Книга Странных Новых Вещей

Он проверил Луч. Пусто.

Возвращайςя ςкоро, Пиτер, очень ςкоро, ςкорее, чем можешь. Чиτай ее для наς — Книгу ςτранных Новых Вещей. Он все еще слышал голос оазианца, астматический и натужный, словно каждое слово давалось ему с мучительным трудом, сипение музыкального инструмента, изготовленного из негодного материала. Тромбон, вырезанный из арбузных корок, стянутых меж собой резинками.

Но прочь физиологию: есть души, жаждущие Христа, ждущие, что он, Питер, скоро вернется, как обещал.

Но неужели обещал именно в таких выражениях? Он не мог припомнить.

Ответ Господа прозвучал у него в голове: «Не надо все так усложнять. Делай то, ради чего ты прибыл сюда».

«Да, Господи, — отозвался он, — но можно я только дождусь одного-единственного письма от Би?»

Истерзанный ожиданием, он снова вышел в коридор. Коридоры, как и прежде, были беззвучны, все так же пусты, ничем не пахло в них, даже средством для мытья полов, хотя пол был очень чистым. Не стерильным, не вылизанным до блеска, однако без видимых следов грязи или пыли. Ощутимо чистый.

И с чего это его мучила клаустрофобия? Только несколько проходов были глухими, в остальных имелись окна — большие, полные солнечного света. Как он мог пропустить это раньше? Как ему удалось выбрать именно те коридоры, где окон не было? Это сродни поведению сумасшедших, инстинктивно выбирающих ситуации, подтверждающие их собственные безумные поступки. В прошлом он был большой мастак на такие штуки, но Господь показал ему иной путь. Господь и Би.

Он шел, перечитывая фамилии на дверях, пытаясь запомнить их на тот случай, если ему будет нужно найти кого-то из этих людей. И снова поразила его эта странность — ни одна дверь не оборудована замком, только простой ручкой, которую может открыть любой незнакомец.

— Собираешься стырить у меня зубную пасту? — пошутил Руссос, когда Питер упомянул об этом за столом.

— Нет, но у тебя может быть что-то очень личное.

— Планируешь украсть мои ботинки?

Однажды Питер украл чьи-то ботинки и раздумывал, не сказать ли об этом, но Муни его опередил:

— Он зарится на твои кексы, чувак! Гляди в оба за своими кексиками!

Как нарочно, Питеру тут же попалась на глаза дверь с табличкой: «ф. руссос, ИНЖЕНЕР ПО ЭКСПЛУАТАЦИИ». А секундой позже он заметил другое имя и чуть не потерял равновесие, когда осознал, чья это дверь: «м. курцберг, ПАСТОР».

Что его так поразило? Курцберг пропал без вести, но никто не говорил, что он мертв. Пока его судьба не установлена, нет никакого резона ни перераспределять его квартиру, ни убирать табличку с его именем. В любое время он может вернуться.

Повинуясь импульсу, Питер постучался в дверь. Никто не отозвался. Он постучал еще раз, громче. И снова тишина. Следовало, конечно, уйти прочь. Но он этого не сделал. Через несколько секунд Питер уже стоял внутри. Квартира была неотличима от его собственной, во всяком случае по расположению и отделке. Жалюзи были закрыты.

— Привет! — тихонько позвал Питер, дабы убедиться, что он один.

Он пытался уверить себя, что, будь Курцберг на месте, он поспешил бы пригласить его войти; так оно, наверное, и было бы, если бы не тот факт, что нельзя заходить в чужой дом без приглашения.

«Но ведь это не дом, не правда ли?» — подумал Питер. База СШИК не может быть ничьим домом. Это одно большое место работы. Занимаемся самооправдательной софистикой? Возможно. Нет, это просто более глубинный инстинкт. Би почувствовала бы то же самое. Что-то было не так с персоналом СШИК, Би смогла бы помочь ему озвучить это что-то. Эти люди живут здесь годами, они явно наслаждаются крепкими узами, товариществом. И все-таки... все-таки...

Он углубился в квартиру Курцберга. Похоже, до него самого здесь не было других непрошеных гостей. Воздух был спертый, повсюду лежал слой пыли. На столе не было Луча, только бутылка фильтрованной воды (полупустая, на вид чистая) и пластиковая кружка. Постель не застлана, подушка свисает с края, готовая вот-вот упасть, она безмятежно застыла в этом равновесии, собираясь провисеть так вечность. На кровати разложена одна из рубашек Курцберга, рукава ее подняты вверх, будто сдаваясь на милость победителя. Подмышки изъедены плесенью.

