Страница 27 из 120
Марина подошла сбоку, попросила:
— Подвинься немножко. Можно, я — рядышком?
— Можно рядышком.
Она села, украдкой поглядела на Степана. Глаза у него были полузакрыты. Так бывает у людей, которые словно смотрят в себя. Или в свое прошлое. Марина подумала, что Ваненга, наверно, видит сейчас свою Райтынэ. И этого Вынукана, что пишет про Райтынэ стихи... Неужели и у Марка так же? Подумает о ней, о Марине, — и тут же увидит капитана Зарубина.
Марк... Где он сейчас, Марк? Посмотреть бы на него хоть одним глазком, сказать бы ему хоть одно слово... Впрочем, что она может ему сказать? Ничего ведь не склеить. Марк не такой, чтобы простить ей все. Мог простить Зарубина, но был еще Беседин. Был?.. Запуталась она. Так запуталась, что порой готова привязать камень на шею и — в прорубь. Сразу избавиться от всего: от пустоты, от страшной тоски, от самой себя.
Не глядя на Степана, Марина спросила:
— Степа, тебе тяжело?
Он опять ничего не ответил. Может, не расслышал. Тогда Марина сказала:
— А ты забудь ее, Степа. Забудь — и все! Ушла — значит, ты ей не нужен. Найди себе другую девушку и веселись вовсю. Слышишь, жить надо весело!
Степан искоса посмотрел на нее, немножко удивился: «Говорит: «Живи весело!», а у самой слезы в голосе. Чего это она так? Ну и ну! Попробуй пойми такое...»
Марина зябко поежилась. «Найди себе другую девушку...» А Марк нашел? Она ведь тоже сама ушла. Зачем же ему страдать? Зачем думать о ней?..
Степан спросил-?
— Ты живешь весело?
Она не ожидала этого вопроса. И не сразу нашлась, что ответить. Весело ли она живет? Веселее некуда! День и ночь копается в своей душе, день и ночь думает: а дальше что? Что далыпе-то будет? Всю жизнь вот так маяться: ни настоящего чувства, ни большой любви, ни хорошей радости... Будто и прожила не так уж мало, а вспомнить-то, кроме Марка, и нечего...
— Почему ты молчишь, однако? — спросил Степан. — Быть такой красивой, как ты, плохо ли?
— Эх, Степа, Степа, — вздохнула Марина, — ничего-то ты не знаешь. Хороший ты, видно, человек, вот и думаешь, что все кругом хорошо. Скажи, думаешь, что я хорошая?
— Думаю, — просто ответил Степан. — Славная ты.
— Что ж, спасибо тебе, — тихо проговорила Марина.
— Не надо спасибо, — сказал Степан. — Пускай тебе всегда хорошо будет...
Он зажег потухшую трубку, сунул озябшие руки в рукава кухлянки и словно застыл, снова думая о своем. И Марина вдруг почувствовала к нему невольную жалость. Простую бабью жалость. Она видела в его глазах горечь, с которой была давно знакома. Но в том, что она носит в себе эту горечь, никто, кроме нее, не виноват. А Степан... Ей неожиданно захотелось хоть на время увести его от одиночества. И уйти от такого же одиночества самой: никто не поймет другого, как тот, кто бедует сам.
Марина встала, с минуту что-то обдумывала, потом сказала:
— Слушай, Степа, пойдем ко мне, я тебя чаем угощу? Настоящим, домашним... Я ведь рядышком здесь живу, пойдем, а?
Степан с готовностью согласился:
— Пойдем, пожалуй...
На столе у Марины скатерть такой белизны, точно ее кто посыпал первым снегом. И покрывало на кровати такое же белое, и наволочки на подушках, а пол в комнате так натерт, что Степану страшно ступить ногой. Остановившись у порога, он сказал:
— Сниму унты, однако.
Он немножко растерялся и не знал, что делать. Степан уже и забыл, когда ему в последний раз приходилось бывать в такой обстановке. В доме у Райтынэ тоже было хорошо. Но не так. Не так уютно. Здесь все подругому. Хорошая, видать, хозяйка Марина Санина.
Марина сбросила с себя шубку, подошла к Степану и сама расстегнула пуговицы на его кухлянке. Он совсем смутился, а Марина смеялась:
— Не будь дикаренком, Степа. Ну, чего ты такой? Стесняешься?
— Стесняюсь маленько, — признался Степан. — Тебя стесняюсь, всего стесняюсь. Унты все же сниму, однако. Зачем пол следить...
Марина усадила его за стол, сказала:
— Сейчас чаю вскипячу, будем чаевничать. Ты пирог сладкий любишь?
