Страница 28 из 40
Место ее приводнения объявили опасной зоной. В городишко наш понаехало всяких ученых. Вдоль побережья установили всевозможные приборы. Все ждут, когда космические гости пожалуют на берег.
На второй день вечером она вдруг вытянулась, сверкая радужными цветами, потом резко свернулась и, выпрямившись, мгновенно взвилась вверх и исчезла.
Ну, думаю, улетела. АН нет. Еще горожане не успели закрыть рты, как она вернулась обратно. Упала там же у мыса. Лежит, свернувшись в дугу, и тяжело дышит, как дышит больной. Не знаю, почему, но я решил, что это неизвестное космическое тело не какой-нибудь там корабль, а обыкновенное живое существо и что оно способно испытывать боль, как испытывает ее человек, и что где-то там, за пределами наших Галактик, произошла какая-то трагедия и волею случая это существо очутилось на земле. Возможно, оно задыхается, как задыхается рыба, выброшенная на берег, и ему давно нужно помочь…
И я решился…
Ночью, когда было темно, я на лодке отправился к "летающей радуге". Отплыв от берега километра на полтора, включил мотор. Тотчас на берегу заиграли прожекторы, но догнать меня вряд ли бы кто смог. Вскоре я подплыл к ней, выключил мотор. Вокруг светло как днем. Упругие стенки полупрозрачны, за ними двигаются какие-то разноцветные пятна. Плыву на веслах вдоль ее корпуса. Вижу сбоку нечто вроде арки, повернул я туда. Плыву внутри радуги, вскоре стало мелко. Спрыгнул с лодки и пошел дальше. Никаких кают, никаких салонов. Но уж очень светло, глаза режет. Шел я так, и вдруг она вытянулась. Засверкало все вокруг, по глазам словно ножом полоснуло. Растерялся. Хотел побежать к выходу, но чувствую, словно прилип. Тут она поднялась в воздух, и я вместе с ней. Вижу огни города, аэропорта, что в шестидесяти километрах от залива. Потом все исчезло: море, земля. Вокруг стало черно.
Петр Якимович достал из кармана платок, вытер лицо, на котором проступила испарина, отодвинул от себя пустую тарелку, словно она мешала ему говорить, и, помолчав, будто собираясь с мыслями, продолжал.
— Я моряк. Звезды хорошо знаю. И скажу, что очутился словно в родной стихии. Персии, Андромеда, Пегас промелькнули как телеграфные столбы. Дальше начинались чужие края. Если Галактики разбегаются, как говорят, то мы бежали впереди всех и быстрее всех. Мысленно я распрощался с Землей. Вдруг "радуга" словно застыла на месте и повернула обратно. Часа через три она приводнилась на Земле. Приводнилась неуклюже, нагнав на берег трехметровые волны. Упала и затихла. Я быстро нащупал свои ноги; бежать ив воду. То ли в Атлантике, то ли в Тихом, не думал тогда. Вплавь куда-нибудь, поскорее от непонятного, пусть лучше акулы съедят. Подобрали меня. Оказывается, она снова в наш залив опустилась. Привезли меня на берег, и под колбу — исследовать.
А на берегу тем временем укомплектовали экспедицию для обследования "летающей радуги". Но не тут-то было. Отлежалась "радуга" немного и улетела. Смотрел я на нее сквозь прозрачные стены колбы. Испуг еще не прошел, но я был доволен, что она улетает…
Ну, остальное ты знаешь. Села она на спутник Юпитера Калисто, и через час после этого последовал мощный взрыв. Калисто испарился.
Петр Якимович откашлялся, взглянул на окно, за которым промелькнула какая-то станция, и тихо сказал:
— Интересно, почему она взорвалась не на Земле, а на Калисто, где нет жизни. И почему она вернулась на Землю, когда я был в ней. Въелись мне эти вопросы в мозг как ржавчина в железо и ничего не могу поделать…
Он умолк. Мерно постукивали колеса. В купе заглянул совсем еще юный худощавый проводник в новенькой форме и, скользнув взглядом по столу, выжидающе спросил:
— Чайку нужно?
— Чайку, — пробасил Петр Якимович. — Давай свой чай. Неси.
