Страница 13 из 90
проникнул в коридор и стал долбить в дверь, чтобы его впустили.
Прежде чем уйти в школу, я разгрёб сугроб над землей, насыпал пшеницы,
добытой у Петьки Крючина, убрал от порога плаху - ею был заслонен лаз, дабы
в будку не надувало снега. Я полагал: из Карталов Страшной вылетел один - он
бы не бросил голубку в пути. Но вместе с тем у меня была надежда, что сейчас
Цыганка пробивается к Магнитогорску: не утерпела без него, не могла утерпеть
и летит. Вечером я не обнаружил её в будке. Не прилетела она и через декаду -
десятидневку.
Поначалу Страшной, казалось, забыл о ней. Чистился. Кубарем падал с
небес, поднявшись туда с Петькиной стаей. Он догонял голубей в вышине и
катился обратно почти до самого снежного наста, чёрного от металлургической
сажи. И не уставал. И никак ему не надоедало играть. Но это продолжалось дня
три, а потом он вроде заболел или загрустил. Нахохлится и сидит. Уцепишь за
нос - вырвется, а крылом не хлестанет, не взворкует от возмущения.
- Задумываться стал, - беспокойно отметила бабушка.
И ночами начал укать. Чем дальше, тем пронзительней укал. Тоска,
заключённая в протяжных его «у», почему-то напоминала ружейный ствол:
сужение колец, всасывающихся в свет, - только этот ствол был закопчённый и
всасывался в темноту.
Спать стало невмочь. Я оставлял его на ночь в будке. Но оттуда нет-нет да и
дотягивались его щемящие стоны. Я уже подумывал: не съездить ли в Карталы?
Может, вымолю Цыганку за четыреста распронесчастных рублей Банана За
Ухом? Но внезапно Страшной исчез. Голубиный вор мог унести, тот же Банан За
Ухом. Кошка могла утащить. Поймал Жорж-Итальянец - у этого короткая
расправа: не приживётся, нет покупателя - пойдёт в суп. Сожрет и утаит об этом.
Зачем лишних врагов наживать? Люди пропадают бесследно, а здесь - всего
лишь небольшая птица.
Но Страшной не пропал. Он опять пришёл, да не один - с Цыганкой.
Я был в школе, когда они прилетели. Я и не подозревал, хотя и встретили
меня дома бабушка и мать, и я смотрел на их лица, что Страшной с Цыганкой
сидят под табуретом. Я съел тарелку похлёбки, и только тогда мама сказала,
чтобы я взглянул под табуретку. Я не захотел взглянуть. Решил - потешается. И
мама достала их оттуда и посадила мне на колени, а бабушка стала
рассказывать, что увидела, как он привёл её низами за собой, и открыла будку и
сама их загнала.
Через год я отдал их Саше Колыванову, не насовсем, а подержать, на зиму.
Саша сделался заядлым голубятником. Школу он бросил, так и не окончив пяти
классов, хотя и был третьегодником. Он кормился на доходы от голубей.
В то время я занимался в ремесленном училище, и было мне не до дичи: до
рассвета уходил и чуть ли не к полуночи возвращался.
Как-то, когда я бежал сквозь январский холод домой, я заметил, что на той
стороне барака, где жили Колывановы, оранжевеет электричеством лишь их
окошко.
Надумал наведаться. Еле достучался: долго не открывали. Саша играл в очко
с Бананом За Ухом. Младшие, сестра и братишка, спали. Мать работала в ночь
на обувной фабрике.
Из-за лацкана полупальто, в которое был одет Банан За Ухом, выглядывала
голубоватая по черному гордая головка Цыганки. Я спросил Сашу:
- С какой это стати моя Цыганка у Банана?
- Проиграл, - поникло ответил он.
- Без тебя догадался. Я спрашиваю: почему играешь на чужое?
- Продул все деньги. Отыграться хочется. В аккурат я банкую. Он идет на
весь банк. И ежели проигрывает - отдаёт Цыганку.
- Чего ты на своих-то голубей не играл?
- Банан не захотел.
- А где Страшной?
- Под кроватью.
Я приоткинул одеяло. На дне раскрытого деревянного чемодана спал
Страшной, стоя на одной ноге.
- Давай добанковывай, - сказал я.
