Страница 38 из 90
увезли мать, однако, кроме карбидно-серого здания морга, где обмывали и
положили в гроб ее замерзшего в буран дядю, ничего себе представить не могла.
Это карбидно-серое здание, назойливо проявившееся в памяти, навело ее на
мысль, что мать, вероятно, собираются оперировать, раз поместили в хирургию.
И не невозможно то, что она не выдержит, тем более что нет рядом ее, Маши.
Решение возвратиться в Железнодольск она приняла быстро, но что-то в ней
противилось отъезду, и ей казалось, что это потому, что мало погостила, не
облазила город и окрестности. Немного погодя догадалась: из-за Владьки. С
резкостью, присущей ее натуре, она усовестила себя, а все-таки не отделалась от
желания погостить тут подольше.
Отец и Лиза, когда узнали о письме, согласились с тем, что Маше надо
ехать. Правда, денег у них не было, и придется ждать до отцовой получки. Хотя
и одолевало Машу нетерпение умчаться к матери, она была довольна, что
задерживается. Вполне вероятно, что он уже не очень-то нравится ей. Но она
хотела бы понаблюдать за ним после его возвращения: как еще он выставится
перед ней?
До отъезда она все-таки постарается узнать, что оторвало отца от матери и
от нее.
Для разговора наедине с отцом никак не выдавался момент; да и дома он
бывал редко, вероятно из-за того, что добивался вместе с Бизиным, чтобы
Трайно вывесил газету «Коксовик». Они ходили в партбюро цеха, в партком
завода, к инструктору отдела пропаганды и агитации горкома партии. Везде
возмущались поступком Трайно, обещали ему разъяснить и, должно быть,
основательно разъяснили - день ото дня он становился мрачней.
В те редкие часы, когда бывал дома, отец только о том и говорил, куда
наведывался из-за газеты, что сам говорил партийным руководителям, что
говорил Бизин и что им говорили. Ни на чем другом его ум не удавалось
сосредоточить. Коля Колич, довольный, что Бизин и Константин Васильевич не
отступаются, забегая на квартиру Корабельниковых, был хмельноват (в погребке
отметился), задорно-весело вздыхал: «Жизнь, жизнь, хоть бы ты похудшела».
В беспокойстве и одиночестве Маша пошла разыскивать техническую
библиотеку.
Наталья Федоровна сидела в маленькой солнечной комнате, переводя
оглавления свежих заграничных журналов и печатая их на машинке «Колибри».
Свет проникал в комнату сквозь падучие веточки цветов, росших в горшочках,
которые висели на нейлоновых нитях.
Маша было хотела ретироваться, чтобы не мешать, но Наталья Федоровна
усадила се напротив себя за письменный стол с книжными застекленными
полками в лицевой стороне тумб.
Коснулись косметики, замужества Натальи Федоровны, доброты
Константина Васильевича. Поболтали о Владьке. Наталья Федоровна ценила
племянника, но, хваля его, намекала, что если бы Маша познакомилась с ее
сыном (он играет на гитаре, пародирует пение знаменитых французских
шансонье, рисует пастелью, не изображает из себя ученого), то Владька померк
бы перед ним. Было лестно и странно Маше настойчивое, даже в чем-то
потаенное желание Натальи Федоровны непременно познакомить сына с нею.
Говоря о талантах сына, Наталья Федоровна словно бы хотела сказать, что
Владьку ограничивает его талант к математике, да и что вообще не следует
отдавать предпочтение математике перед другими областями человеческой
деятельности.
Маша спросила Наталью Федоровну о Галуа. Со встречи с мальчишками-
велосипедистами в березовой роще она помнила фразу Сивого о том, что
Владька хочет быть новым Галуа, а ее нет-нет да терзало, что она, вероятно, не
знает того, что известно всему миру.
Галуа великий мальчик! Был гордецом, в том смысле гордецом, что и на
крошечную несправедливость отвечал всеми силами чести. Однажды ее сын
сказал, что его привлекает честь как нравственная категория и что в ближайшие
годы он создаст монографию об истории и трансформации чести, начиная от
древности и кончая современностью. Гордец типа Галуа неизбежно становится
правдоискателем. Следующая его ступень - революционер.