Юрий Васильев
Цветок лотоса
"…В настоящий момент какому-нибудь марсианину, способному анализировать как физически, так и психически небесные радиации, первой особенностью нашей планеты показались бы не синева ее морей или зелень ее лесов, а фосфоресценция мысли".
Этого не может быть. Потому что этого не может быть никогда.
К утру маленькой Арите стало совсем плохо. Она металась в жару, бредила, личико ее сделалось сморщенным, как печеное яблоко.
— Она не проживет дня, — сказала старая Фарида, и все молча согласились с ней, потому что Фарида слишком долго жила на свете.
— Чем мы разгневали богов? — спросил ее старший сын Футтах. — Почему они хотят взять к себе мою дочь?
— Ты мог бы сам спросить это у них, — сказала старая Фарида. — Ты ведь дружишь с богами, носишь им молоко и сыр, хотя боги могли бы за это увеличить твое стадо и дать тебе рабов, а не заставлять гнуть спину от зари до зари.
— Они говорят, что они не боги, — сказал Футтах.
— Ты же знаешь, что это не так. Их огненная колесница появилась с неба…
— Это видели только мы с тобой, — сказал Футтах. — Они все делают втайне. Я только один раз видел, как Сын неба летал над озером. Но он не знает, что я видел. Сын неба добр ко мне.
Он встал и решительно сказал:
— Я пойду к нему и попрошу исцелить мою дочь.
— Тогда ее проклянут другие боги, — сказала Фарида.
— Я попрошу исцелить мою дочь, — упрямо сказал Футтах.
Он долго ехал вокруг озера на старом осле. Пот струился у него по лицу: горы, окружавшие долину, не пропускали сюда свежие ветры с моря. Воздух был прозрачным, и Футтах хорошо видел на том берегу белые домики, в которых жили эти странные люди. Фарида говорит, что они боги. Наверное, так и есть. Но Фарида говорит, что они должны жить среди людей, раз уж они спустились на Землю: ведь не просто так, полакомиться виноградом и козьим молоком прилетели они с неба. Но Сын неба и те, другие, что вышли вместе с ним из огненной колесницы, как будто боятся людей…
"Нам не дано судить дела богов", — подумал Футтах и ударил ослика пятками.
Солнце было уже над головой, когда Футтах обогнул озеро. Сын неба внимательно выслушал его и сказал, что он сейчас же поедет в деревню, все будет хорошо, пусть Футтах присядет в тени оливы и подождет, пока он соберется.
Футтах сел под деревом и стал смотреть, как Сын неба собирается в дорогу. Если бы он мог понимать язык богов, он бы услышал такой разговор:
— Но гравилет ушел еще утром, а на лодке я как раз снял редан!
— Пустяки… Возьму его в охапку и сбегаю по озеру.
— Я вам не советую. Вы знаете, что Устав не рекомендует демонстрировать аборигенам явления, которые могут быть истолкованы ими как сверхъестественные.
— Все это верно, мой друг, но мы живем не в пустыне… Девочка умирает, а по этому поводу в Уставе тоже кое-что сказано… Не могу же я на скорую руку объяснить ему, что пойду по озеру на поверхностном натяжении.
— Решайте сами, вы капитан…
Футтах уже задремал, когда к нему подошел Сын неба.
— Твой ослик слишком стар, чтобы нести нас двоих, сказал он. — А я молод. Сейчас я перенесу тебя через озеро, и мы вылечим твою дочь.
Футтах ничего не понял, но почему-то сделал шаг назад. Сын неба молча подошел к нему и взял на руки, точно ребенка. У Футтаха перехватило дыхание. Он хотел сказать, что ослик еще совсем не стар, пусть Сын неба едет на нем один, пусть торопится к девочке, а он, Футтах, доберется пешком, но ничего сказать не смог, потому что ужас сдавил ему горло.
Сын неба ступил на зеркальную гладь, как на твердь, и пучина не разверзлась под ним, не поглотила дерзнувшего нарушить установленный богами уклад вещей… Футтах закрыл глаза и затих. Он был в руках бога, самого главного из богов, и Сын неба шел в его убогую лачугу, чтобы Арите снова могла смеяться и бегать.
Пусть же теперь трепещут те, другие боги, напускавшие мор на его скот, град на его виноградники, напустившие болезнь на его дочь — он больше не боится их, потому что он в руках Идущего по водам!