Страница 29 из 37
Он берет меня за руку и целует в ладонь.
- Мой папа извинился перед нами после первого избиения. - Он выпаливает предложение на одном дыхании. Секунда уходит на то, чтобы понять, о чем он говорит.
- Он плакал.
Ночь настолько темная, что я больше чувствую, чем вижу, как он качает головой.
- Они усадили нас, и он сказал, что ему жаль. Он сказал, что такого больше не будет. Помню, Кара так злилась, что даже не смотрела на него. Она знала, что он лжец, но я верил ему. Мама тоже верила. Она сказала нам забыть об этом. Она сказала : "Твой отец через многое прошел". Она сказала, что простила его, и мы тоже должны простить.
Он отпускает мою руку.
- Следующий год он не бил ее. Он слишком много пил. Кричал на нее. Кричал на нас всех. Но долгое время не бил.
Я на мгновение задерживаю дыхание и задаю вопрос, который хотела задать.
- Почему она не ушла от него?
Он фыркает, и его голос становится резким.
- Не думай, что я не спрашивал ее. - Он ложится на песок и сцепляет руки под головой. - Думаю, если бы он бил ее чаще, она бы ушла от него. Если бы он был более ублюдочным, может, мы бы в конце концов ушли от него. Но он всегда извинялся, а она всегда ему верила.
Я кладу руку на его живот, нуждаясь в контакте. Думаю, ему тоже это нужно, но он садится, прижимает колени к груди и упирается в них локтями. Его тело принимает форму клетки, в которую я не могу пробраться.
- Что она говорила, когда ты ее спрашивал?
- Ничего. Она больше не говорит об этом. Обычно она говорила, что мы поймем, когда станем старше, когда будем в отношениях.
Я удивляюсь злости в его голосе. Никогда бы не подумала, что он злится на свою маму. На папу, да, но не на нее.
Он снова фыркает.
- Она говорит, что любовь сводит людей с ума.
- Ты в это веришь?
- Да. Нет. Может быть.
- Ты не должен использовать все эти ответы, - говорю я.
Он улыбается в темноте.
- Да, верю.
- Почему?
- В любом случае, я здесь с тобой в Гавайи. Мне нелегко оставлять их с ним наедине.
Я подавляю вину прежде, чем она вырвется на поверхность.
- А ты в это веришь? - спрашивает он.
- Да. Несомненно.
- Почему?
- В любом случае, я здесь с тобой в Гавайи, - отвечаю я, повторяя его слова. - Если бы не ты, я бы никогда не вышла из своего дома.
- Итак, - говорит он, опускает ноги и берет меня за руку. - Чем займемся?
Я не знаю ответа на этот вопрос. Единственное, в чем я точно уверена - мое пребывание здесь с Олли, способность любить его и быть любимой им, для меня все.
- Тогда ты должен уйти, - говорю я. - Там ты не в безопасности. - Я говорю это не потому, что он этого не знает. Он пойман в ловушку тех же воспоминаний о любви, о лучших временах, что и его мама, и этого недостаточно.
Я кладу руку на его плечо, и мы вместе наблюдаем за почти черным океаном. Мы наблюдаем, как вода отступает, передумывает и врезается в песок, пытаясь стереть землю. И даже несмотря на неудачу, она отступает и снова и снова ударяется о берег, будто нет прошлого и нет будущего - есть только это время, и это время идет в расчет.
СПИРАЛЬ
КОНЕЦ
Кто-то поместил меня в духовку и запер дверцу.
Кто-то облил меня керосином и поджег спичку.
Я медленно просыпаюсь, мое тело горит огнем, исчезая во вспышках пламени. Простыни холодные и сырые. Я утопаю в поту.
Что со мной происходит? Через какое-то мгновение я понимаю, что многое не так.
Я дрожу. Я даже более, чем дрожу. Я бесконтрольно трясусь, а голова болит. Мой мозг сжимают в тисках. Боль исходит волнами и врезает в нервы за глазами.
Мое тело - свежая рана. Даже кожа болит.
Сначала я думаю, что мне, должно быть, снится сон, но сны никогда не бывают такими четкими. Я пытаюсь сесть, притянуть одеяло поближе, но не получается. Олли все еще спит и лежит поверх одеяла.
Я снова пытаюсь сесть, но боль хоронит себя глубоко внутри моих костей.
