Страница 30 из 39
что все остальное уже не мое. Был дом Шекспира - будет дом доктора Холла, деньги
спрячет Сюзанна, серебро возьмет Юдифь - вот уж даже следа от меня не осталось в мире!
Только имя на плите. А книги-то все равно мои! Хорошие или плохие, - а мои!. "Гамлет" -
Шекспира! - "Лукреция" - Шекспира! Сонеты - Шекспира... Что бы там ни было, никто на
них иного имени не поставит, понимаешь? Мо-е!
- Понимаю, - ответил Бербедж. - Нет, правильно сказал Христос: "Главные враги
человека - это его домашние".
- Да-да. Христос сказал именно так! - Шекспир с улыбкой посмотрел на Гроу и
покачал головой. - Но, Ричард, наш молодой коллега, может быть, еще и не женат, так не
надо бы, пожалуй, учить его такому Святому Писанию, как ты думаешь? ... Когда утром
Гроу сидел в трактире, к нему подошел рыжий, толстогубый парень в вязаном шерстяном
колпаке и поздоровался, как со старым знакомым.
- Вы что, - спросил рыжий дружелюбно, - из Нью-Плеса?
Нью-Плес - новое место, так официально назывался дом Шекспиров.
Гроу кивнул головой и подвинулся, хотя места было много. В руках толстогубого была
большая глиняная кружка. Он поставил ее рядом с локтем Гроу и уселся.
- Вот я сразу вижу - вы откуда-то издалека, сказал он. - Что, студент?.. Ну, я сразу же
вижу студент! Не из Оксфорда? А то я два года там жил у кузнеца! На все там нагляделся.
Что, к родственникам приехали?
- Нет, - ответил Гроу.
- О? Нет? - удивился рыжий. - Неужели там, в Нью-Плесе, у вас никого-никого? Ну, тогда плохое ваше дело - там ведь не разживешься! Скупые больно бабы там!
- Да ну? - как будто удивился Гроу. Ему было интересно, что говорят здесь о
Шекспире и его семье.
- Верное слово, мистер студент, верное слово, скупее их у нас нет, -что старая, что
младшая, что мужья их.
- А доктор? - спросил Гроу.
- А что доктор? - ухмыльнулся парень. - К доктору тоже без денег не суйся. Он
задаром тебе и пук сухой травы не даст. Ну конечно, если ты ему что сделаешь, - ну, коня
подкуешь или там стальные усы к шкатулке, - он заплатит. Сколько спросишь, столько и
даст. Мелочности этой бабьей у него нет. Ну конечно, все-таки как-никак, а мужчина! Но
ведь жена, жена... Ух! - И рыжий покачал головой.
- А что жена? - спросил Гроу.
Рыжий поглядел на него.
- Нет, вы правду говорите, что не родственник?
Гроу пожал плечами.
- А хотя бы и родственник был, я ведь правду говорю! - решил рыжий. - Вся в
матушку пошла. Какой матушка была необузданной, такой и дочку вырастила! Как что -
кричит, шваркает! Не подходи! - И он значительно поглядел на Гроу.
- А откуда вы знаете? - спросил Гроу.
- Вот! - усмехнулся он. - Откуда я знаю! Да весь город знает! У них знаете какие
войны бывают? Доктор, например, ехать собирается, лошадь седлает, а она из окна ему
кулаком грозит, слюной брызжет: "А я знаю, куда ты едешь! Знаю!" А что она знает? Знай
не знай - он свое дело делает.
- А отец? - спросил Гроу.
- Хозяин-то? Он в эти дела никогда не мешается! Как будто и не знает ничего! Да они
при нем и не шумят. Доктор-то его уважает. Ну как же, такого человека-то! А в
особенности, конечно, теперь! Сейчас они и день и ночь от него и не вылезают - ждут!
- Чего?
- Как чего? - удивился рыжий. - Стать хозяевами ждут. Ведь старый-то хозяин не
сегодня-завтра... того... перед престолом Господа Бога... - И вдруг спохватился. - Нет, вы
правда оттуда? Как же вы... тогда ничего не знаете?
- Да я только вчера сюда приехал, - объяснил Гроу.
- Ну, если вчера приехали, то конечно, - смягчился рыжий. - А хозяина уже видели?
Что? Сильно плох? Или к нему не пускают?
- Да нет, видел. Нет, не так чтоб уж очень плох, сказал Гроу. - Я заходил к нему, он
лежит, смеется, разговаривает.
