Страница 112 из 121
— Было хорошо. Я думаю, все весело провели время. И мы запаслись алкоголем, но я не пил и даже не испытывал искушения. Что для меня явилось достижением, потому что, ну... ты понимаешь... Я алкоголик.
— И я, — сказала она.
— Это с тобой навсегда, — подтвердил он.
Она улыбнулась:
— Как Бог, да? Но снисходительнее, чем Бог.
Они полежали молча. Два насекомых одного вида нашли друг друга на животе Грейнджер и стали спариваться.
— Могу поспорить, что Элла Рейнман тайно закладывает.
— Что делает?
— Это сленг, пьет она, алкоголичка. Я думала, ты поймешь.
— Никогда не поздно расширить словарь.
— Думает, что она самая умная, — ворчала Грейнджер. — Думает, что видит тебя насквозь и может предсказать, сорвешься ты или нет. Но с нами она промахнулась, как ты думаешь?
Питер молчал. Он ничего бы не добился, если бы рассказал ей, что алкоголь, которым он пропах, когда она тащила его из хижины Тартальоне, — это лишь то, что он пролил себе на грудь. Пусть думает, что они пустились во все тяжкие вместе, пусть думает, что и он слетел с катушек, потеряв стыд. Так получалось добрее.
— Я была другим человеком, когда проходила собеседование, — сказала она. — Это было миллион лет тому. Люди меняются.
— Да, люди меняются.
Насекомые закончили и улетели.
— Расскажи мне, какое платье было на невесте, — попросила Грейнджер.
— Белое, — ответил он. — Точно такое, какое воображает каждый, обычное, ничего особенного. Разве что оно являло собой одно огромное символическое заявление. Белизна его. У Би было ужасное прошлое, в сексуальном смысле. Ее... скажем так, ею жестоко попользовались. И она не позволила этому разрушить себя.
Грейнджер почесала руку. Постоянная влажность пробудила аллергию в шрамах.
— Не надо про символизм. Расскажи подробнее про платье.
Он стал вспоминать. Он объял взором всю Галактику, целясь в спальню их дома в Англии.
— Ну, у него не было длинного шлейфа. Рукава-фонарики, не сильно пышные, просто элегантные, и потом сужающиеся книзу. Из парчи на... животе, и на воротнике тоже, но на груди мягче и шелковистее. Юбка до щиколотки, не до самого пола.
Грейнджер кивнула, хмыкнув. Она получила то, что хотела.
— Знаешь, что удивительно? — сказал Питер. — То, что она много раз потом носила это платье. Дома. Для нас.
— Это так романтично. — В глазах Грейнджер стояли слезы.
Неожиданно Питер почувствовал себя несчастным. Память о недавнем горьком разочаровании Би (ее разочаровании — в нем!) затмила эти заветные воспоминания, которыми он сейчас поделился с Грейнджер.
— Это уже история, как утверждает Тушка, — сказал он. — Старая история. Жизнь продолжается, Би — уже другой человек. Знаешь, не так давно я написал ей о платье, как сильно люблю ее в нем, а она... она сказала, что я сентиментален, зациклился на воспоминаниях, какой она была раньше, а не на том, кто она сейчас.
Грейнджер затрясла головой.
— Это полная херня, — сказала она тихо. Даже нежно. — Поверь мне, Питер, ее сердце переполняется чувствами, когда ты упоминаешь платье. Она бы расстроилась, если бы ты забыл про него. Неужели не понятно? Все сентиментальны, каждый. Во всем этом проклятом мире только пятьдесят человек лишены всякой сентиментальности. И все они работают здесь.
Оба засмеялись.
— Надо еще раз попытаться найти дорогу, — сказал Питер.
— О’кей, — согласилась она и поднялась с земли на ноги.
Это ей далось тяжелее, чем раньше. Ему тоже. Они оба были всего лишь углеродной формой жизни, зависящей от горючего.
Через час или около того база СШИК все еще избегала их, но они нашли другое сооружение. Оно мерцало впереди уже давно, и, направляясь к нему, они обсуждали, не мираж ли это. Но сооружение оказалось вполне реальными останками большой туристической палатки. Металлические прутья были целехоньки, еще держа форму домика, похожего на тот, который мог бы нарисовать ребенок. Парусина висела клочками.
