлопнул его по плечу Калмыков.

Во время парадного обеда, продолжавшегося несколько часов, Миша Латри глазами показал друзьям на двух гостей, сидевших поблизости от Айвазовского. Иван Константинович часто обращался к ним, и глаза его при этом особенно теплели. Одному из них было с виду лет за сорок. В зачесанных кверху густых темных волосах серебрилось много седых прядей. Запоминались глубокие складки вдоль щек, твердый, проницательный взгляд, выразительные, энергичные руки. Другой гость был не старше двадцати пяти лет, светловолосый, в студенческом мундире, из-за стекол пенсне смотрели кроткие, наивные голубые глаза.

— Брюнет энергичного вида — это знаменитый виолончелист Вержбилович, — сообщил Миша. — А кроткий золотоволосый юноша — восходящая звезда, молодой композитор Александр Афанасьевич Спендиаров. Тетя Жанна будет сегодня петь его романсы, а с дедушкой он обычно исполняет старинные татарские песни. Дедушка играет на скрипке, а Спендиаров — на рояле. Замечательно у них получается!..

— Жаль, что Архип Иванович не приехал! Вот бы получил удовольствие! — досадовали художники.

Огромный зал со стеклянным потолком — галерея Айвазовского — был залит ослепительным электрическим светом. На стенах, окрашенных в пурпурный цвет, висели большие холсты художника — морские пейзажи, исторические и символические картины и портреты. Выделялось гигантское полотно, изображающее бушующее море. Из портретов работы Айвазовского там были портреты матери и отца художника, его брата Гавриила, портрет Казначеева, головка девочки и огромный портрет самого художника во весь рост с лентой через плечо. В глубине зала помещалась сцена, к которой вела лестница, по бокам украшенная изваяниями львов. Вблизи сцены и у стен были размещены скульптурные группы и статуи на античные сюжеты. У лестницы, ведущей через хоры в мастерскую и кабинет Айвазовского, на пьедесталах стояли два бюста художника. С середины стеклянного потолка спускалась люстра. Сцену закрывал занавес. На нем Айвазовский написал вид Венеции в лунную ночь с плывущими по каналам гондолами.

Концерт открылся живыми картинами, которые так любил Айвазовский. Картины представляли веселые сценки на улицах Неаполя и карнавал в Венеции. Среди молодых феодосийских красавиц, изображавших неаполитанок и венецианок, выделялась удивительной красотой Варвара Леонидовна Мазирова — дочь Леонида Егоровича Мазирова, племянника Айвазовского. Неожиданно в живых картинах принял участие орленок Яшка. Когда Миша Латри, одетый как погонщик осла, вышел со своим осликом на сцену, распевая неаполитанскую песенку, Яшка не пожелал остаться в одиночестве и уселся на тюк, прикрепленный к спине ослика. Оттуда он горделиво поглядывал на аплодирующих ему зрителей.

После живых картин выступил знаменитый Вержбилович. Его игра произвела огромное впечатление. «Романс для виолончели» Спендиарова он дважды повторял на бис. Настойчиво вызывали автора. Маленький, худощавый, он конфузливо раскланивался с публикой и все время обращал взгляд в ту сторону, где сидела в костюме венецианки Варенька Мазирова. А она, так самозабвенно любившая музыку, восторженно хлопала и улыбалась ему.

— Бог ты мой! До чего же хороша внучка Ивана Констаитиновича, — зашептал Химоне Калмыков. — Очи, брови какие! Косы темнее ночи южной!.. Царевна-лебедь! А как Спендиаров на нее смотрит! Вот у кого сердце как на ладони… Чистый, наивный, увлеченный музыкой мечтатель… Как хрусталь насквозь светится… Думается мне, что по чистоте души рядом с нашим Архипом Ивановичем стоять может…

— Ты не ошибся, Григорий, он действительно таков, «наш молодой Моцарт» — так называет его Иван Константинович. Если его жизнь не сломит, очень уж незащищенный он, большим композитором будет. А ты-то смотри, не подведи! Чтобы твой талант среди этого блеска не затерялся! — Химона погрозил шутливо другу.

