Страница 2 из 120
Уже на рейде, перед уходом в рейс, капитан обычно устраивал в кают-компании нечто вроде банкета для докеров, принимавших участие в ремонте.
В ту весну «Калуга» вышла из дока досрочно. Уже вечерело, когда матросы на шлюпках начали перевозить гостей. Зарубин сам встречал их у трапов, помогал подниматься на борт, провожал в кают-компанию.
Веселый моряк, ладно скроенный, белозубый, с чутьчуть покачивающейся, но не разболтанной походкой, он, как никто другой, умел развлечь гостей интересной беседой, рассказом о необыкновенных приключениях и «переплетах», в которых ему довелось побывать. Он и сам, наверно, не мог бы точно сказать, что в этих рассказах было правдой, а что вымыслом, но, не подчеркивая своего личного участия во всем том необыкновенном, о чем говорил, капитан тем самым как бы давал понять: ему ничего не надо приукрашивать, так как он не главный герой событий. И в то же время ни у кого не возникало сомнений, что именно сам капитан Зарубин и являлся тем героем, без которого ни одно из рассказанных им приключений не было бы таким интересным и необыкновенным...
Кок поставил на стол большой поднос с каким-то незнакомым ни Марине, ни Марку блюдом, рядом — несколько соусов, салатов, внес огромный торт, поверх которого зеленовато-синим, цвета морской волны кремом было написано: «Танкер «Калуга».
Зарубин наполнил бокалы шампанским, рюмки — коньяком.
— Дорогие друзья! — сказал он, встав и подняв свою рюмку. — Завтра мы уходим в море. Мы встретим на своем пути штормы и ураганы, наш корабль пройдет через бури и грозы, дикие стихии не раз обрушатся на наше судно, нам порой будет очень трудно, но — слово моряка! — мы всегда будем помнить о вас, славные докеры, о ваших честных руках и ваших чистых сердцах. За вас, докеры, за вот эти по-настоящему золотые руки!
Марина стояла рядом с ним, он взял ее руку и поцеловал.
Докеры ответили аплодисментами на тост капитана. Марк аплодировал вместе со всеми. Капитан хорошо сказал: «Честные руки, чистые сердца...» Марк был горд сейчас. За себя, за Марину, за всех докеров на белом свете. «Все правильно, — думал Марк, — докеры дают жизнь кораблям, новую жизнь... И правильно, что моряки на всех широтах вспоминают нас...»
Тосты следовали один за другим. Капитан наполнил бокал Марины темно-красным вином, попросил:
— Скажите нам напутственное слово.
Глаза Марины блестели, лицо порозовело. Она подняла бокал и долго смотрела на него. Яркий свет пронизывал тонкий хрусталь, рубиновое вино искрилось, и Марине казалось, что в ее руке горящий факел.
Она улыбнулась капитану и сказала:
— Мы тоже никогда не забываем моряков. Никогда. Потому что они большие наши друзья... Есть такая поговорка: «Душа моего друга — моя душа». Это хорошо. Правда, капитан? Нас спаяло родство душ... Так говорил Марк... Марк Талалин.
...Начались танцы. Марк танцевать не хотел. Он подсел к штурману, бывалому моряку с огрубевшим от соленых ветров лицом. В отличие от своего капитана, штурман был немногословен. «Да, в Бискайском дает! — говорил он. — Тропики?.. Чертовски жарко... Циклон?.. Закрутит так закрутит...»
Марк закурил, поискал глазами Марину. Ее нигде не было. Сначала он не обратил на это особого внимания: наверно, на минутку вышла.
Штурман в это время говорил:
— Андрей Зарубин — настоящий моряк. Дело знает... С ним можно плавать... Вот только насчет женщин... Он щелкнул пальцами, невесело улыбнулся. — Без меры... Не одобряю... Моряк должен быть честным во всем...
Марк тяжеловатым взглядом обвел кают-компанию.
Кружились пары, за столом шел оживленный разговор. Кто-то негромко пел: «Капитан, капитан, улыбнитесь...»
Еще не осознанная, без всякой связи со словами штурмана тревога подкрадывалась к Марку. Он не смог бы объяснить, что с ним произошло. Вдруг стало зябко, будто от иллюминаторов потянуло промозглым, гнилым ветром. Марк невольно вздрогнул. Тыльной стороной ладони провел по лбу — он всегда так делал, когда волновался. Потом опустил руку на плечо штурмана, спросил:
— Что вы сказали?
