Страница 10 из 15
Который из них?
Все псы похожи друг на друга.
И если так, то, быть может, Ийлэ повезло и в отродье нет той, порченой, крови…
Ийлэ повезло бы, родись оно мертвым.
– Сейчас. – Ийлэ наклонилась к приоткрытому рту.
Силу девочка пила. И, напившись досыта, уснула. Темные длинные ресницы слабо подрагивали, пальцы шевелились, и, кажется, отродью снился сон. Хорошо бы светлый.
В детстве Ийлэ видела очень светлые сны.
Про драконов из печной трубы. Или про ромашковых человечков, которые обретаются на старом лугу… про стрекоз и бабочек. Про кукол, которые оживали и устраивали чаепитие.
Безумная мысль, но в тех снах царило удивительное спокойствие.
Ийлэ, вернув отродье в корзину, поднялась.
Сундук.
Шершавая крышка, сухая, прямо как кожа на собственных ее ладонях. И мелкие трещины на ней – рисунком… замка нет. Да и от кого запираться? Чужих здесь не было. Вот только и своих не осталось.
Крышка открылась беззвучно.
Снова лаванда, но мешочки старые, рассыпаются пылью в руках, и на пальцах остается не запах – тень его… пускай. Так даже лучше.
Кукольный стол, который папа привез с ярмарки. Скатерть шила мама… стулья… и к каждому – чехол, который сзади завязывался кокетливым бантиком… посуда… чайник, помнится, она еще тогда в саду потеряла. Искала долго и еще дольше горевала, пока отец не вырезал другой.
Здесь он. Краска облезла.
И сервиз не весь. Крохотные тарелки и чашки с ноготок. Блюдо. Вместо пирога – хлебная корка. А в кукольный кувшин можно набрать дождевой воды.
Под старым окном по-прежнему лужа. Ийлэ, сев на пол, собирала воду пальцем, подталкивая к кувшину.
Это игра такая. Замечательная.
И все остальное – тоже игра… кукол рассадить.
– Доброго дня, найо Арманди. – Она вытащила фарфоровую красавицу, которая изрядно утратила красоту. Лицо ее потемнело, волосы свалялись. А ведь и вправду чем-то напоминает супругу добрейшего доктора. – Я рада видеть вас. Мы так давно не встречались. Печально, не правда ли? Не сомневаюсь, у вас есть о чем мне рассказать…
Она кое-как пригладила всклоченные волосы куклы, усадив ее во главе стола, но тут же передумала и сдвинула стул.
– Вы здоровы? А ваши прелестные дочери? Надеюсь, с ними все хорошо? Конечно, конечно… что же с ними могло случиться? Мирра…
…у этой куклы глаза стерлись. А у второй – рот.
– Нира… счастлива повидаться… как у меня дела? Ах, помилуйте, как могут быть дела у альвы, которая… нет, об этом не будем. Вы ведь слишком нежные существа, чтобы разговаривать с вами о всяких ужасах…
Ийлэ мазнула ладонью по щеке.
От ладони все еще пахло лавандой и, пожалуй, пылью, но почему-то только эти запахи, в сущности своей самые обыкновенные, из множества ароматов, ее окружавших, порождали спазмы в горле.
– И вы здесь, найо Тамико… – Плюшевый медведь с оторванной лапой не желал сидеть ровно, и Ийлэ пришлось подвинуть его стул к самой стене. – Надеюсь, все ваши кошки войну пережили? Не все? Черныш скончался? Бедняга… уверена, вы похоронили его достойно. Слышала, у вас колумбарий кошачий имеется. Это так мило… но присаживайтесь, будем пить чай… да, жаль, что матушка моя не может составить вам компанию. Не сомневаюсь, вы скучаете по ее обществу…
Она вытащила хлебную корку. Крошки отламывались с трудом, но Ийлэ старалась.
– Но она отсутствует по очень уважительной причине… видите ли, она умерла.
Плюшевый медведь все одно заваливался на бок.
– Да, да, найо Тамико. – Ийлэ в очередной раз вернула медведя на место. – Умерла. Прямо как ваш дорогой Черныш… хотя что это я, он ведь от старости издох, а маму убили. Горло перерезали. Представляете?
Медведь смотрел глазами-пуговицами, на облезлой морде его Ийлэ чудилось выражение брезгливое и одновременно недоуменное: разве бывает такое, чтобы благопристойным дамам перерезали горло? Не в том чудесном засахаренном мирке, который так долго казался Ийлэ настоящим.