Наталья Федоровна еще в юности читала о Галуа. Запомнилось, что тонкая
шея Галуа была несоразмерна с крупной кудрявой широкой головой, что его
отец, честный, мудрый человек, покончил жизнь самоубийством, что сам он
погиб на дуэли, что современная математика обязана ему идеями, связанными с
теорией алгебраических уравнений.
Еще запомнилось: на девушек он не засматривался.
Пришел раскосый инженер. Поручил Наталье Федоровне переводить из
американского журнала статью о тэндемных печах.
Маша как жительница металлургического Железнодольска знала, что сталь
выплавляют в мартенах, и ее заинтриговало, что это за тэндемные печи и почему
раскосый инженер ими так интересуется, что его аж лихорадит. Оказалось, что
если построить мартеновскую печь не с одной плавильной ванной, а с двумя, то
получится тэндемная печь, которая будет быстрей и экономней плавить сталь.
Догадываясь, что перевод статьи, написанной техническим языком, займет
уйму времени (Наталья Федоровна и инженер часто ныряли в словари и
справочники), Маша вызвала Наталью Федоровну из солнечного кабинета и без
обиняков спросила, рассказывал ли ей Константин Васильевич, почему сбежал
от семьи, или нет.
- Говорить-то говорил... Да рассказать об этом сложно...
- О тэндемных печах вон какие предложения составляете, тут проще
составить.
- Психологически сложно.
- Мне, - сказала Маша, - куда сложней психологически.
- Будет еще сложней.
- Я готова.
- Кто такие Донцовы?
- В войну мама у них жила. Он художник, она учительница. У мамы мать
умерла. Донцовы и мамина мать вместе росли. Они и взяли маму к себе. Из
барака. У них квартира в каркасном доме и с паровым отоплением, а барак
строился как времянка, промерзал, не натопишься. Они к маме приезжают. Для
них она родней родной. Они, когда папа скрылся, не в маме искали причину, а в
нем. Возможно, отвык от мамы на войне или избаловался... Папу они уважали,
поэтому терялись в догадках. Теперь скажете?
- Нет, девочка, Константин Васильевич сам решится.
- Что-то слишком долго решается. Да, честь. Что она такое и с чем ее едят?
Покорность знаю. Смелость наблюдала: бутылки - и вокруг смельчаки.
Принципы? Принципы в принципе существуют. Я разозлилась. Не сердитесь,
Наталья Федоровна. Я оптимистка. Хмырь будет добивать маму, а я все равно
буду оптимисткой и не казню Хмыря. И все будет в порядке. Успеваемость? По
поведению «пять». В институт не поступлю. Некому протолкнуть. На завод. С
нормой буду справляться. Возможно, буду получать премиальные. Может, не
свыше пятнадцати процентов, может, не меньше шестидесяти. Замуж. Комната в
коробке. Дети. Вибрационка. Пункция спинного мозга. Простите, простите,
Наталья Федоровна. Я распсиховалась. Жалко маму. Жалко себя.
Маша не могла долго не прощать. Не потому, что от природы не способна
была сильно и стойко гневаться, и не потому, что была добра, покладиста и не
старалась строго смотреть на собственное поведение, - а потому, что Клавдия
Ананьевна постоянно склоняла ее своими уговорами к мягкосердечности. Разве
не зажмешь в себе обиду на человека, за которого мать унижается до мольбы
перед тобой? Зачастую этим человеком был Хмырь. То он «пришьется» к Маше
из-за пустяка и ругает, как рыночный пропойца, и мать упрашивает не сердиться
на него, то он ударит Машу по лицу, да еще и пнет кирзовым сапожищем куда
попало, и мать умоляет позабыть это и разговаривать с отчимом без прохладцы.
Поначалу Маше не просто было уступать увещеваниям матери: какое насилие