Экспедиция в иномир

— Мне кажется, у вас отсутствует понятие о причине и следствии. Вы делаете выводы, не содержащиеся в посылках.

— У людей примитивное понимание причины и следствия. Вы логически бедны! — важно объявил Левый. — Вывод следует из посылок — кроме этого, вы ничего не видите. А у нас посылка может определяться собственным выводом — что здесь странного? Если у вас, как говорите, мать рождает ребенка, то ведь и ребенок рождает мать, ибо лишь с его появлением она становится матерью. Следовательно, они друг друга рождают! У вас линейная, а не объемная логика, логика частностей, а не целого.

И Левый указал, что в их мире противоположности создаются сразу и ни одна не может считаться следствием другой — например, низ и верх, правое и левое, толстое и тонкое, прошлое и настоящее, дети и родители, два конца палки, две стороны листа. Причина лишь повод, а не основание, что-то вроде выстрела, обрушивающего лавину переплетенных противоположностей.

— И у нас распад на две противоположности — естественная черта развития, — вставил Артур в быструю речь Левого.

Левый разъяснил, что в дзета—мире противоположностей всегда больше двух. У него, среднего Левого, пять сопряженных противостояний — нижний Левый, верхний Левый, средний, нижний и верхний Правые, а всего их шесть, и достаточно уничтожить одного, как погибают все. В их городе из шести право-левых обитают лишь два, остальные в других городах, но это не мешает им быть единством.

Артур, снова вторгнувшись в словоизлияние среднего Левого отца города, учтиво поинтересовался, распространяется ли такое многообразие противоположностей на рядовых вариалов или составляет привилегию правителей. Левый подтвердил, что противостояния — всеобщий закон. Гибель одного вариала, например зеленого И, вызывает гибель сопряженных с ним О, Е, Я, Ю, У…

Жак прервал Левого:

— Не понимаю сопряжения объектов! У людей простой закон: А всегда А. И другой закон: если А есть В, то оно не может быть одновременно — не-В. Если это стена, то стена, а не озеро и не туча. А если каменная, то не может быть также некаменной.

— Не нравится мне ваш мир, люди! У него косная логика. Он однотонный, однолинейный!

И Левый запальчиво объявил, что если А есть А, то оно непременно — не-А. Стена — высокая относительно камешка и низкая относительно горы. И она стена для мелкой твари, нечто непреступаемое, но черточка, а не стена для порхающих вариалов. Левое для того, что полевей, в свою очередь правое, значит, оно и правое и левое. Разумеется, если брать большое количество случаев, то в итоге оно может быть больше левым, чем правым, или больше правым, чем левым. Что может быть проще? Неужели людям не ясно совершенство логики вариалов?

— Ваша логика совпадает с нашей только в области больших чисел, — ответил Артур. — В частных случаях у вас не действует закон достаточного основания.

— Я все больше поражаюсь бедности вашего мышления, люди! — прогрохотал Левый. — Неужели ваш мир так скуден, что каждое действие в нем обосновано? А где же случайность, непредвиденность, невероятность, невозможность, все те милые неожиданности, которые приятно разнообразят существование? У нас для всего действует закон многосторонней необоснованности и только в целом, только в сумме все определено причинами. Я мог бы к этому добавить, что имеются правая и левая, передняя и задняя, нижние и верхние необоснованности и точно такие же верхние и нижние, задние и передние невозможности, но вряд ли вы поймете это. Четность осуществлений и отрицаний — вот главная черта нашего мира.

— У нас четность соблюдается не всегда, — заметил Артур.

— Страшный мир! Мир, где правое может существовать независимо от левого! Мир, где низ и верх, предмет и его зеркальное изображение взаимно незаменяемы! Мир, где действие всегда равно противодействию, а следствие определяется частной причиной, а не всем целым! Жалею вас, люди! Ни один вариал и секунды не просуществовал бы в вашем худшем из миров!

Артур собирался поблагодарить Левого за содержательный разговор, но Николай захотел узнать о математике в дзета—мире.

— Не спорь, только слушай, — предупредил я. — Боюсь, в области математики придется узнать особенно много правых и левых несуразностей, нижних и верхних чудовищностей!