– А вы что скажете, найо Арманди? Ничего? Но по глазам вижу, вам нужны подробности… вы всегда с преогромной охотой смаковали подробности сплетен. Жаль, только в нашем городке никогда не было сплетен по-настоящему горячих… именно что не было…
Ийлэ подвинула к кукле чашку, которую наполнила дождевой водой.
– Но сейчас-то все иначе. И я с преогромным удовольствием с вами поделюсь. Пейте чай. Что? Это не чай, а вода? И пахнет она плохо? А вы потерпите, вы ведь сами рассказывали мне, что терпение – это величайшая из добродетелей… так вот, прежде чем убить, маму изнасиловали… Мирра и Нира, не затыкайте уши, я все равно знаю, что вы подслушиваете. Чего уж стесняться? Изнасиловали… а потом по горлу… это хорошая смерть, быстрая очень… и я думаю, что мама умерла счастливой. Она ведь думала, что мне удалось уйти…
Не слезы.
Вода.
Ийлэ плакала раньше, когда полагала, что слезы ее хоть кого-то тронут… и умоляла… и проклинала… а они смеялись только.
…теперь она боится смеха.
…она боится и громких звуков, и теней, и людей, когда эти люди подходят слишком близко.
…она боится себя самое и не представляет, что делать со всеми этими страхами.
Жить? Жить. Как-нибудь, ведь протянула же она и весну, и лето, и осень, два месяца из трех. Это много…
– Что такое, найо Арманди? Вам неприятно слушать о таком?
Кукла молчала, глядя в тарелку, и лицо ее, грязное, скрывала тень, словно бы этой кукле было бы стыдно.
– Конечно, неприятно… вы ведь были подругами. Мама так думала… лучшие подруги, несмотря на разницу в положении. Вы любили эту разницу подчеркивать… гордились, что мама снизошла до вас… или завидовали? А может, и то и другое… но она не замечала… говорила, что нет человека более надежного… и меня к вам отправила… спрятала…
Вода по щекам, это не слезы – дождь. Дожди ведь шли последнюю неделю, Ийлэ вымокла, а теперь, почти у трубы, сохнет, вот лишняя вода и находит способ покинуть тело.
Плакать незачем.
В кукольных играх нет места слезам.
– Она вам верила. Я вам верила. Но вы в этом не виноваты… война ведь, а война многое меняет. Вы же не могли рисковать… многие знали про эту дружбу, про меня… и к вам бы пришли, рано или поздно, но пришли бы обязательно. Так вы решили?
Кукла молчала. Куклы вообще разговаривать не способны, это Ийлэ понимала хорошо.
– Вы просто успели раньше. От вас даже присутствия не понадобилось, всего-то пара слов… конечно, вам было стыдно. Нормальные люди должны испытывать стыд, совершая подлость, но вы себя утешили, сказали, что вам не оставили выбора… не печальтесь, найо Арманди. Мамы нет. И упрекнуть вас будет некому… и вообще, война закончилась, и надо ли вспоминать о прошлом? Пусть все будет как прежде… вот только на чай вам больше некуда ездить, но без чая прожить можно, да?
Тишина. Дождь по крыше. Дождь снаружи и внутри, все льется и льется, этак скоро выльется до капли, тогда Ийлэ умрет от обезвоживания.
Ну уж нет.
– Действительно, что это я… – Она разложила по тарелкам хлебные крошки, корку, не удержавшись, отправила в рот.
Колючая. Язык царапает и размокать не спешит, но так даже лучше, корку можно долго жевать и удивляться кисловатому ее вкусу, многообразию оттенков его. А когда корка размокнет, то жевать медленно, растягивая удовольствие. Потом хлеб, конечно, закончится, но…
В кармане оставалась булка. С изюмом. Изюм Ийлэ выковыряет и будет есть долго, по одной изюмине. Она уже представляла, насколько сладким он будет.
Тоже счастье.
– Давайте сменим тему… поговорим о вас? Нет, вам не хочется говорить о себе? Действительно, никаких новостей, все по-прежнему, будто бы и не было войны… для вас ее и не было… обо мне? Вас удивляет, что я еще жива? Действительно, как это у меня получилось выжить… сама удивляюсь, не иначе как чудом… бывают вот такие странные чудеса.
Ийлэ вытерла щеки.
Дождь закончился, и пусто стало, до того пусто, что она сама испугалась этой в себе пустоты.
– Что со мной было? А разве ваш супруг не рассказывал? Не верю. Он ведь без вас и шагу ступить не способен. Давеча появлялся. Сказал, что моя дочь умрет. Тоже мне новость. Я была бы рада, если бы она сдохла…