Он убил карту Банана За Ухом, и тот с внезапным криком вскочил, и не
успели мы опомниться, как он мстительно и неуклюже рванул из-под полы
рукой, и на пол упало и начало биться крыльями тело Цыганки.
Банан За Ухом оторвал ей голову.
Мы били его, пока он не перестал сопротивляться, а потом выволокли в
коридор.
Я забрал Страшного. Утром он улетел к Саше, но быстро вернулся к моей
будке, не найдя там Цыганки. Лома была бабушка, и он поднял её с постели,
подолбив в фанерку двери. Он забрался под табурет. И в панике выскочил
оттуда. Облазил всю комнату и опять забежал под табурет. Укал, звал,
жаловался. После этого бился в оконные стекла. Бабушка схватила его и
выпустила на улицу.
Жил он у меня. На Сашин барак почему-то даже не садился. Неужели он
видел из чемодана окровавленную Цыганку и что-то понял? Он часто залетал в
барак, стучал в дверь, а вскоре уж рвался наружу.
- Тронулся, - сказала бабушка.
Он стал залетать в чужие бараки, и дети приносили его к нам. А однажды
его не оказалось ни в будке, ни в комнате. Я обошел бараки и всех окрестных
голубятников. Никто в этот день его не видел. И никто после не видел.
И хорошо, что я не знаю, что с ним случилось.
Когда я вспоминаю о Страшном, мне кажется, что он где-то есть и всё ищет
Цыганку.
МАЛЬЧИК, ПОЛЮБИВШИЙ СЛОНА
Повесть
1
Ни во дворе, ни дома никто не принимал всерьез Геку Иговлева. Когда
мальчишки гоняли оранжевый синтетический мяч, то даже не разрешали Геке
стоять на воротах, хотя он был длиннорукий и длинноногий. Падал он дрябло;
не скакал в ожидании удара, если игроки чужой команды бросали мяч напрорыв
и, пасуясь, приближались к воротам; пропустит гол - товарищи ругают всем
скопом, кто отпустит подзатыльник, кто даст пинок. Гека не защищается, не
плачет, будто и не больно, не обидно. Едва игра возобновится, он уже помнить
не помнит, что его бранили, обзывали, ударили, и глазеет на радиоантенны, на
голубей, снежно мерцающих крыльями, на подъехавшую к гастроному машину-
холодильник, аппетитно разрисованную по белой жести: из огромного рога
вылетают колбасы, окорока, жареные, но почему-то веселые поросята.
Иногда для потехи сверстники заставляли Геку быть штангой и били по
нему мячом с близкого расстояния, а вратарь как бы невзначай сшибал с ног.
Гека был из большой семьи. Его мать Александра Александровна рожала
девочек, а отцу Александру Александровичу хотелось, чтобы она принесла
сына.
Гека появился на свет через четыре года после Милки; она была самой
младшей из сестер и восьмой по счету. Милка охотно и много возилась с братом.
Он называл ее няней. За ним и вся семья стала называть Милку няней.
Имя ему дали Гера. Он долго не выговаривал букву «р» и собственное имя
произносил так: «Гека». И привилось: Гека да Гека.
Александра Александровна испытывала к сыну неприязнь: вон сколько из-за
него девок в семье. И все, кроме няни, невестами ходят, красивую одежду
требуют. Ночь - дрожи: как бы с какой-нибудь чего не случилось.
Сестры родились в землянке, что особняком и выше других землянок была
врыта в крутой склон Третьей Сосновой горы, где не было деревьев, но зато
росли фиалки, сон-трава, заячья капуста и дикий чеснок, цветущий
стрельчатыми светло-фиолетовыми цветами.
Александр Александрович был сварщиком нагревательных колодцев на
огромном блюминге. Из разговоров отца с матерью Гека знал, что работа у отца
жаркая-жаркая, что он следит за температурой раскаленных слитков; они чуть
поменьше трамвайных вагонов и находятся в огненных колодцах, посаженные
туда двурукими подъемными кранами.
Сварщики, приходившие в гости к Иговлевым, хвалили самого:
- Лучше сварщика не найдешь ни в Кузнецке, ни в Мариуполе. Слитка не
оплавил, слитка не застудил.
Покамест не поднялись старшие дочери да хватало денег, Александра