Страница 74 из 90
- Кабы она сама по себе, а мы сами по себе!
- Она поймет. Не все старые злобятся. Она хмурая, но с душой. У сестры ночевала.
- Знаешь ты - ночевала...
- Не слыхать было. Пришла - услыхали.
- Врать-то.
- Хочешь спрошу?
- Ладно.
- Нет, спрошу. Твою подозрительность иначе не умиротворить.
- Тихо.
- Не спрошу - после будешь цепляться.
- Вполне возможно.
- Ну, разрешаешь?
- Действуй.
- Нетушки. Поощрять твою подозрительность - позора не оберешься.
- Виль-виль. Не переношу я неправду. Мы беззастенчиво забылись.
- И чудесно! Любовь!
- Плоть. Жадная. В землю бы провалился.
- Ребеночек! Обычные ласки.
- Для кого обычные, а для...
- Обычные для молодых. Медовая ночь. Зря ты убиваешься.
- Почему ты рыдала?
- Не помню.
- Страшно рыдала.
- Рыдала, - значит, истосковалась. Сам обидел, решил отречься - могло повлиять. От
счастья могла рыдать.
- От счастья?! На кладбище так рыдают.
- К чему ты клонишь?
- Ни к чему я не клоню.
- Противоестественно?
- А то?..
- Кутеночек. Было горе - мой брак с Назиром. Страдала за тебя. У тети Усти так не
болела за тебя душа.
- Мать не затрагивай. Пуще матери никто не страдает о детях.
- До их женитьбы. Из плена возвращаются, из тюрем - рыдают при встрече с
родными. Мое замужество было пленом, тюрьмой.
- Голословно. Давай порассказывай...
- Без иронии не мог обойтись? Я понимаю твои переживания, а ты к моим
безразличен. Ты учитываешь только свои. Не меньше для меня значит, чем любовь, нет,
больше, одно чудесное чувство...
- Назови.
- Боюсь.
- Напрасно.
- Обожглась на молоке, дую на воду.
- Не томи.
- Истомишь вашего брата... Сострадание ценю выше любви.
- Не всему возникает охота сострадать.
- Я сострадаю твоим переживаниям, чему виною сама. В тебе бы открылось
сострадание к моей судьбе. Рассказывать не буду. Почитаешь.
Тамара свесилась с кровати, доставая чемодан. Среди вещей отыскала тетрадь в
обертке из полиэтилена. Зарылась головой в подушку, затихла.
Он догадывался: внезапное сомнение охватило ее. Тревожно отдать на суд то, чему
находишь оправдание, и опасаешься, что это будет воспринято совсем иначе и без
послаблений. Да, он, Вячеслав, осознает ее свойства и поступки гораздо строже, чем она,
потому что любой человек оценивает себя со скидками и естественной внутренней
слепотой, не зависящей лично от него, вовсе не зря говорят, что мы не слышим своего
подлинного голоса, не чуем запахов собственного тела и знакомы со своим обликом всего
лишь в его зеркальном и фотографическом отражении, где лево есть право, право - лево.
Хотя смятение Тамары затягивалось, Вячеслав не захотел отказаться от ее дневника.
Да, мир личности сокровенен, а в чем-то он - зона священного запрета. И все-таки ему,
Вячеславу, не до благородного великодушия: необходимо составить собственную истину о
Тамаре.
Если бы Вячеславу не показалось, что она опять уснула, и он бы не притронулся к ее
спине, то Тамара, наверно, спрятала бы тетрадь обратно в чемодан. Его прикосновение
прервало ее колебания. Она соскользнула с кровати, оставив тетрадь на углу огромной
цветастой подушки.
Пока Тамара не сказала, чтоб Вячеслав читал, и покуда он не вник слухом в ее голос
(решение твердо, после не станет его виноватить), он не взял и не раскрыл тетрадь.
Числа не указывались, населенные пункты назывались редко, однако, судя по тексту -
паста, чернила, карандаш, тушь, - записи делались в разную пору и, вероятно, не в одной и
той же местности.
