Страница 33 из 90
слоняется по улице. Сама не показалась. Анн не пустила.
Бога нет. В этом она не сомневается. Но она верит, что сама жизнь творит
возмездие. Ровно через столько, сколько ей пришлось страдать, не стало на свете
ни свекрови - умерла от нового кровоизлияния в мозг, ни свекра - погребло
снежной лавиной в Швейцарии на курорте. Джузеппе прилетел в Жэф. Он был
уверен: коль пришли миллионы, то вновь придет и любовь жены. Но где ей было
взять любовь, коль от нее и пепла не осталось?
Он был взбешен. Хотел отсудить детей. Процесс затянулся. Все Торопчины
бедствовали, потому что нанимали адвоката. В конце концов, суд постановил
детей оставить у нее, с правом для Джузеппе заполучать их к себе в
каникулярные месяцы, а также с правом разрешать или не разрешать им выезд
из Франции. Чтобы этот пункт записали, он потратил много времени и денег:
узнал, что Торопчины ездят в Париж и там, в советском посольстве, хлопочут о
возвращении в Россию. Семья, разумеется, была в отчаянии. Невозможно ехать
без Анн и Мориса. Оставаться ради них во Франции - тоже трагедия. Сильней
всех хотелось в Россию отцу. И всякое дополнительное препятствие для кого-то
из семьи вызывало у него паническую тревогу. Он и так горевал, что во
Франции останется старшая дочь Елена и младший сын Бернар. Елена была
замужем за ненавистным всем Торопчиным украинским националистом
Пудляковским, выступавшим с антисоветскими статьями и речами. Бернар
принял наше подданство, однако остался в Жэфе: женился на очаровательной
француженке. И вдруг такое постановление суда, что вынуждена оставаться во
Франции и младшая дочь с детьми. Отец умер... Перед смертью он взял клятву с
Галины Евгеньевны и Сергея, что они уедут в Россию. Заставил поклясться и ее,
Наталью Федоровну, что и она выполнит его последнюю волю: уедет, как бы ни
было сложно, и непременно с детьми.
Уехали мать и брат. Она делала вид, что никуда не собирается. Подозревала,
что муж нанял шпионов. По совету адвоката рискнула вписать в паспорт Мориса
и Анн. Поехала. Дрожала, что муж узнает и что ее схватят в ФРГ и вернут во
Францию. Ночью, в самую глушь, таможенный полицейский, этакий громадина,
проверил у нее паспорт. Когда пересекли границу Чехословакии, все трое
торжествовали, пели, дурачились. После они узнали: Джу прилетел из Италии в
Париж. Но он опоздал на сутки. Шпионы не очень тщательно шпионили.
Пока Наталья Федоровна и Галина Евгеньевна поили Машу чаем, вернулись
Кира и Сергей Федорович.
Сергей Федорович подсел к приемнику. На чуточной громкости плутал в
суматошном эфире, натыкаясь на певцов, что-то машинно балабонивших под
джаз, на проливни скрипичной музыки, на разноязычных дикторов,
сокрушавших противников своих правительств.
Его рука замерла: издалека, сквозь цикадный шелест прорвался мужской
голос. Хриплый, гундосоватый, картавящий. Он почему-то не отталкивал. За
мелодией, которую он гнул, разглаживал, золотил, можно было идти в
безлунном лесу, как за лучом фонарика.
Сначала за спиной Сергея Федоровича встала сестра, затем - мать. Едва
голос затих, словно его утянуло туда, откуда он пробился, выпутываясь из
цикадного шелеста, Галина Евгеньевна, ее дочь и сын восторженно загалдели,
дробя «р» и говоря в нос.
Кира провела ладонями от щек к вискам. В этом жесте почудилась Маше
неловкость.
Через мгновение, ощутив за собой безмолвие, разом умолкли и муж Киры, и
свекровь, и золовка.
- Шансонье, - промолвила Наталья Федоровна. - Скорей всего рабочий.
Транслируют из какого-нибудь парижского кафе.
Кира вздохнула.
В прихожей Наталья Федоровна, стоя рядом с Машей, приглашала ее
заходить и сюда на квартиру, и в техническую библиотеку. Маша помнила, что
дети Натальи Федоровны студенты, но воспринимала ее как подружку: так
просто, сердечно и ровно держалась с ней женщина.
