Страница 22 из 90
докрасна плиты. Шея до того свежа, что заметно ее мерцанье.
- Где упомнить? Игорешке пять доходит. . Сколько тебе, Машенька, было,
когда он уехал от вас?
- Мама говорила - три.
- Вот и упомни тебя.
Маше стало жалко мать: бледная, верней желтая, усталая, пожилая. Ей вдруг
захотелось бежать, бежать из этого дома и никогда сюда не возвращаться. Но она
сдержала себя. А отец сказал:
- Крохой, Маша, ты страшненькая была. Не гадал, не думал, что ты
выправишься... Красавицей сделалась! Лиза, скажи, а?!
- Ты бы не внушал дочке, чего не нужно. Возьмет да вберет в голову что-
нибудь такое. Рано ей собой любоваться. Ой, что же мы, Машенька, и не
спросим, как ты добиралась.
- До Домодедова на самолете Ил-18.
- И не забоялась?
- Не. С аэродрома до Москвы электричкой. До вас на тепловозе.
- Вот и ладно. Только надо было известить... Встретили бы. Такси взяли.
- Я люблю ездить на пешкомобиле.
Константин Васильевич, застенчиво смотревший на дочь, улыбнулся.
- Самый надежный транспорт.
Он потер о вельветку руку и словно положил на воздух перед Машей.
- С приездом, девочка.
Потянул было дочь к себе, но вдруг насупился, затоптался на месте.
Немного погодя поднес ее ладонь к глазам, углядел на ней белый зигзаг и
вздохнул:
- Так и осталась метка. Знаешь, от чего?
- Мама рассказывала.
Однажды Маша (было ей годика полтора) несла в тонком стакане воду,
чтобы полить на балконе цветы, упала. Отец собирался на охоту, бросился на
крик, увидел, кровь бьет из ручонки, перехватил запястье шнуром, в охапку ее и
бежать в больницу. Был в болотных сапогах, а бежал как олень. На охоту,
конечно, не поехал. И шибко переживал, пока не зажила ладошка.
Рассказ про этот случай мать заключила возмущением:
- И все-таки бросил! - И, сникая, недоуменно спрашивала саму себя: -
Почему люди меняются?
- Машенька, - сказала Лиза, - ты давай полезай в ванну. Освежишься с пути.
Мы тем временем кое-что сообразим.
Моясь, Маша слышала беготню в квартире и хлопанье дверей. Посмеивалась
над собой: «В честь моего приезда готовится прием. Не хватает только
Георгиевского зала, правительства и космонавтов».
Ей нравилось сиянье широконосого крана, вода, колебания которой
отражались скаканьем зайчиков на стенках ванны, и собственное тело; оно было
легкое, золотеющее от чуточного загара; она рассматривала его, гладила,
чувствовала, как собственный взгляд и эти поглаживания вызывают волнение,
сопровождающееся желанием сжаться в комочек.
Возле двери в комнату ее встретил мальчуган. Он держался за плитку
шоколада, торчавшую из кармана распашонки. Маша догадалась, что это
Игорешка. Подняла его и, заслоняя им лицо, вошла в комнату.
Отец забрал у Маши брата и сказал:
- Не бойся, рабочий класс не сглазит тебя. Сглаз лишь в деревне случается.
Да, Лиза?
Люди, находившиеся в комнате, засмеялись. Наверно, вспомнили какую-то,
рассказанную Лизой, историю про сглаз. Корабельников предполагал, что жена
рассердится, и, когда она ткнула его в бок, охнул и засеменил вокруг стола. Все
опять засмеялись.
Маша села рядом с Лизой, и та объяснила ей, что у них всегда весело
дурачатся в компаниях.
Отчим не любит компаний. Особенно дома. Сходит к магазину, с кем-нибудь
раза три «нарисует» бутылку и припрется чесать кулаки. Хотела сказать об этом
Лизе, но передумала.
Отец поднялся и предложил выпить за Машу.
Гости - подъездные соседи Корабельниковых - загудели, закивали, одобряя
тост. Рыжий худющий машинист коксовыталкивателя Коля Колич - так называла
его Лиза - подошел к Маше со складным алюминиевым стаканчиком,
наполненным водкой.
- Головастая молодежь растет. И ты, должно, толковая. За тебя и за всю
молодежь. Чтобы не выпала на вашу долю война, как на нашу с твоим отцом.
