Страница 83 из 94
Среди «некоторых во фраках» главным собеседником Серафима был Каховский, и здесь проявивший свою суровую энергию.
Приезд митрополита не дал решительно ничего, хотя Николай и его окружение весьма на иерархов надеялись. Единственный человек, с которым моряки хотели говорить, был великий князь Михаил. Но, разумеется, мятежные матросы и офицеры хотели услышать от великого князя вещи вполне определенные…
Ехать на переговоры, зная об участи Милорадовича, было страшно. Но Михаил, нейтральное лицо, посредник между Константином и Николаем, мог, по мнению императора, убедить мятежников в законности переприсяги. Наверняка мысль об этом варианте приходила в головы Николая и Михаила и раньше, но только теперь — после прямого требования восставших — царь и великий князь решились.
Михаил Павлович приехал в сопровождении генерала Левашева вскоре после митрополитов. Александр Бестужев показал: «Что же касается до раны полковника Стюрлера, то вовсе происшествия сего не видал, мимо меня проходили тогда лейб-гренадеры и закрывали ближнюю к каре часть площади, и я потом видел только бегущего Стюрлера… Я вслед за сим занят был распоряжением по фронту, ибо поставил свежих лейб-грена- дер на фасы, а московцев внутрь каре, а потом вскорости приехал его высочество великий князь Михаил Павлович с генералами, и я ни минуты до рассеяния не имел свободного времени».
Митрополиты ушли сразу после ранения Стюрлера. Выстрелив в полковника, Каховский поспешил устранять другую опасность — уговоры духовных лиц. Для того чтобы рассчитать и построить девятьсот солдат, Панову и Бестужеву нужно было время — не менее двадцати минут. Михаил Павлович приехал, когда лейб-гренадеры уже стояли. Стало быть, это произошло около трех часов. Недаром Александр Бестужев связывает приезд великого князя с близким уже «рассеянием», расстрелом восставших картечью.
Переговоры Михаила не были ни успешны, ни даже настойчивы. Александр Бестужев показал, что «солдаты, подстрекаемые нами, заглушали слова… великого князя Михаила Павловича». Это вполне понятно — он говорил не то, что хотели от него услышать. (Щепин-Ростовский утверждал, что Михаил не подъезжал к московцам, но противоречия между его показаниями и показаниями Бестужева нет. Просто московцы в это время уже стояли внутри каре лейб-гренадер — Щепин мог быть тоже внутри и не видеть великого князя, а Бестужев постоянно находился на внешнем углу каре — ближнем к Адмиралтейскому бульвару.) Великий князь, очевидно, въехал в интервал между колонной экипажа и каре и мог обращаться и к тем, и к другим. Главным образом, он все же говорил с моряками, которые и затребовали его.
Но император и великий князь, зная о существовании тайных обществ и заговора, никак не могли понять происходящего. Им казалось, что стоит убедить мятежников в законности переприсяги, в добровольном отречении Константина — и все образуется. Им казалось, что надо просто переспорить заговорщиков, обманувших солдат. Пример Милорадовича ничему их не научил.
Глубокое подспудное ожидание перемен, жажда перемен, свойственная не только дворянскому авангарду, но и гвардейской массе, превращала противостояние на декабрьской ледяной площади в куда более серьезное дело, чем просто выбор между двумя претендентами, и для солдат. Ожидание меньшего срока службы, избавления от тирании аракчеевцев, вообще ожидание какой- то другой жизни в случае победы — вот что делало солдат столь упорными и удерживало их на месте. Добровольный уход в казармы, сдача, капитуляция могли, конечно, уменьшить их вину, но отнимали и надежду на другую жизнь.
То, что предлагали им и Милорадович, и великий князь, было, собственно, возвращением к постылому прошлому, а они смутно, но сильно хотели будущего.
Солдаты знали, что тысячи их товарищей, оказавшихся на той стороне, так же, как и они, ждут этой новой жизни. Так почему же им, выбрав момент, не присоединиться к тем, кто эту жизнь старается вырвать?