К своему разочарованию, Питер нигде не увидел никаких документальных свидетельств: ни дневников, ни записей. Библия — в аккуратной мягкой обложке, стандартного издания, «пересмотренного и дополненного», — лежала на стуле. Питер раскрыл ее, пролистал, страницы прошелестели веером. Довольно быстро Питер понял, что Курцберг был не из тех, кто подчеркивает стихи, поразившие его с особенной силой, или пишет комментарии на полях. Девственные страницы Писания. Питер, бывало, в своих проповедях мог вставить какую-нибудь шутку или процитировать заготовленный дома афоризм в тему, а одно изречение он особенно любил цитировать, когда чувствовал, что кто-то из его паствы подозрительно пялится на его замусоленный, дряхлый, зачитанный Новый Завет с загнутыми уголками: «Чистая Библия — грязный христианин. Грязная Библия — чистый христианин». Марти Курцберг наверняка не разделял этой точки зрения.

Питер открыл дверцу шкафа. Простой костюмный пиджак из зеленовато-голубого льна соседствовал там с парой белых брюк с еле заметными сероватыми пятнами на коленях. Курцберг был компактным человеком — не выше пяти футов шести дюймов и узким в плечах. Еще две вешалки были заняты сорочками того же фасона, что и лежащая на кровати. Ворох стильных шелковых галстуков свободно обвивался вокруг воротников. На дне шкафа стояла пара кожаных туфель, начищенных до блеска, и валялись свернутые в шарик бежевые носки, мохнатые от плесени.

«Больше мне ничего знать не нужно», — подумал Питер и повернулся, чтобы уйти. И пока он поворачивался, то заметил кое-что под окном, какие-то ошметки, похожие на цветочные лепестки. При ближайшем рассмотрении ошметки оказались обрывками лейкопластыря. Десятки обрывков. Как будто Курцберг стоял у окна, глядя на невесть что, и распаковал целый пакет лейкопластырей, один за другим, разрывая их на мелкие-мелкие кусочки и швыряя обрывки на пол, себе под ноги.

Визит в квартиру Курцберга отбил у Питера всякую охоту продолжать изучение базы СШИК. Увы, ибо это был его единственный шанс восстановить забытую информацию, которую предоставила ему Грейнджер по прибытии. Прогулка к тому же была неплохой разминкой, а его мышцы несомненно в ней нуждались, но... Ну, откровенно говоря, это место наводило на него тоску зеленую.

Он не мог бы определенно сказать почему. В здании было просторно, чисто, стены окрашены в веселые цвета, и множество окон. Ладно, несколько коридоров были похожи на туннели, но не могут же все они глядеть на улицу, правда? И да, было бы очень славно, если бы тут и там стояли несколько горшков с живыми растениями, но нельзя же винить СШИК за то, что почва Оазиса не принимает ни папоротников, ни рододендронов. И не скажешь, что не было предпринято ни единой попытки оживить интерьер. Через равные промежутки вдоль коридоров висели оправленные в симпатичные рамки картинки, явно предназначенные для того, чтобы вызвать улыбку. Питер отметил многолетних фаворитов, вроде фотографии взволнованного котенка, висящего на ветке вниз головой, с подписью под ней: «Вот блин!»; собаки, которая делит свою лежанку с двумя утятами; неумех Лорела и Харди, пытающихся построить дом; слона, балансирующего на мяче, решительно марширующих гуськом длинноногих персонажей Роберта Крамба и, наконец, впечатляющих размеров, начиная с уровня груди и до самого потолка, знаменитое черно-белое фото Чарльза Эббетса, на котором рабочие обедают, сидя на железной балке на головокружительной высоте над улицами Манхэттена. Питер все думал: вот этот пропагандистский плакат сороковых годов с призывом «Мы это можем!», изображающий Клепальщицу Роззи с рельефно вздутым бицепсом, призван, как всегда, вдохновлять персонал на подвиги или повешен здесь, дабы привнести толику иронии? Во всяком случае, некий лукавый мастер граффити приписал внизу фломастером: «нет уж спасибо роззи».