Маша чокнулась с Колей Количем, с отцом, с Лизой и с теми женщинами и
мужчинами, кто дотянулся до ее рюмки. Пить не стала - приложила губы к
рубчатому стеклянному боку. Коля Колич похвалил ее за это и стал
высказываться: дескать, обвиняют современную молодежь, что она пьет, а она
пьет, да не вся - тому примером Константина Васильевича дочка.
Впервые Маша казалась себе взрослой. Никогда раньше не устраивались
ради нее застолья.
Отец следил, чтобы Маша ела. Подкладывал свежих огурчиков, красновато-
перечного карбоната, нарезанного тонкими пластиками, сазаньей икры, которая
похрустывала на зубах рыжими поджарками.
Интересно, если б сейчас рядом сидел Владька, ухаживал бы он за ней? Куда
ему? Галуа... А кто такой Галуа? Надо посмотреть в энциклопедии.
Тут Лиза обнаружила, что Игореша давеча, в коридоре, не отдал сестре
шоколад. Она принялась его журить, но Маша выручила: соврала, что у нее
отвращение к шоколаду.
- Она к шоколадкам не привыкла, - внезапно по-взрослому заявил
пятилетний Игорешка.
Пили часто, как бывает, когда приятный повод и гости дружны и веселы.
Тосты говорили то Коля Колич, то его жена - вахтерша с металлургического
завода, сидевшая за столом в черной суконной гимнастерке.
Тост за знакомство Маши с батькой и Елизаветой. Тост за то, чтобы не
забывать родителей. Про себя Маша добавила: «Чтоб отцы не бросали детей».
Чтоб снижались цены на продукты и товары. Чтоб уладилось с китайцами.
Константин Васильевич отяжелел, сами собой смыкались веки: пять смен
отработал в ночь.
Маша сочувственно спросила его:
- Не пора ли тебе поспать?
- Правильно, - сказала Лиза. - Чего перемогаться? Отдохни. Вечером пойдете
с дочкой на море. Игорешку захватите. Я хозяйством займусь.
Маша не надеялась, что он пойдет спать. По Железнодольску знала: никто из
мужчин не ложится спать, пока в компании не выпивается подчистую вся водка,
а другую уже негде или не на что купить. И велико было ее удивление, что он не
оскорбился, не стал куражиться, не взглянул на початые емкости с
поблескивающей дрожащей «Столичной» и даже сказал:
- Ты меня, дочка, не суди. Уходила меня ночная смена.
- Укатали сивку крутые горки, - сказал Коля Колич и прибавил, весело
повысив голос: - Жизнь, жизнь, хоть бы ты похудшела.
- Иди, папа, иди.
- Лишний раз убедился - сознательный у нас род. Раскопаю, что за
прабабушка с прадедушкой заквасили в нашем роду эту линию, обелиск
поставлю.
Смеясь, Лиза ткнула мужа в плечо.
- Иди, обелиск.
Маша отодвинула стул, чтобы отец мог пройти между столом и комодом в
детскую. Опять удивилась, почему создалось у матери впечатление, что
он лесина.
- Мама все твердила: ты во какой! - она вскинула над собой руку. - Почему?
- Усадка произошла. Старые растут в землю, молодые - в небо. И женился на
низенькой. Подлаживаюсь. Пропорцию надо соблюдать.
Место Константина Васильевича попеременке занимали гости. Первым
подсел к Маше Коля Колич. Тем, что был прост - весь на виду до самого
донышка души, он сразу понравился ей. Коля Колич спросил, думает ли Маша
учиться после десятилетки. Маша собиралась учиться, только пока не решила -
в каком институте. Коля Колич огорчился.
- Я-то подумал - пойдешь на завод. Биметаллическую сетку, к примеру,
ткать, стерженщицей у электрической печи...
Перед тем как увести Колю Колича на прежнее место, охранница в черной
суконной гимнастерке попросила Машу не судить его за докучливость и с
гордостью промолвила:
- Он у меня патриот рабочего класса!
Потом к Маше подсаживались асфальтоукладчица с ладонями, смазанными
зеленкой, слесарь электровозного депо, водопроводчик из доменного цеха,
аккумуляторщица, мотористка транспортера. Они расспрашивали Машу о ней