Великого князя сбивало с толку это непонятное упрямство мятежников. Но шаткость положения он чувствовал не хуже Николая.
Уговоры Михаила закончились тем, что вперед вышли трое — высокий человек в партикулярном платье и двое офицеров. В руке у штатского был пистолет. И этот высокий человек прицелился в великого князя.
В. К. Кюхельбекер. Гравюра И. Матюшина с неизвестного оригинала. 1880-е гг.
Трудно наверняка сказать, что тут произошло. Была создана и тщательно распространялась официальная легенда о трех матросах экипажа, которые бросились на покушавшегося и спасли великого князя. Декабристы — и на следствии, и потом — против этой легенды решительно возражали.
Скорее всего, у поэта-тираноборца Кюхельбекера фатально осекался пистолет — то ли порох подмок, то ли ссыпался с полки. А Одоевский и Цебриков, быть может, вовсе и не желали смерти Михаила. Важно было удалить его от строя. Для них это, быть может, была просто акция устрашения. И она удалась. Великий князь ускакал.
После великого князя снова приезжал Воинов и пытался говорить с экипажем. И снова Кюхельбекер, Одоевский и Цебриков вынудили его удалиться.
После половины третьего и в самом деле началось «стоячее восстание». Но теперь уже в том-то и был смысл, чтобы выстоять. Продержаться до темноты. Дать возможность другим полкам созреть для отказа от присяги.
Но было и «стоячее подавление восстания». После неудачи конных атак, после того, как стало ясно — никакое окружение не может помешать мятежникам пробиваться на площадь, Николай только посылал парламентеров. Никаких иных действий на площади он не предпринимал. Полки стояли против полков. И всё.
Но вне площади действия предпринимались.
Вскоре после своего прибытия на Сенатскую площадь Николай послал генерала Потапова за артиллерией. Поскольку конная гвардейская артиллерия скомпрометировала себя попыткой бунта, то ставка сделана была на пешую артиллерию. (Разница между конной и пешей артиллерией заключалась в том, что в первой артиллеристы верхом сопровождали свои орудия, а во второй шли за орудиями пешим строем.)
Оповещенный Сухозанет нашел Потапова в 1-й бригаде пешей артиллерии. «…Я вбегаю — Потапов мерял шагами комнату, и когда я закричал: „Зачем вы присланы?" — он как бы проснулся. „Все взбунтовались, мой дорогой генерал, государь требует артиллерию"».
Если вспомнить, что Потапов был одним из активнейших сторонников Константина, то его задумчивость и сообщение, что «все взбунтовались», приобретают особый оттенок.
Сухозанет приказал срочно впрягать лошадей и с четырьмя первыми орудиями поспешил к Сенатской площади. Одновременно адъютанта Философова он «послал прямо в лабораторию с передками, а поручика Булыгина с номерами зарядных сум (под номерами имеется в виду артиллерийская прислуга, а не цифры. — Я. Г.), чтобы привезти заряды прямо ко дворцу, приказав Булыгину захватить извозчиков, хотя бы силою — но скорее доставить первые необходимые заряды». Посадив артиллеристов на орудия, Сухозанет повел батарею через Царицын луг к Мильонной улице.
Здесь у него произошла неожиданная и опасная встреча. «…Я увидел толпу солдат, выбегавших в беспорядке из переулка Мраморного в Мильонную..-. «А это что?» — „Это тоже взбунтовавшиеся гренадеры," — отвечал мне Нейдгардт (только что подъехавший к артиллеристам. — Я. Г.) и с этими словами ускакал. Артиллерия была уже близ угла казарм Павловских, я скомандовал: «шагом — слезай — стой — равняйся; ребята, оправьтесь, ко дворцу надобно идти в порядке». Под этим предлогом я дал время толпе мятежников удалиться…»
Было около двух часов.
Артиллерия без зарядов шла к Сенату. На Дворцовой площади первую батарею догнали остальные.
Сухозанет не знал, что ему предстояло быть последним парламентером в день 14 декабря.
Но был в этот день и еще один странный парламентер, изумивший своим поведением обе противоборствующие стороны…