Вержбиловича сменила на сцене Жанна Ивановна. В возрасте четырнадцати-пятнадцати лет ей прочили славу Патти. К несчастью, она сорвала свой голос и пела теперь вполголоса. Спендиаров умело приспосабливал к ней аккомпанемент. Его романсы — «Очарован твоею красою», «Я жду тебя», «Не знаю отчего» — имели успех. Но особенное восхищение вызвал его романс «К розе» на слова молодого армянского поэта Цатуряна.

Но вот на сцену вышел Айвазовский со скрипкой. Спендиаров сел к роялю. Они знали множество старинных крымских песен и плясок и исполняли их мастерски. И тут Яшка, любивший слушать игру Куинджи на скрипке, покинул Латри и впервые прыгнул на плечо Айвазовскому.

— Наконец-то ты признал во мне хозяина! — сказал ему Иван Константинович.

Айвазовский и Спендиаров под гром рукоплесканий уходили со сцены, и публика задвигала стульями, вставая, когда на сцену выбежал Латри.

— Дамы и господа, внимание! В заключение концерта разрешите предложить вам оригинальный номер в исполнении художника Григория Одиссеевича Калмыкова!..

Калмыков вышел с гитарой и стал в полоборота к публике, низко склонив голову к гитаре и наигрывая мотив цыганского романса «Золотой перстенек».

Все выжидательно смотрели на него.

И тут в тишине вдруг заспорили три человека — кто из них должен исполнять этот романс:

— Ах, и не просите, не просите!.. Я сегодня совсем не в голосе… Нет, нет, решительно отказываюсь!.. — ломается и жеманится один из них.

— А я, право же, не рискну выступать первым… Прошу вас, господа, начните вы, а я уж потом, после вас… — заговорил, картавя, другой, ласковый, вкрадчивый голос.

— Что ж это получается, — сконфуженно забасил третий, — это, значит, мне петь придется первому?.. А я, это, и мотив что-то не припомню…

— Где же они? — в публике стали оглядываться, ища, где находятся несговорчивые певцы. Но тут Калмыков ударил по струнам, и бас конфузливо запел романс.

— Ха-ха-ха! — залился Айвазовский. — Да это же спорят Репин, Бруни и Куинджи!.. Великолепно! Браво!

— Сымитируйте мой голос, пожалуйста! — крикнул среди всеобщего смеха Леонид Спендиаров.

И через несколько мгновений зазвучал под гитару его голос, но с такими комичными интонациями, что смех грянул еще дружнее.

— А меня!.. Меня теперь изобразите! Пожалуйста!.. — кричит Айвазовский.

— Минуточку!.. — Калмыков выдерживает паузу… Важный голос сановного художника до того похож, что все смотрят на Ивана Константиновича, не он ли заговорил. А вот его голос уже поет под гитару «Золотой перстенек»…

— Браво, браво! — кричит громче всех Айвазовский.

Долго не утихает веселье в ярко освещенной галерее.

В мастерской Куинджи

На исходе 1895 год. В Петербурге открылась 120-я персональная выставка Айвазовского. Столичные газеты и журналы откликнулись на выставку маститого художника. Особенно щедра была «Всемирная иллюстрация». На ее страницах появилось несколько статей об Айвазовском. Среди всеобщего юбилейного славословия выделялась статья В. Чуйко. Рецензент стремился объяснить зрителям не только выставленные картины, но всю природу творчества Айвазовского.

«…Настоящая выставка не представляет ничего особенно нового: это все тот же Айвазовский, какого мы знали несколько десятков лет, с его исключительным дарованием, но в то же время очень односторонним колоритом… с внешними эффектами света и с тем поэтическим чутьем, благодаря которому каждая его картина, какой бы оговорки она ни вызывала в уме зрителя, интересует своим блеском и внешним обаянием. Мотивы картин на нынешней выставке все те же: или спокойное, или бурное море. Более новыми по содержанию могут показаться только две, в которых художник изображает наводнение в Крыму: тут мы встречаем интересный пейзаж, в котором изображено не одно лишь море, а также и берега с роскошной растительностью. Во всяком случае, нового в смысле творчества Айвазовский не дает нам и нынешний раз. Да и странно было бы требовать „нового“ от маститого художника, который рано оставил непосредственное наблюдение природы и который с тех пор с какой-то безумной расточительностью истрачивает огромный капитал, приобретенный им в дни своей юности.