Он кивнул:
— Люблю.
— А варенье какое хочешь? Есть брусничное, малиновое, смородиновое.
— Все варенья люблю, — ответил Степан и подумал: «Может, не так надо отвечать? Наверно, надо сказать: «Спасибо, ничего не хочу...»
— Ты чай крепкий любишь? — спросила Марина.
Теперь он ответил:
— Спасибо, ничего не хочу.
Она посмотрела на него с удивлением:
— Как ничего не хочешь? И чай не будешь?
— Чай буду, однако. Спасибо.
Марина вдруг подошла к нему, шутливо взъерошила его волосы, засмеялась:
— Знаешь что, Степа, раз ты пришел ко мне в гости, давай гостевать по-настоящему. Согласен? Ну и хорошо.
Она принесла два небольших фужера, бутылку портвейна, нарезанную семгу, поставила на стол холодную свинину, хлеб.
Степан сидел точно истукан: пусть Марина ничего дурного о нем не подумает. Он ведь гость, а гость всегда должен уважать хозяина или хозяйку. В тундре это большой закон.
Марина налила фужеры, сказала:
— Давай выпьем, Степан. Без тостов, просто так. Просто по-дружески.
— Давай.
Она выпила половину. Степан — до конца. И через минуту-две почувствовал себя проще. Исчезла скованность, которая до этого мешала Степану держать себя обыкновенно. Подвинув к нему семгу, Марина спросила:
— Ты часто пьешь, Степа?
— Совсем не часто, — ответил Ваненга. — Редко-редко. Не так, как Илья Беседин.
Сказал — и сразу пожалел об этом. Илья Беседин — друг Марины. Зачем говорить о нем нехорошее? Нечестно так. Марина может обидеться. Уй, как плохо получилось!
Но Марина не обиделась. Смотрела на простое, открытое лицо Степана и думала: «Порядочная же, наверно, дрянь эта Райтынэ, если бросила такого человека! Он же мухи не обидит, с ним вон как просто, будто с самым хорошим другом. И тяжело ему, это видно сразу. Словно остался один на всем белом свете...»
Она думала сейчас о Райтынэ, а сама словно стояла рядом с ней. И спрашивала себя: «А ты? Ты не такая?..»
Марина взглянула на Ваненгу. А что, если он прочитает ее мысли? Как он тогда посмотрит на нее?..
Она быстро налила в его фужер вина, сказала:
— Давай еще выпьем, Степа.
Он взял фужер, улыбнулся.
— Давай еще выпьем. Спасибо тебе.
И залпом выпил. Ему было хорошо сейчас. Очень хорошо. И грустно и радостно. Не было Райтынэ, она ушла с Вынуканом, решила, что Вынукан лучше. А вот красивая русская девушка Марина позвала его к себе, и ему очень славно с ней. Уй, как славно!..
— Ты все время помнишь свою Райтынэ? — спросила Марина. — Все время думаешь о ней?
— Все время помнил, — ответил Степан.
— А сейчас?
— Сейчас маленько меньше... А может, и не меньше, не знаю, однако.
Странное дело: всего полчаса назад, глядя на Степана, Марина не видела в нем ничего такого, что бросилось бы ей в глаза. Обыкновенное, даже простоватое лицо, чуть удлиненные, как у всех ненцев, глаза, невысокий лоб, слегка прочерченный у переносья морщиной. Пройдет такой парень мимо — и не заметишь. Таких много. Сейчас же она неожиданно увидела его совсем другим.
— Вон ты какой, Степа, — проговорила Марина задумчиво.
— Какой? — Голос у него был глухой, хрипловатый. — Скажи, Мария.
— Чистый... Как он...
Степан, кажется, не слышал ее слов. С прежней грустью смотрел он в ее глаза, в которых точно синело небо тундры. Большое, очень большое небо, затянутое морозной мглой. Оно качается над головой — и голова идет кругом. От этого трудно стоять на ногах, того гляди, упадешь на снег. Упадешь — и не встанешь. Так и будешь лежать и стынуть от холода, пока кто-нибудь не придет. Хорошо, если придет Райтынэ. Тогда сразу станет тепло, потому что с ней всегда тепло. Райтынэ скажет: «Обними меня. Крепко обними, однако!» И он обнимет. А Райтынэ откинет голову назад, чтобы он мог видеть и ее губы, и ее глаза, в которых лежит большая, как мир, тундра.
Женским чутьем Марина угадала все. И, помимо своей воли, испытала острую зависть к чужому счастью. К счастью той Райтынэ, которую Ваненга никогда не забудет.