Айвазовский

Гайвазовский провел ночь без сна, в крайнем волнении. Он с благоговением оглядывал комнату, в которой, как ему казалось, до сих пор витал дух великого поэта. Но еще больше думал он о судьбе любимого брата. Как непохож был этот бесстрастный молодой человек в мрачном монашеском одеянии на милого, веселого Гарика далеких детских лет! Как далеки были и сами эти годы!

В эту ночь, проведенную без сна, Гайвазовский почувствовал, как что-то оборвалось в его жизни и выпало из нее. Перед глазами возникал родительский дом, нужда, в которой проходило детство. Если бы не бедность, разве отдали бы тогда отец и мать Гарика купцу-армянину для определения в монастырь! Невыносимо тяжело было на сердце у Гайвазовского. В тихой монастырской комнате он горько плакал, но слезы не приносили облегчения. Он оплакивал брата, его загубленную молодость…

На другой день перед самым расставанием Гавриил задержал его. Старший брат сообщил, что он давно проявляет интерес к происхождению их фамилии. Гавриилу казалось странным, что фамилия их отца напоминает польские фамилии, но не армянские. Изучая старинный книги и рукописи, Гавриил узнал, что после разгрома турками древнего армянского государства и его столицы Ани десятки тысяч армянских семейств спаслись от преследований в других странах. Там они пустили глубокие корни и основали армянские колонии. Их дальние предки тоже жили когда-то в Армении, но, подобно другим беженцам, вынуждены были переселиться в Польшу. Фамилия их предков была Айвазян, но среди поляков постепенно обрела польское звучание — Гайвазовский. Теперь Гавриил предложил изменить написание фамилии «Гайвазовский» на более точное — «Айвазовский». И младший брат согласился с доводами Гавриила. Он даже нашел, что фамилия «Айвазовский» благозвучнее. Отныне он будет этой фамилией подписывать свои картины.

Встреча у святого Марка

Прошло несколько дней, пока к Айвазовскому вернулось прежнее жизнерадостное настроение. Но долго еще во время прогулок или бесед со Штернбергом он внезапно умолкал и задумывался. В такие минуты в памяти вставал брат-монах. Штернберг старался отвлекать друга от грустных мыслей, смешил малороссийскими анекдотами, вывезенными из Черниговщины, из имения Тарновского.

С итальянцами Айвазовский быстро сошелся. Еще в Феодосии он частенько слышал итальянскую речь и теперь легко постигал певучий, гибкий язык. Штернберг говорил, что из Айвазовского скоро получится заправский итальянец. Бывало, споет гондольер куплет, а Айвазовский тут же повторяет его, легко, свободно перенимая мотив.

Вскоре у обоих друзей появились приятели среди рыбаков и гондольеров. Итальянцам пришлись по душе эти молодые веселые русские, такие же общительные, как они сами. Часто Айвазовский и Штернберг забирались на рыбачьи баркасы с выцветшими от солнца красными, голубыми, зелеными парусами. Рыбаки любили смотреть, как они рисуют, и приходили в неподдельный восторг, когда на листе бумаги возникали залив и их родной город с его каналами.

Но Айвазовский рисовал не только в гондолах и в рыбачьих лодках. Он облюбовал площадь святого Марка. Вокруг нее расположены старинные здания XV–XVI веков. Сама площадь, почти четырехугольная, кажется просторным мраморным залом. И вот это место Айвазовский превратил в свою мастерскую. Он являлся сюда рано утром с этюдником и сразу же приступал к работе. А когда солнце начинало припекать, художник перебирался под портики древних зданий.

Отсюда древний собор святого Марка смотрелся совсем по-новому. Его пять золоченых куполов чем-то отдаленно напоминали русские церкви. Но еще больше, чем собором, любовался молодой художник Башней Часов. Огромные часы с колоколом и двумя бронзовыми фигурами мавров неизменно привлекали внимание всех приезжающих. И не удивительно. Ведь каждый час мавры поднимали свои золоченые молоты и отбивали время по колоколу.

Была еще одна достопримечательность на площади святого Марка — ручные голуби, целые стаи белых голубей. Кроткие, доверчивые птицы привыкли к тому, что прохожие кормили их моченым горохом, который тут же продавали уличные торговцы. Голуби вскоре подружились с Айвазовским и, когда он писал, часто садились ему на плечи, осторожно щекотали клювами шею, напоминая, что пора и отдохнуть и угостить их горохом.

Однажды во время работы Айвазовский услышал, как за его спиной кто-то восхищенно произнес:

— Як гарно малюе!