- Да это он всегда смеется, - объяснил парень и поднял свою кружку. - Ну, за здоровье!
Это он, студент, всегда смеется! Я его ведь вот с этих пор помню. Мальчишкой был, так
помню, как он на коне приезжал.
- Так вы, значит. .
- Ну еще бы! С детских лет! Так он всегда смеется!.. Вот прошлым летом ходил он, гулял и зашел к дяде моему, в кузницу. А дядя мой его только на два года моложе. Насчет
каких-то замков они потолковали. Он говорит: зайдешь, мол, завтра, посмотришь,
сговоримся. Дядя его оставлять стал. "Нет, говорит, тороплюсь". Простился, подошел к
двери, хотел ее толкнуть, да как грохнется! Почернел, напрягся и все воздух, воздух ртом, как рыба, хватает, а грудь-то так и вздымает, так и ходит волной, волной. Ну, дядя человек
знающий, сразу по такому случаю берет его под мышки, я - за ноги, и вот кладем мы его
на лежанку. Он лежит, а грудь все ходит, все ходит. И весь побагровел, и из глаз слезы, слезы, слезы. Дядя ему два раза лицо платками обтирал. Так он с час пролежал. Потом:
"Дай, говорит, руку, хочу сесть". И сел. Дядя меня в погреб послал за медом, я сбегал, целый жбан принес. "Пей, Билл, - говорит дядя, - он у меня на мяте, целебный, сразу
лучше станет". Он взял жбан в обе руки, а пальцы дрожат, и как впился в него, пил, пил, пил - половину не отрываясь выпил. Встал, отряхнулся. "Спасибо, говорит, вылечил меня, ну, я пойду". Потом постоял, подумал и говорит: "А я о тебе вспоминал. У нас в театре
хорошую балладу сложили о кузнецах - я найду, спишу тебе ее и покажу, на какой голос
петь". А дядя-то мой когда-то первый запевала здесь у них был. Вместе к реке они все на
троицу ходили. Дядя всех там одним голосом перебивал. Ну а сейчас, конечно, где ему
петь. Он полуглухой стал в этой кузнице!" - Что ты, - говорит дядя, - я уж и тех лет не
помню, когда я пел! Ты что, забыл, сколько прошло!" Тот смеется: "А ведь и верно, забыл".
Дядя говорит: "Вот и я вижу, что забыл. Ты думаешь, что нам всем по двадцать лет". -
"Нет, говорит, про себя я так не думаю. А вот на тебя посмотрел - позавидовал, все у тебя в
руках кипит, все горит огнем. Как ты был молодым, так и остался. А я вот от своей работы
на покой запросился. Буду теперь нажитое проживать, прожитое вспоминать, у камелька
кости греть да внучат на ноге качать. Вот такое теперь мое дело". И все улыбается, улыбается, так и ушел улыбаясь! Я вот говорю, что с малых лет его помню и никогда
сердитым или хмурым не видел! А теперь вот умирает! Да! Теперь уже не пойдешь к их
колодцу за водой! И запрут, и собаку спустят! В Нью-Плесе вода знаменитая, там колодец
глубокий, до самого белого песка. Еще старый хозяин рыл. Да! Смерть - это тебе... - Он
вдруг оглянулся, понизил голос и спросил: - А королевский указ...
- Что - королевский указ? - удивился Гроу.
- А! Значит, не открыли вам всего, - кивнул головой рыжий. - Есть у него королевская
хартия на его имя. Что в ней - никто точно не знает, но только дает она большие
привилегии на все, ему и его потомкам - кого он из них выберет. Вот из-за этого у них и
спор, - парень опять оглянулся, - наследника-то мужчины нет, одни дочки, у них и
фамилия другая, вот они, значит, и сомневаются: подойдут под эту бумагу или нет? А если
нет, то прошение надо писать королю, просить, чтобы признали. А вот будет он писать или
нет - этого никто не знает. Рассердится да и не напишет. Вот и все. Вы про это ничего не
слыхали?
- Нет, - сказал Гроу и поднялся. - Ну, спасибо за разговор. Пойду, а то хватятся. До
свиданья.
- До свиданья, - кивнул головой рыжий. - Да не торопитесь, сейчас они вас не
хватятся. Сейчас они все в одном месте собрались, обсели его, как мухи пирог, затаились, прихитрились и ждут, ждут...
"Да, - подумал Гроу, выходя на улицу. - Нет, недаром сказано: "Враги человека - его