Страница 44 из 90
вероятно, старался в точности удержать в памяти приготовленные слова,
которые девчонка помешала ему произнести. По-прежнему глядя на своего
собеседника, отказал: есть строгий закон, карающий летчиков за перегрузку
самолетов. Когда она отступила, командир скосил в ее сторону буйволиные очи
и спохватился, что на его корабле не хватает одной бортпроводницы. Велел
покупать билет и в пути не жаловаться. Она похвастала: у нее идеальный
вестибулярный аппарат! Физиономии летчиков подобрели.
На подъеме Маша быстро поняла нерасшифрованное предупреждение
командира корабля: самолет ворвался в облачность и вскоре, теряя гул моторов,
начал падать. В туловищах пассажиров как бы произошла усадка. Хоть Маша в
прошлый рейс и приучилась не пугаться воздушных ям, боязнь, что самолет
разобьется, заставила ее поджаться.
Моторный гул вернулся на надрывной ноте, отвердел, падение
прекратилось. Сильно поваживало хвост. Под брюхом - молоко. Таращишься,
таращишься - оно невпрогляд. А ведь внизу совсем близкая на развороте
Москва.
Эшелон был задан самолету на высоте семи тысяч метров, но и когда
достигли этой высоты, болтанка не кончилась: ломились сквозь горы облаков.
Командир попросил Машу раздавать пакеты и подбадривать пассажиров. Он
восхищался тем, что она как стеклышко, тогда как травят даже мужчины.
Признался, что, посудачивши, они с приятелем вспомнили про вестибулярный
аппарат одной юной девушки и от души посмеялись.
Беленькая стюардесса сообщила Маше, что закрылся Железнодольск.
Пришлось садиться в Челябинске.
Проголодавшаяся Маша наконец-то позавтракала. Узнав, что Железнодольск
навряд ли скоро будет принимать самолеты, и вновь встревоженная тем, как там
мама, она позвонила Татьяне Петровне.
Повезло: застала ее дома. Обычно в июле Татьяна Петровна отдыхает с
мужем и детьми в горах Башкирии.
Оказалось, что Татьяна Петровна бывает у ее матери в больнице. Хоть
Татьяна Петровна очень добра, да и дружит с ее матерью, в мыслях не особенно-
то верилось, что она, такая грамотная, гордая, будет ходить в больницу к
магазинной поломойке и грузчице.
Маша разрыдалась, еще ни о чем не спросив.
Татьяна Петровна утешила ее. Операцию Клавдии Ананьевне отменили. Она
лежит, как в люльке, из-за трещинки в позвоночнике, болей нет, срастание
проходит нормально. После излечения годик отдохнет, снова сможет работать.
Хмырь поплатился за свою драчливость, дружинники забрали его. Но прощен -
в последний раз. Клавдия Ананьевна умолила. Мать ждет тебя. На днях она
сказала, что все-таки счастлива: «Дочка у меня - ни у кого лучше!»
Железнодольск, не принимавший самолетов из-за низового ветра, открылся
незадолго до заката.
Летели над облаками. Эта белая безбрежность, кое-где сбрызнутая солнцем,
навеивала бесконечные думы. И мнилось, нет выхода ее надежде, как, что ли,
нет сейчас просвета в облаках.
Этой угнетенности предшествовало отчаяние. Оно ворвалось в душу со
словами Татьяны Петровны, которые пролизывал треск громовых разрядов.
Мама, мама обманула ее, свою Машу! Сроду не обманывала, и вдруг. . Зачем?
Ящик с маслом, огуречная шкурка... Щадила ее. Ведь знает: лучше правды
ничего на свете нет. Пусть горе, зато ясность. Да как посмел Хмырь избить ее
маму?! Он смеет, давно смеет. Но больше этого не будет. Обманула! А может,
обманывала и раньше? Не надо, не надо... Заберу ее. Работать пойду. Школа?
Университет? Ну их. Устроюсь на завод. Дадут комнату. Сразу отличусь - и
дадут. А пойдет ли мама ко мне? Да она не захочет, чтобы я бросила учиться. И
не просто ей уйти от Хмыря. Неужели нет выхода?
Молчание неба. Беззвучна и глуха невидимая планета. А где-то позади за
тысячеверстными заторами облаков - солнце. Крикни - и не дрогнет
пространство. Выпрыгни - и словно тебя и не было.