Услыхав малороссийскую речь, Айвазовский живо обернулся и увидел стоящую позади него группу из трех человек. Двух из них он знал. Это были москвичи Николай Петрович Боткин и Василий Алексеевич Панов. Наезжая из Москвы в Петербург, они посещали собрания у Нестора Кукольника. Там-то их и встречал Айвазовский.

Спутник Панова и Боткина был невысок ростом, сухощав, с длинным, заостренным носом. Пряди его белокурых волос почти все время падали на глаза. Разглядывая акварель Айвазовского, он все время отводил красивой нервной рукой длинную непослушную прядь волос. То был Николай Васильевич Гоголь.

Едва Боткин представил Гоголю молодого художника, как Николай Васильевич приветливо сказал:

— Я рад, что мы наконец-то встретились! Как-то все получалось, слыхать о вас слыхивал, а не встречал нигде…

— Знаете, Иван Константинович, — обратился Панов к Айвазовскому, — ведь Николай Васильевич ваш поклонник. Любуясь вашими картинами, он буквально захлебывается от восторга.

— Немудрено захлебнуться, когда в своих картинах он дает такую чудесную воду, — и Гоголь хитро подмигнул Айвазовскому, который совершенно сконфузился от похвал.

Гоголь любил совершать долгие прогулки в гондоле по каналам Венеции. С утра до вечера он мог кататься по бесчисленным каналам и любоваться старинными дворцами и церквами. В этих прогулках его стал сопровождать Айвазовский. Но на десятый день своего пребывания в Венеции Гоголь неожиданно начал собираться во Флоренцию. Он предложил Айвазовскому поехать туда вместе.

Флорентийцы гордятся, что в их городе сосредоточены величайшие произведения итальянского искусства. Лучшие полотна итальянских живописцев собраны в картинных галереях Уффици и Питти. Люди из разных стран мира приезжают сюда, чтобы увидеть творения Леонардо да Винчи, Рафаэля, Микеланджело, Боттичелли, Тициана, Джорджоне, Перуджино…

Гоголь, бывавший здесь уже прежде, теперь водил Айвазовского по залам галерей, надолго задерживался у отдельных полотен.

В один из дней во Флоренцию из Рима приехал Александр Андреевич Иванов — он поспешил навстречу Гоголю, своему верному советчику и ближайшему другу.

Александр Иванов пятый год работал над картиной «Явление Христа народу», без конца ее переделывал и все время оставался ею недоволен. Он был почти нищим. Пенсия из Петербурга была скудной, извлекать выгоды из занятий живописью этот великий художник считал святотатством.

Накануне отъезда из Флоренции Гоголь, Иванов и Айвазовский провели почти целый день в галерее Питти, в зале, где находятся портреты величайших художников мира. Среди них был автопортрет Ореста Адамовича Кипренского.

Назавтра Гоголь с Боткиным и Пановым уехали в Рим, Иванов еще остался во Флоренции, чтобы скопировать несколько пейзажей Сальватора Розы, а Айвазовский отправился на берега Неаполитанского залива, где его уже поджидал Штернберг.

На берегах Неаполитанского залива

В Неаполь он приехал спозаранку. Судя по письмам, Штернберг поселился на Via Toledo — всегда шумной главной улице. Только Виля, до беспамятства влюбленный в уличную толпу, с жадностью заносивший в альбом характерные жанровые сценки, мог решиться на подобный выбор.

Айвазовский не сразу пустился на поиски дома, в котором жил Штернберг. В этот ранний час, когда не наступила еще жара, небо голубое, дома ослепительно белые, а вода в заливе цвета сапфира, он решил побродить по незнакомым улицам. Свернув немного в сторону от Via Toledo, Айвазовский попал в лабиринт лестниц, проходов между домами, неожиданных тупиков, узких переулков. В этом лабиринте остро пахло морем, рыбой, вином, гниющими фруктами. Полуголые загорелые дети шумно играли на белых от солнца ступенях каменных лестниц. И хотя было еще очень рано, но жизнь в узких переходах и переулках кипела ключом. Из окон высовывались крикливые неаполитанки, торговались с продавцами зелени. На длинных веревках они спускали корзинки для провизии. Зеленщики забирали мелкие монеты со дна корзинок и наполняли их свежими, пахнущими землей овощами. Торг сопровождался гамом, прибаутками, острыми словечками. В него втягивались ближайшие соседи: молодые женщины, тут же у окон занимающиеся своим утренним туалетом, владельцы лавчонок, лениво стоящие у распахнутых дверей своих заведений, погонщики ослов, преследуемые добродушными насмешками и сами не остающиеся в долгу.