32
«Большие неприятности у меня: математик Шурлин ненавидит. Добрая половина
мальчишек и девчонок почти не волокет по его предметам. Назначил дополнительные
занятия. Я класс обманула: «Шур гриппует. Разбегайтесь по коробкам». За срыв занятий
вызвали на педсовет, решили исключить. Я и раньше портила математику нервы, изводила
его, даже хамила. Я не явилась на педсовет. Собралась сбежать. Не сбежала: Камаев
Славик отговорил. Уеду, - значит, пропал его аттестат зрелости. У Славика наступит апатия
без меня.
Конец года. Надо переводить учеников. Расщедрились: перевели в десятый класс.
Комсомольский лагерь. Ущелье. Просыпаюсь - на тумбочке охапка колокольчиков.
Колокольчики синие, громадные, девчонки их называют «дар Урала». Славик нарвал.
Приехал на велосипеде. Спал возле палатки. Побежали купаться. Запруда на ручье.
Окунулись, фырк на берег: ледяная вода. Из репродукторов на лиственнице звучат шейки
и роки. Славик дивился. Объяснила: «Сынок тянет пленку. Закроется в красном уголке со
своими «шестерками» и выдает поп-музыку. С транзисторного магнитофона. Директриса
лагеря кипит. Но справиться с «сынком» не может: ключи от уголка у него, нахальный до
бесстрашия. Это Кричмонтов Анатолий - задавака: «Мой папа - горисполком».
Одноклассник и поклонник. Весь джинсовый, глядится англосаксом. Таскает на себе
транзисторный приемник и транзисторный магнитофон японской фирмы «Сони». Стиль
разговора в форме повторения - придумает фразу и твердит, как попугай: «Урою, как
мамонта»; «Человечество - это чело и овечество».
Славик побежал к финскому домику. Пробовала вернуть. Не послушался. Директриса
Язева Мария Германовна кипятилась у дверей красного уголка. Славик был не из лагеря.
Поперла его. Кричала на Славика злее, чем на «сынка», который забаррикадировался в
финском домике. Хулиганы только в кино трусливы. Славик и я подались на гору Три
Сестры. Под березами собрали костянику. Здесь нас нашел Кричмонтов. Напал на
Славика. Применял приемы карате, жуткие удары ногами. Чуть руки не выбил из плеч.
Славик по-простому бил: в ухо, под дых. За приемы я налетела на Кричмонтова. Нос ему
расколотила. Хлынула кровь.
Славика перед армией в больницу поместили. Ангины мучили. Промывали какие-то
лакуны, прямо в гланды делали уколы, диски УВЧ на горло наводили. Приезжали
навещать Славика. Горную клубнику привозила. Мать на другую смену хотела устроить
меня в комлагерь. Догадалась я, что с отчимом без меня она блаженствует. Правда, отчим
перед лагерем чего-то больше со мной общался, чем с ней. До ума, до чуткости моего отца
отчиму далеко, но со мной говорил красноречиво, очень интересные жизненные
наблюдения раскрывал. Заслушивалась. У отчима широкая фигура (он не толстый,
нормальный), широкое лицо. Из-за низкой стрижки верх головы слишком широкий. С
первого прихода внешность отчима забраковала. Когда рассказывал, очень привлекательно
«выглядывал». В тубсанаториях и в туббольницах привык разговаривать на прогулках.
Когда в квартире рассказывал - ходил. Ходишь ты с ним, азартней рассказывает. Привычка
еще: к плечу притрагивается. Как-то притрагивался, притрагивался - руку на плечо
положил. Из ладони - прямо высоковольтный ток. Отстранилась. В квартире с ним одним
стала избегать находиться. У мамы ночные дежурства раз в полмесяца. Читаю допоздна -
заснуть все равно не могу. Лихорадит, точно бы из соседней комнаты ток наплывает.
Однажды встала, не собиралась вставать, а встала и пошла. Опамятовалась, когда чуть
дверь не отворила в комнату, где он находился.
У мамы день рождения. Стол чудесный! Все есть, чебуреки даже. Повеселились. Пели
«Хасбулат удалой...», «По Дону гуляет. .», «Брага ты моя, браженька...». Молодежь в
застольях поет новые песни. Как превратятся люди в семейных, детей заведут, так с
остальными охотно поют старинные песни, те же, в общем, какие поются столетиями.
Мама спустилась на крыльцо парадного гостей проводить. Отчим взялся мыть посуду.