Ничего ты не можешь и не значишь в небе. И ничего ты не можешь и не
значишь в Железнодольске. Тогда зачем ты? Наверно, зачем-то нужна. Все,
наверно, для чего-то нужны. Работать, думать, летать... Нет, что-то произошло,
происходило... А Владька, Наталья Федоровна, отец... Там, с ними, для себя и
для них, она что-то начала значить. Там она была как не сама, будто на время по
чьему-то доброму волшебству в ней подменили душу и ум. И скоро она станет
прежней, даже становится прежней. Даже вроде начинает бояться того, что она
не сможет забрать маму и не сумеет ее защитить от Хмыря. Нет, только
необходимо действовать, рваться к бесстрашию. И будет счастлива мама. И
конечно, и она будет счастлива. А если не будет?.. В счастье ли единственный
смысл жизни? А может, высший смысл в том, чтобы не бояться несчастья и
решаться на такие перемены, к которым путь на грани катастрофы, а то и в
катастрофу? Погоди, погоди! Как я подумала? И можно ли так думать и
следовать этому?
Пустыня облаков. Где сизо, где оранжево, где теневая синь. Барханы. Белый
саксаульник. И мираж озера. Прозрачного. Да нет же: это проран в облаках.
Лесная курчавина, лоскут поля, гора. И новый проран. Квадратный. И черная
почва. И в воздухе черные гейзеры пыли. С чем-то сходство. А! Она и Сергей
Федорович на краю лаза. Смотрят в угольную башню, на дне - отец. Он орудует
длинночеренковой лопатой, а снизу, в спрессовавшуюся шихту, подают воздух,
он просаживает шихту, вздувая угольные смерчи. Сон или явь? Прошлое или
настоящее? К чему она летит? А может, падает? Или, может, прошло несколько
лет, и мама на пенсии, и живет в комнате, полученной ею, Машей, а сама она
учится в университете вместе с Владькой?
1968-1970
ЛЯГУШОНОК НА АСФАЛЬТЕ
Повесть
1
Тамара страшилась возвращения Вячеслава. Не потому страшилась, что
разлюбил, что будут укоры и ревность. Чутье подсказывало: он по-прежнему
бредит ею. Тамара страшилась того, как бы Вячеслав не поддался влиянию отца.
Слышала от самой тети Усти, что Камаев грозил выгнать Вячеслава, если он,
придя со службы, будет вязаться с Томкой, поэтому мечтала, чтобы Вячеслав
вернулся из армии попозже: хотелось продлить время надежды. Но он явился,
едва опубликовали указ о демобилизации.
Тамара ехала из института. Улицу Тополевую, вверх по которой скользил
трамвай, только что полили. В темном зеркале мостовой плыл красный вагон и
пульсировали электрические вспышки. Она любовалась отражением трамвая и
набеганием отражения трамвая на отражение деревьев, реклам, узорчатых
чугунных балконов, неба с облаками.
Мало-помалу ее внимание отвлек чей-то бег, упорно настигавший трамвай.
Хотела высунуться из окна, но отпрянула: к ее локтю тянулась коричневая рука.
«Назир! Убьет!»
В следующий миг она усомнилась в том, что рука, тянувшаяся к окну,
Назирова: слишком крупны суставы пальцев, у Назира персты - тонкие,
длинные, сизые.
Выглянула. Вячеслав! Отстает от трамвая, но продолжает бежать.
Стремящееся лицо азартно.
Рванула рукоятку для открывания дверей. Сипение воздуха, двери
сложились в гармошку, выпрыгнула на мостовую.
Вячеслав летел на Тамару. Чтобы не сбить ее, крутанулся и начал падать.
Она тоже крутанулась, схватив его за борт мундира, и они удержались на ногах.
Вячеслав обнял Тамару за плечо, знойно дышал в волосы. Она приникла к
погону лбом. Был приятно горьковат запах пота, впитавшийся в мундир.
Вячеслав позабыл о сержанте Коняткине. Он увидел Тамару и бросился за
трамваем, когда проходили с Коняткиным мимо швейной мастерской. Привалясь
к оконной решетке и скаля зубы, Коняткин балагурил с портнихами.
- Славка, у вас в городе дебелые девки! - весело крикнул он оттуда. -