Внутри палатки — ничего. Ни провизии, ни кроватей, ни инструментов. Квадрат земли, пустое полотно — простор для воображения.
Позади палатки из земли торчал слегка покосившийся крест. Деревянный, довольно скромных размеров, высотой до колена. Откуда тут взялось дерево? Не из этого мира, уж точно. Наверно, завезли через тысячи миль, засунув вместе с лекарствами, техническими журналами, изюмом и людьми. Просто две сосновые планки, которые и знать не знали, что их соединят таким образом, два крепких куска древесины, лакированные под старый дуб. Крест скреплялся двумя гвоздями: один — чтобы держать вместе планки, и другой — грубо прибитый и погнутый — чтобы удержать два колечка из какого-то металла. Золото. Обручальное кольцо Курцберга и обручальное колечко его жены, которую он потерял в другой галактике, давным-давно.
На горизонтальной планке креста пастор вырезал надпись, потом тщательно закоптил каждую букву огнем сигареты или чем-то вроде того. Питер ожидал изречения на латыни или отсылку к вере в Христа или загробной жизни.
«Я ИСКРЕННЕ БЛАГОДАРЕН ЗА ВСЕ, ЧТО ИМЕЛ И ЧТО ВИДЕЛ», — гласила надпись.
Они стояли и смотрели на крест несколько минут, обрывки палатки хлопали на ветру.
— Я возвращаюсь домой, — объявила Грейнджер трясущимся голосом и со слезами, — чтобы найти папу.
Питер обнял ее за плечи. Наступил момент, когда он был призван сказать единственно верные слова. Кто бы он ни был, священник или просто человек, его задача была смирить их обоих с судьбой. Не будет возвращения домой, не будет воссоединения с отцом, они заблудились и скоро умрут. Молния поразила их, а они не поняли знамения.
— Грейнджер... — начал он.
Мыслей не было, он надеялся, что вдохновение одолжит слова языку.
Но прежде чем он смог продолжить, медлительное бренчание, которое они приняли за ветер, колеблющий палаточные ошметья, усилилось, и оливково-зеленый джип проехал мимо них, замедлился, остановился и сдал назад.
Коричневая голова с белыми глазами и белыми зубами высунулась из окна.
— Ребята, вы закончили здесь? — завопил Би-Джи, газуя. — Ибо кое-кому из нас пора за дело.
26
Он знал только, что благодарить стоило
Весь обратный путь Питер слышал — только слышал, но не видел — плач и стесненное дыхание, вспышки отчаяния и гнева, порой неясные, а порой очевидные. Он сидел на переднем сиденье, почти плечом к плечу с великаном Би-Джи, впрочем его собственные плечи в сравнении с горой мускулов Би-Джи выглядели довольно хилыми. А позади них скрытая от глаз Александра Грейнджер переживала адские муки.
Би-Джи рулил молча. К его обычно добродушному лицу прилипла угрюмая маска, блестящая от пота. Он сосредоточился или делал вид, что сосредоточился на дороге впереди — дороге, которую и дорогой-то нельзя было назвать. И только глаза выдавали смятение.
— Пусть только попробуют меня остановить, — говорила Грейнджер. — Они не могут меня тут держать. Мне плевать, сколько это стоит. Что они мне сделают? Засудят? Убьют? Мне надо домой. Могут удержать зарплату. Четыре года задаром. И разойдемся поровну, да? Они должны меня отпустить. Папа еще жив. Я чувствую это.
Би-Джи глянул в зеркало заднего вида. Может быть, под этим углом ему было видно больше, чем Питеру. Все, что видел Питер, — узкий прямоугольник черной обивки, пульсирующий и вибрирующий за искажающей занавесью воздушных потоков, угодивших в ловушку салона.
— Четыре года работы фармацевта, — не унималась Грейнджер, — четыре года я таскала лекарства для этих мелких уродцев. Сколько это стоит, а, Би-Джи? Смогу я оплатить дорогу домой?
Би-Джи поморщился. Не так-то уж часто ему приходилось сталкиваться с кризисами доверия.
— Охолонь, Грейнджер, вот тебе мой совет, — сказал он задумчиво. — Деньги тут не вопрос. Я летал домой, Северин летал пару раз, да и другие ребята тоже делали перерывы. Никто не выставлял нам безумных счетов. Если тебе надо уехать — уедешь. Не так это сложно.