Николай молчаливо слушал, хотя это было нелегко. Мы с Жаком тоже еле сдерживались, один Артур выглядел спокойным: что мы слышали теперь, он недавно нам предсказывал. Один плюс один равнялось двум лишь в общем и целом, а в единичных случаях, если складывались правая и левая, нижняя и верхняя, передняя и задняя единицы, сумма составляла или снова один, или один с привеском, или привесок без единицы… Дважды два равнялось четырем лишь случайно. Зато если из двух вычиталось два, то часть единицы оставалась. В дзета—мире не существовало нуля и никакие вычитания не могли привести к полному уничтожению вычитаемого. Категорический запрет нуля являлся главной особенностью дзета—математики. Что где-то, как-то уже существовало — никогда, никоим образом, ни при каких условиях не может перестать существовать — ее основная аксиома.

— Ox! — сказал Николай. Он обалдело поглядел на Артура.

— Дальше будет удивительней, — без улыбки предсказал Артур.

После арифметических откровений мы без содрогания выслушали, что в дзета—мире существуют, собственно, две математики: элементарная, для повседневности, и высшая, для тонких структур. В высшей математике всякое сложение приводило к уменьшению, а всякое деление — к умножению. Левый проиллюстрировал это примерами. Деление вариалов на две части равнозначно появлению двух вариалов, и каждый новый вариал больше исходного, ибо часть больше целого. Распадаясь, тела увеличиваются, сливаясь, уменьшаются. Целое не объединяет, а пожирает свои части: А плюс А всегда меньше А, хотя насколько оно меньше, зависит от случая, и задачей высшей математики является выяснение этих конкретностей.

— Вот видите, математика нашего мира проста и понятна, как, впрочем, и наша логика, — с торжеством закончил Левый.

— Сожалею, что не могу того же сказать о вашей логике и вашей математике.

На этом мы простились со вторым отцом города. Я чувствовал себя переполненным до тошноты. От услышанных парадоксов кружилась голова. Поджидавшие нас дзета—спутники устроили на лестничной площадке бешеную пляску. С добрую сотню разноцветных шаров, то ярко вспыхивающих, то погасающих до мерцания, носились вокруг, это тоже не способствовало успокоению. Николай, наоборот, пришел в хорошее настроение. Он объявил, что после право-левых откровений в полусумраке правительственной резиденции душа отдыхает на вакханалии цветов и света. Я сказал:

— Друзья, меня тянет на простор. Это алхимическое заведение, именуемое живым городом, действует мне на нервы. Хоть диковинного дзета—простора, но простора!

И мы стали выбираться наружу. Вскоре мы опять были на дне исполинской чаши, ограненной гигантской горной цепью. И опять горы съеживались и опадали, когда мы летели к ним, и становились вблизи крохотными холмиками или камнями. И опять над нами было равномерно золотое, пустое небо, оно единственное не менялось при нашем движении. И опять нас сопровождали дзета—спутники и то, отдаляясь, росли и тускнели, то, приближаясь, уменьшались, вспыхивали, накалялись до огненной яркости. Меня охватывали новые ощущения, еще день назад я не поверил бы, что они возможны…

— Артур, — сказал я. — Дорогой наш теоретик, мудрый Артур Хирота, а не кажется ли тебе, что оба праволевых правителя в одном все-таки правы? Этот непрерывно меняющийся пейзаж, эта постоянная непостоянность!.. Любой прыжок — и иной мир! Нет, тут что-то есть! Просто надо привыкнуть, чтобы понять красоту дзета—мира!

— Скоро ты объявишь, что до смерти устал от консерватизма родных галактических пейзажей и собираешься остаток жизни провести в дзета—мире, — иронически предсказал Артур. — И проделаешь, это не деловой прозой, приличествующей косморазведчику, а теперь еще и разведчику иномиров, а в поэтическом исполнении. Я читал твое увлекательное описание установки планет-маяков вокруг черного космопаука Н-115. И Немесида представилась мне земным раем, когда ты заговорил о ней белыми стихами.