Тиски вокруг моего мозга сжимаются, и теперь это похоже на ледоруб, бессистемно вонзающийся в плоть.
Я пытаюсь выкрикнуть, но горло саднит, будто я несколько дней подряд кричала.
Я болею.
Я более, чем болею. Я умираю.
Ох, Господи. Олли.
Это разобьет ему сердце.
Он просыпается, как только эта мысль приходит мне в голову.
- Мэд? - задает он вопрос в темноту.
Он включает прикроватную лампу, и мои глаза обжигает. Я крепко сжимаю их и пытаюсь отвернуться. Мне не хочется, чтобы он видел меня такой, но слишком поздно. Вижу, как выражение его лица из озадаченного становится понимающим, недоверчивым. А затем появляется ужас.
- Извини, - говорю я или пытаюсь сказать, но не думаю, что мои слова проходят через губы.
Он касается моего лица, моей шеи, моего лба.
- Господи, - говорит он снова и снова. - Господи.
Он откидывает одеяло, и мне холоднее, чем я думала.
- Господи, Мэдди, ты горишь.
- Холодно, - хриплю я, и он выглядит еще более напуганным.
Он накрывает меня и берет в ладони мою голову, целует во влажную бровь, губы.
- Ты в порядке, - говорит он. - Ты будешь в порядке.
Я не в порядке, но с его стороны мило говорить такое. Мое тело пульсирует от боли, и кажется, что горло опухает. Мне недостаточно воздуха.
- Мне нужно вызвать скорую, - слышу, как говорит он.
Перекатываю голову вбок. Когда он успел добраться до той части комнаты? Где мы? Он говорит по телефону. Он говорит о ком-то. Что этот кто-то заболел. Кто-то заболел. Умирает. Критическое состояние. Таблетки не работают.
Он говорит обо мне.
Он плачет. Не плачь. Кара будет в порядке. Твоя мама будет в порядке. Ты будешь в порядке.
Кровать прогибается. Меня засасывает в трясину. Кто-то пытается меня вытянуть. Его руки горячие. Почему они такие горячие?
Что-то светится в другой его руке. Это сотовый. Он что-то говорит, но слов не разобрать. Что-то. Мама. Твоя мама.
Да. Мама. Мне нужна моя мама. Она уже в пути. Надеюсь, она близко.
Я закрываю глаза и сжимаю его пальцы.
Мое время истекло.
ОСВОБОЖДЕНИЕ, ЧАСТЬ 1
ВОСКРЕШЕНИЕ
Я не помню многого, только беспорядочный наплыв картинок. Скорая. Один укол в ногу. Второй. Адреналин устремляется завести мое сердце. Сирены воют вдалеке, а затем вблизи. Телевизор мерцает синим и белым в верхнем углу комнаты. Аппараты гудят и моргают весь день и всю ночь, бдя непрерывно. Женщины и мужчины в белых униформах. Стетоскопы, иголки и антисептики.
А затем этот запах авиатоплива, этот запах, который приветствовал меня прежде, леи и грубое одеяло, дважды обернутое вокруг меня. И почему место у окна имеет значение, когда приближается сумрак?
Я помню лицо мамы, и что ее слезы могли бы образовать море.
Помню, как синие глаза Олли стали черными. Я закрыла свои глаза, увидев в его взгляде сожаление, облегчение и любовь.
Я в пути к дому. И останусь в нем в ловушке навечно.
Я жива, но не хочу жить.
И СНОВА ГОСПИТАЛИЗАЦИЯ
Мама превратила мою спальню в больничную палату. Подушки подпирают мою спину, ко мне присоединена капельница. Меня окружают мониторы. Я не ем ничего, кроме Джелло.
Каждый раз, как я просыпаюсь, мама у кровати. Она трогает мой лоб и говорит со мной. Иногда я пытаюсь сконцентрироваться, понять, что она говорит, но звук вне моей досягаемости.
Просыпаюсь через какое-то время (часы? дни?) и вижу, что она стоит надо мной, хмуро посматривая на планшет. Я закрываю глаза и исследую свое тело. Ничего не болит, или лучше сказать, ничего не болит так сильно. Проверяю свою голову, горло, ноги. Снова открываю глаза и вижу, что она собирается погрузить меня в сон.