После Куликовской битвы

Таким образом, если следовать летописной версии хода событий осени 1380 г., то она на самом деле порождает ряд недоумений.

Во-первых, о враждебных намерениях Олега Ивановича московский князь узнал, как ни странно, только после Куликовской битвы, несмотря на то, что к верховьям Дона армия под командованием Дмитрия Ивановича двигалась, равно как и назад, после победного сражения, землями Великого княжества Рязанского. Действия Олега Ивановича, грабежи, и «преметывание» мостов, направленные против победителей, выглядят глубоко абсурдными. Если бы они были предприняты до победного сражения на Куликовом поле, то тогда можно было бы говорить о попытке рязанского князя, в полном соответствии с обвинениями в его адрес в союзе с Мамаем, ослабить боевой потенциал московских полков перед сражением. После Куликовской битвы такие действия теряли всякий смысл и неминуемо вели бы к ответным мерам со стороны Москвы.

Во-вторых, решение московского князя предпринять карательный поход стало каким-то необъяснимым образом заранее известно в Рязани, вызвав раскол в местной элите. Сам Олег Иванович с семьей и частью думы, бросив княжество, куда-то бежал[156], другая же часть «думцев» внезапно прибыла с целью переговоров о мире на встречу с московским князем и даже заключила с Дмитрием Ивановичем некий договор. Встреча эта имела место во время возвращения московского князя «в свою землю» т. е. еще до переправы через Оку. В таком случае и свидание бояр с Дмитрием Ивановичем, и принятие последним решения о походе на Рязань, и бегство Олега Ивановича должны были происходить тогда, когда московский князь и его армия находились еще на территории Рязани. И все это должно было произойти в течение приблизительно двух недель, что во всех отношениях выглядит необъяснимым[157].

В-третьих, после бегства Олега Ивановича в Рязанском княжестве было, как сообщает летописный рассказ, введено московское наместническое правление. Если так и было на самом деле, то речь, в таком случае, надо вести о фактической ликвидации осенью 1380 г. одного из крупнейших государственных образований Средневековой Руси.

Практика инкорпорации государственных образований в состав Великого княжества Московского действительно включала в себя, как и в летописном рассказе о судьбе Рязани в 1380 г., два взаимосвязанных акта: бегство прежнего суверена за границы княжения, очевидно, означавшее отказ от прав собственности на удел, и назначение московских наместников. Так, в 1450 г. князь Дмитрий Шемяка бежал из своей столицы, Галича в Новгород Великий, «гражане же предашася» великому князю московскому Василию Васильевичу, «он же град омиривъ и наместникы своя посажав по всеи отчине тои»[158]. Аналогичным образом другой противник московского князя, Иван Андреевич Можайский в 1454 г., ожидавший военной кары «за… неисправление», «выбрався» из стольного Можайска «с женою и з детми и со всеми своими» и «побеже к Литве. А князь велики пришед к Можаиску взят его… и наместникы своа посадив, възвратися к Москве»[159]. Назначение великим князем Иваном III московских наместников в Новгород в январе 1478 г. означало фактический конец государственности вечевой республики, теперь становившейся московской «отчиной»[160], а бегство в Литву в 1521 г. великого князя рязанского Ивана Ивановича стало поводом для формальной ликвидации последнего удела на Руси[161].

Известны нечастые случаи присылки московских наместников в государственные образования, не влекшие за собой их ликвидацию. Летом 1367 г. московского князя посетили «послы… Новгородци… о миру с поклономъ и докончаша миръ с княземъ с великым». Вместе с возвращавшимися из Москвы послами Дмитрий Иванович «наместникы своя тогда послалъ… въ Новгородъ въ Великыи»[162]. В том же году, освободив сидевшего в заточении в Москве тверского князя Михаила Александровича, Дмитрий Иванович «отпусти его на удел», предварительно отняв Городок и передав его своему союзнику, Еремею Константиновичу, «а въ Гордке своего намесника посадили съ княземъ съ Еремеемъ»[163]. Но в данном случае наместники не заменили собой прежнюю власть, а всего лишь олицетворяли временный московский протекторат над территориями.

Таким образом, летописный рассказ повествует о ликвидации в 1380 г. Великого княжества Рязанского и инкорпорации его в состав владений московского князя, что, как мы знаем, действительности не соответствует. Это случилось только в 1521 г, после, заметим, бегства в Литву последнего великого князя рязанского, Ивана Ивановича. Положения московско – рязанского договора 1381 г. недвусмысленно свидетельствуют о том, что Олег Иванович продолжал оставаться сувереном собственного княжения, хотя и ограниченным в правах и потерявшим две стратегически важные территории.

Налицо, как представляется, значительный контраст представлений об отношениях Москвы и Рязани после Куликовской битвы, каковыми они рисуются из докончания, и памятников Куликовского цикла. При этом, разумеется, договор лета 1381 г. заслуживает бо́льшего доверия хотя бы в силу того, что речь идет о юридическом документе. В таком случае, антирязанские инвективы летописных текстов и литературных памятников должны быть как-то объяснены.