Маша чиркнула ладонью о ладонь, щипками одернула платьице, а потом,
чувствуя губами свое отраженное дыхание, шепнула Наталье Федоровне на ухо:
- Вы счастливы?
Наталья Федоровна погладила Машу по голове.
- Еще бы! Но, конечно, не во всем. Ох, до того очаровательные волосы!
Неземные какие-то!
- Марсианские, - подсказала Маша.
- Я сразу догадался, что ты с Марса, - пошутил Сергей Федорович.
Мимо подъезда, вихляя с ноги на ногу, ехал сивый, который определился в
ее уме после встречи в березовой роще как начальник велосипедной ватаги.
Едва вошла в ворота, навстречу ринулась повернувшая с шоссе гончая стая
велосипедистов. Сверканье, перемеженье цветных пятен - футболки, жокейки,
шелест - и уже никого. А она-то подумала, что сшибут.
Сивый, конечно, сивый организовал. И Владька, наверно, был среди них!
Рассказал или нет? О чем, собственно, рассказывать? Теплоход. Клещ.
Поликлиника. Мальчишки любят хвастать чем-нибудь таким или лгать о чем-
нибудь таком. Но не Владька. Наверняка он врать не станет.
Трель велосипедного звонка. Владька. Вопросительный. Выдернул носки
парусиновых тапок из стремян, что ли, прилаженных к педалям. Чего он строго
так воззрился?
- Ну как?
- Что - как?
- Никаких симптомов?
«Вон он про что! Дура! Совсем недавно бесилась, почти умирала. И уже
забыла и думать...»
- Я психопатка, Владик.
- Не убежден.
- Ты уезжаешь?
- Завтра.
- Зачем?
- Меня, к примеру, привлекает деревянное зодчество, в частности, резьба.
- А как же я?
Маша шла по тротуару, Владька катился на велосипеде, отталкиваясь ногой
от гранитной бровки.
Ее вопрос настолько обескуражил Владьку, что он приостановил велосипед.
- То есть?
Еще ни один человек, кроме сестры и брата, не посягал на его волю, чтобы
он не был волен в каникулярные дни и недели.
- Не с кем будет кататься на теплоходах.
- Людей на них с избытком.
- А ты черствый.
- Математик.
- И все равно славный.
- Я не падок на похвалы. И я свободолюбив, потому что мне ясен смысл
несвободы.
Он отъехал.
Маша всегда была чем-то загружена: личное, семейное, школьное. В те
месяцы, когда она сама себе напоминала трамвай - с утра до ночи круженье,
мельканье, короткие остановки, ее мозг, будто запрограммированный,
неутомимо творил мечты, загадки, замыслы, исполнение которых откладывалось
на после.
В немногие необъятные дни, в которые время полностью принадлежало ей,
у Маши и не возникало мысли осуществить что-нибудь, будоражившее ее
воображение: лишь бы вдоволь поспать, набродиться по улицам и растерять
ощущение, что ты гонима беспощадной, мстящей за медлительность силой.
Здесь же, у отца, где Маша часто оставалась одна и где Лиза все сама делала по
дому, а ей ничего не поручала и не разрешала делать, она неожиданно поняла,
что если не будет теребить свое воображение, то проведет свое гощение
довольно кисло. С Владькой было бы занятно дружить, но с ним покончено.
Надумала пробраться в грузовой порт - и пробралась: сплавала на буксире,
который отволок туда баржу с подъемным краном. Целый день толкалась на
аэродроме. Наблюдала взлеты и посадки самолетов. Выпросила у
бортпроводницы значок с изображением лайнера Ил-18. Побывала в
диспетчерской и в комнате синоптиков. И все это под видом внучки, приехавшей
встречать ленинградского деда, позабывшего указать в телеграмме («Ничего не
поделаешь - склеротик») час прибытия.
Прознавши, что Леночку, дочь Сергея и Киры, необходимо привезти с
детсадовской дачи на вступительный экзамен в музыкальную школу, она
вызвалась съездить за ней и проводить ее на экзамены, чтобы не обременять
этой заботой перемогающуюся от повышенного давления Галину Евгеньевну.