Страница 76 из 90
посвятить себя защите океанов.
Человек! Волнуется за мир. Знает, для чего будет жить. Ни о чем-то я не волнуюсь,
кроме собственной особы и еще нескольких людей, и не знаю, чему буду служить. Как так
получилось? Большая уж: 18 лет.
Солдату, Чугарникову Ивану, надо сходить на станции Чаны. Есть еще озеро Чаны,
огромное. Он живет возле озера. Очень им восхищался. Перед Чанами, когда стоял с
чемоданом в тамбуре, неожиданно попросил, чтобы с ним сошла и я.
Пошутила:
- Кто океаны будет защищать?
- Я.
- Где же буду я?
- На берегу.
- Нетушки.
- С собой буду брать.
- Детей тоже?
- У моих родителей будем оставлять.
Вспомнила слова папы:
- «Женщины любят, чтобы им посвящали жизнь».
- Слишком велика жертва.
- Нетушки.
- Предложение остается в силе.
У самых Чанов душа у меня разрывалась от желания сойти.
Город Фрунзе. Бабушка удивилась, что я без подарков. Сказала, что не успела купить.
Дед вскоре уехал на пасеку в горы. Он пчеловод. Веселый, умный, всегда и везде что-
нибудь напевает. Когда выпьет, говорит: «Я до ста годов проживу!» Мама моя зовет его
Золотая игла. Он портной. Всем в семье шил пальто, шубы, костюмы. Зрение упало - в
пасечники. Дед Михаил Дмитриевич добрый, бабка Анастасия Ефимовна - скряга, но
хорошая. Все прячет у себя в сундуке. Деньги про черный день копит. Всегда
прибедняется. Обе челюсти зубов у нее вставные. Тоже любит петь, но религиозное.
Из дома письмо. Прочитала. Изорвала. Я сказала деду с бабушкой: уехала из-за
отчима, а мама напрямик - убежала.
Поступила в школу рабочей молодежи. Соседка по парте - Удвалова Тамара. Стали
ходить с ней в парк. Возле танцплощадки она познакомила меня с двумя черноволосыми
парнями. У обоих - рубашки вышитые, украинские. Пошли танцевать. Мой партнер -
Туляходжаев Назир - высокий, худой, весь черный, открытые глаза.
Из-за рубашек, за вислые усы мы называли их узбекскими хохлами. Чаще Назир
надевает серый костюм. Весь он выутюженный, нарядный, с фотоаппаратом. Русский
знает хорошо, правда, вместо «положи» говорит «повесь»: «повесь книгу», «повесь
яблоко». После и я так стала говорить.
Часто мы встречались. Танцевал плохо. Бродили. Говорил, если не буду его женой -
зарежется. Немного погодя стал добавлять: зарежет и меня. Показывал нож. Всегда с
собой носил. Плакал. Слезы били из глаз, как родник из земли. Говорил: сирота, нет
родственников, рос в детдоме, не знает узбекских семейных обычаев, родной язык плохо
знает. Говорил, хочет жить для меня.
Разжалобил. Хороший человек, настрадался, должно же вознаградиться его сиротство.
Бабушка и соседи предостерегали: не уживетесь, покуда не выйдешь на
самостоятельную дорогу. Но если твердо решила выходить за Назира - прежде вникни в
его характер, он пусть твой вызнает. Ты на Урале выросла, он на Востоке. А то он начнет
свои обычаи ломить, ты - свои. Муж к жене должен применяться, она к нему, иначе вам не
поживется. Отговаривают - хочется поступить наоборот. Так и тут.
Говорю ему: доучусь в десятилетке, тогда... Отвечает: учись хоть десять, хоть
пятнадцать лет.
Сердился: брезгую его поцелуями. Брезговала и боялась. Казался мне толковым,
многоопытным. Все умеет, а я - ничего. Делал изумительные фотографии. Пачками
приносил. И всё на них я. Говорил: всю ночь печатает, мечтая обо мне.
Он учился в кооперативной школе. Бросил.
Встречались возле кинотеатра «Ала-Тоо». Однажды неожиданно пришел с
двоюродной сестрой. Они горячо говорили с сестрой. Он переводил: сестра уверена - мы
рождены друг для дружки, предлагает жить у нее и мужа.
Назир сказал, чтобы завтра утром я ушла из дома.
Я легла спать на крыше: очень было жарко. Плакала, Говорила себе, что буду каяться.