Самые ранние летописные известия о Куликовской битве, повторимся, известны по Рогожской и Симеоновской летописям, общий протограф которых существовал к 1409 г., и восходящим к Новгородско-Сойфийскому своду 30-х гг. XV в. Новгородской IV и Софийской I летописям. Между 1382 г, когда московско-рязанское докончание перестало действовать, и 1402 г., годом кончины Олега Ивановича и заключения нового неравноправного договора между Москвой и Рязанью, совпавшими по времени с формированием ранних летописных рассказов о битве, московско-рязанские отношения, с точки зрения Москвы, были далеки от идеала: Олег Иванович смог не только дезавуировать неравноправный договор, но и проводил вполне самостоятельную, не зависящую от Москвы политику, которая вряд ли всегда находила понимание и поддержку в Москве[164].

Если заключение московско-рязанского договора имело место только в 1381 г. и почти год спустя после Куликовской битвы, и эта задержка не была связана с гипотетическим бегством Олега Ивановича из Рязани и последующим возвращением на удел, то она требует объяснения. Возможно, оно лежит в чисто канцелярской плоскости. Мы не знаем механизма выработки текстов докончаний, понятно только, что итоговый текст формировался в результате согласований, как на переговорах уполномоченных лиц, так и путем «ссылок», требоваших определенного времени.

О «технологии» выработки взаимоприемлемого текста можно, с известной долей условности, судить по взаимоотношениям Москвы и Бахчисарая в конце XV в. Изначально существовало два-три варианта текста, обсуждавшиеся во время взаимных визитов дипломатов, в других случаях проекты договоров возили на согласование из столицы в столицу гонцы, послы же отправлялись заключать договор только по получении сигнала о готовности сделать то же самое другой стороной, и пр.[165] Все это предполагало как определенное время, необходимое для согласования позиций сторон, так и наличие лиц, в этих переговорах участовавших. И здесь уместно вспомнить имя преп. Сергия Радонежского.

Не ранее конца мая того же 1381 г. в Москве митрополит Киприан и преп. Сергий Радонежский крестили родившегося «тоя же весны» сына серпуховского князя, Ивана Владимировича[166]. Троицкий игумен был духовником серпуховского князя-героя Куликовской битвы, а сам монастырь располагался в его уделе[167]. Год заключения договора совпал с пиком политического влияния Владимира Андреевича, формально держателя всего лишь Серпуховского и Боровского уделов, в московско-рязанском договоре, тем не менее, выступившего «стареишим» князем по отношению к великому князю Олегу Ивановичу[168]. Не будет большим преувеличением предположить, что возможно к московско-рязанским переговорам, завершившимся заключением договора 1381 г. был причастен преп. Сергий Радонежский. Позднее преподобный старец прямо участовал в налаживании мирных отношений между Москвой и Рязанью (подробнее см. гл. 3 и Приложение к настоящей книге).

156

Направление бегства Олега Ивановича ранние летописные тексты не указывают. В Сказании о Мамаевом побоище впервые появляется Литва, а в одной из поздних редакций памятника (печатный Синопсис. Киев, 1680 г.) рязанский князь бежал на «Родостров» – о. Родос в Эгейском море: Лаврентьев А. В. К истории верхнего Дона в XIV–XVI вв. // Изучение историко-культурного и природного наследия Куликоваполя. М.; Тула, 1999 (Гос. музей-заповедник «Куликово поле». Научные труды. Вып. 2). С. 53.

157

Не увидевший в риторическом вопросе Д. И. Иловайского ничего странного, В. А. Кучкин, ссылаясь на ранние летописные рассказы о Куликовской битве, подчеркивает, что рязанская «сила» была послана Олегом Ивановичем на помощь Мамаю еще до сражения (Кучкин В. А. Договорные грамоты московских князей XIV в. С. 247). Но даже если это так, то в любом случае рязанцы не присоединились к орде Мамая и «вступили в действие» почему-то только после разгрома «союзника» в сражении на Куликовом поле. Ср.: «Се бысть побоище септября в 8 день… Князь же великии Дмитреи Иванович… возвратися на Москву… Тогда поведаша князю великому, что Олегъ Рязаньскыи послал Мамаю на помощь свою силу и самъ на рекахъ мосты переметал» (Памятники Куликовского цикла. С. 10).

158

ПСРЛ. Т. 25. С.271.

159

ПСРЛ. Т. 25. С. 273.

160

Алексеев Ю. Г. Под знаменами Москвы. Борьба за единство Руси. М., 1992. С. 249.

161

Иловайский Д. И. История Рязанского княжества. С. 155–156.

162

ПСРЛ. Т. 15. Стб. 85.

163

ПСРЛ. Т. 15. Стб. 87.

164

См. гл. 4 настоящего издания.

165

Памятники дипломатических сношений Московского государства с Крымскою и Ногоайскою ордами и Турцией. С. 1–2, 4, 19–21 и др.

166

ПСРЛ. Т. 15. Стб. 142.

167

Кучкин В. А. Сергий Радонежский и «Филофеевский крест» // Древнерусское искусство. Сергий Радонежский и художественная культура Москвы XIV–XV вв. СПб., 1998. С. 19; Он же. Сергий Радонежский и борьба за митрополичью кафедру всея Руси в 70-е – 80-е гг. XIV в. // Культура славян и Русь. М., 1998. С. 354, 359; Мазуров А. Б., Никандров А. Ю. Русский удел эпохи создания единого государства: Серпуховское княжение в сеоредине XIV – первой половине XV вв. С. 191.

168

Хорошкевич А. Л. К взаимоотношениям князей московского дома во второй половине XIV – начале XV вв. // ВИ. 1980. № 6. С. 174.