Штурман не понял:
— О чем ты, парень?
— О капитане... О женщинах...
— А-а... Говорю — не одобряю. Тебе налить?
— Не надо!
Он резко поднялся из-за стола, еще раз оглядел каюткомпанию и вышел.
Тревога не покидала: неожиданный уход Марины из кают-компании и ее долгое отсутствие он теперь связывал со словами штурмана о Зарубине.
На мгновение Марк остановился, подумал: «Этого не может быть! Столько лет дружбы, разве она может обмануть?»
Он уже собрался было вернуться в кают-компанию, как вдруг услышал смех. Ее смех. Так смеяться могла только Марина. Только она...
Марк осторожно, проклиная себя за низость («Крадусь, как ночной вор, чтобы подслушать!»), обошел вокруг палубной надстройки и увидел их.
Они стояли у борта, капитан обнимал Марину за плечи.
Марк словно оцепенел. Ему не хотелось верить, что все это происходит в действительности. Он прислонился спиной к надстройке и даже закрыл глаза. Потом снова открыл.
— ...Рейс закончится — и ты встретишь меня, — говорил Зарубин. — Знаешь, есть такая песенка: «Ты стояла у причала, поджидая моряка...» Хорошая песенка, а?
— Я думаю сейчас о Марке, — сказала Марина. — Ему было бы тяжело, если бы он узнал.
— Тебе его жаль?
Марина не ответила.
— Ты его любишь?
— Он славный...
— А я? — Зарубин приблизил свое лицо к Марине, смотрел на нее напряженно, испытующе. — Кто же для тебя я?
— Ты?.. Сама не знаю. Мне легко с тобой. А с Марком... У него все слишком глубоко. Иногда это угнетает меня.
Они помолчали. Марк продолжал стоять, не находя в себе силы сбросить оцепенение. Ему казалось, что он физически ощущает, как тяжелый груз лег на его плечи.
Марк услышал, как вздохнула Марина, потом тихо сказала:
— Если бы он был не такой честный... Если бы он был не такой чистый... Ты смеешься? Не надо, прошу тебя...
— Ты становишься философом, Марийка. А в такую ночь надо жить. Видишь, какая ночь?.. С твоим Марком ничего не случится. Пусть он останется твоей пристанью, а я...
Два шага отделяли Марка от них. Он оттолкнулся от надстройки, тяжело, с усилием сделал эти два шага и остановился, слегка пошатнувшись, словно от усталости. А Марина на миг застыла и сжалась вся. Такой Марк никогда ее не видел. Никогда.
Марк молчал. Хотелось кричать, а он молчал.
— Это ты, Марк? — растерянно спросил капитан, пытаясь отступить, но за его спиной стояла Марина.
— Я, — ответил Марк. Помолчал и, заикаясь от гнева и волнения, сказал: — А ты, З-зарубин, хозяин г-гостеприимный. Умеешь р-развлекать гостей.
— Обязан, — усмехнулся капитан.
Марк отодвинул Зарубина в сторону, взглянул в лицо Марины.
— Вышел подышать, а увидел п-подлость, — глухо проговорил он. — Ч-человеческую подлость.
Марина не произнесла ни звука. Стояла, плотно сомкнув веки и прикусив нижнюю губу. Ей было стыдно.
Зарубин с издевочкой проговорил:
— Ревность — это пережиток, Талалин. Слышишь меня? Современный молодой человек должен быть выше подобных банальностей.
Марк рывком повернулся к нему:
— Ты мерзавец, З-зарубин. Н-негодяй, каких мало.
Капитан хотел что-то ответить, но в это время хлопнула дверь матросского кубрика. Зарубин насторожился: вахтенный матрос? Чего-чего, а скандала в присутствии кого-нибудь из членов экипажа капитан боялся. Раззвонят — потом оправдывайся...
Прислушиваясь, Зарубин совсем тихо сказал:
— Слушай, Талалин, ты преувеличиваешь. Ничего ведь не произошло. Слово моряка, слышишь? Я пойду сейчас, гости, наверно, заждались...
— Подожди, капитан. Я сказал, что ты м-мерзавец и негодяй. Но ты еще и трус! Бежишь, как крыса... Как крыса, понимаешь? Как крыса! Как крыса!
Марк повторял одни и те же слова и не мог остановиться. Он чувствовал, как внутренняя дрожь выходит наружу и он не в силах с ней совладать. И еще он не в силах был совладать с непреодолимым желанием схватить Зарубина за горло, придушить его.