Решилась - вспомнила мамины слова: «Восточные мужчины любят русских женщин».
Мама ведь не только в Киргизии жила, по всей Средней Азии, знала про отношения в
семье, психологию мужчин, да и женщин, про покупку невест - калым. Я сама кое-что
знала о национальностях, близких к этим народам. У отца в тресте, когда он жил с нами,
были уроженцы Башкирии, Казахстана, Татарии. Они зазывали отца к себе на родину: на
барашка, на бешбармак, на рыбалку, на праздник уразу, на козлодранье... Мама не ездила с
ним: «Повод для гульбища не прельщает». А меня посылала: «При ребенке будет
ограничивать себя». Правильно: при мне в меру пил. Из аулов обычно выносила
впечатление о молчаливости женщин и девушек, о застенчивости, о вкрадчивости, о том,
что они не сидят без дела. Мужчины обособились, правят, празднуют, требуют почтения.
Спрашивала отца: «Почему так?» Объяснял тысячелетними традициями.
Покинула дом без вещей. Написала бабушке с дедушкой записку: «Ушла с Назиром
навсегда!»
Он ждал. Тюбетейку (допа) на меня надел новую, красивую. Сказал: сейчас все будут
смотреть на меня из-за красивой допы. Повадками Назир иногда походил на мужчин из
аулов. Я сердилась, обзывала его баем. Он оправдывался: куда денешься? Пережиток
прошлого. Смотрели. Некоторые посмеивались надо мной. Шалость тоже замечала во
взглядах и зависть.
Пошли на базар. Купили все для плова. Вместе сфотографировались.
Варили плов у сестры его. Он варил сам. Я выбирала рис. Морковь резал сам. Чистила
чеснок. Готовили во дворе, в казане. Дома был муж сестры, он киргиз, 58 лет, ей - 30. Она
кондуктор. Очень красивые длинные косы. Мечтала быть актрисой. Ее звать Зейнаб, его -
Джангазиев Амеркул. Назир звал его пача (зять), я - дядя Амеркул. Он говорил: «Живите,
абы было согласие. И обязательно зарегистрируйтесь».
На улице было темно, прохладно: рядом горы. Дым, казан, высокие стены из глины...
Нравилось, как в детстве, среди гор или в казахской бесконечной степи.
Они ели руками, я - ложкой. Дядя Амеркул говорил: руками есть негигиенично. Назир
поддакивал. Ели на полу, на кошме, поверх кошмы - скатерка (дастархан). Плов лежал
холмом в огромном блюде, сверху - мясо, чеснок. И с яблоками плов приготовили.
Объедение!
Книг было много у них - стеллаж. Дядя Амеркул, он партийный и работает в
типографии.
Они спали во дворе, мы - в доме. Назир промаялся всю ночь. Не получалось.
Женщины были у него, девушек не было.
Наутро я чуть не ушла: отвращение. Он страдал. Такого убийственного отчаяния не
наблюдала: «Неужели я не мужчина?» Это и удержало. Произошло все днем. Понес
простынь показывать друзьям.
Зейнаб относится хорошо. Все по хозяйству делаю сама.
Мужские притязания Назира нестерпимы. Никакой радости. Кто-то из девчонок
уверял: нет ничего радостней. Отталкиваю. Реву. Ненавижу.
Сказала, что забеременела. Не поверил: очень скоро.
Кашлял. Отнял от губ носовой платок - кровь. Испугалась. Признался: туберкулез.
Лечили. Стала закрытая форма. Теперь, наверно, опять открытая. Из-за туберкулеза
освобожден от службы в армии. В тубдиспансер не хочет идти. Написала маме.
Лечится в тубдиспансере. Вечернюю школу иногда пропускаю из-за хлопот по дому.
Уговорила переехать на частную квартиру. Стала ходить в школу постоянно. Он с
подозрением: видел с каким-то мужчиной. А я дедушку с бабушкой не навещала. Пьяный
ревновал нахальней: бил. Как ударит - синяк.
На танцы не ходим, в кино - редко. Пошли в театр на узбекскую постановку. Назир
был пьяный, и нас выдворили.
Сдала экзамены, а 21 июля родила Назиру. В первый день он не пришел в роддом,
только на второй. Сказал: искал работу. Был как будто рад дочке. На присланные моей
мамой деньги купил большое ватное одеяло из расчета на себя и Назиру. Приданое
приготовила раньше. Первое время Назира спала в чемодане.