Страница 92 из 93
«Король невеликую партию имеет, которая ничего важного учинить не в состоянии, — доносил Джеймс Кейт в Петербург 1-го апреля. — Дальнейшее пребывание здесь корпуса войск Императорских поистине сие есть струна, наивысочайшей осторожности подлежащая. Я в состоянии буду до конца мая месяца, не подавая немалого шведам сомнения, посажение войск на галеры проволочь, и в случае Вашего Императорского Величества соизволения, чтоб здесь оному корпусу дале пробавляться, тогда недостаток провианту может мне служить причиною ожидать оного из России присылки».
Также Кейт писал, что «… крестьянский чин содержанием здешнего войска зачал уже скучать, и вскоре оное с рук сбыть желает…».
Елизавета в ответ настаивала:
«…на промедлении со оным войском тамо еще до последних чисел июля месяца».
Гилленборг, Нолькен с Шетарди настаивали на скорейшем выводе корпуса из пределов Королевства шведского. Не вышло надавить на совесть масонскую Кейта, тогда Принца наследного Адольфа-Фридриха в силки свои затащили. Модно это было, повторюсь, идеями вольных каменщиков увлекаться. У Короля Фридриха Прусского сестра на выданье была, вот и сосватали заодно. А Король-то уж вломился в пределы австрийские да отхватил кусок жирный, Силезией называемый. То война новая европейская начиналась. Соседи взялись за дележ владений австрийских, несогласные с «санкцией прагматической», по которой власть в империи Габсбургов к Марии-Терезии отошла. Потом, правда, все промеж себя передрались. Но в начале дружны были и Париж, и Берлин. Сообща действовали. На Петербург давили. Настаивали на отзыве Кейта из Швеции. Предлагали на место его генерала Любераса, на руку не совсем чистого, а оттого более покладистого, назначить. Кейт-то мзды не брал! Скромно жил, без размаха, с одного лишь жалования. Не удобен!
Да и Принц наследный уже выговаривал генералу:
— Долгое ваше здесь пребывание народ приписывает мне и начал уже на меня роптать!
Гилленборг вторил:
— Русские войска, теперь более не нужные, могут отправляться из Швеции, — хорошо, если уйдут до жатвы, а еще лучше — до сенокоса.
Кейт отбивался:
— Ежечасно ожидаю провианта из России, столь необходимо для пропитания войск во время перехода предстоящего.
Гилленборг настаивал:
— Вам немедля будет выдано все необходимое из наших магазинов.
— На то я должен получить соизволение Императрицы нашей, — тянул Кейт.
Лишь к августу было получено из Петербурга: «Готовиться к отплытию!»
Веселовский уже не раз бывал в Уллаберге. Приветливо встречали офицера молодого. Все чаще и чаще уединялся он с Эвой. Бродили по парку старинному, усадьбу окружавшему. Родители не мешали молодым. Мейергельм лишь раз заметил:
— А чем не пара нашей Эве? Жаль, конечно, что русский. А что воевали с ними и мы, и отцы наши, так то воля Господня и Королевская. И тогда, и ныне не они сие начинали. Сами шведы и виноваты в бедах своих.
Вот и настал день, когда Веселовский вырвался от дел суматошных, любой переезд сопровождающих, попрощаться приехал. Честно сказал о том генералу Кейту, на пару дней отпрашиваясь. Полки русские уже тронулись с квартир постоянных, к гаваням подтягивались.
Упрашивать не пришлось. Кейт кивнул понимающе:
— Поезжай! К послезавтрева возвращайся.
Стоял Веселовский сейчас перед Эвой, не знал с чего начать, слова немецкие вылетели разом из головы. Начал неуверенно:
— Приказ получен. Уходим мы. Послезавтра. Навсегда.
Эва ахнула. Руками лицо закрыла.
— Я … я не смею надеяться, — продолжил, запинаясь, с трудом слова подбирая, — но если б я мог… представить на миг, что вы бы… согласились… стать женой моей… и отправиться в…, — замолчал, осознав вдруг, что Россия для Эвы, наверное, как колонии заокеанские для Европы.
— А я согласна, — внезапно, руки от лица опустив, произнесла девушка, прямо в глаза посмотрела.
Задохнулся Алеша от чувств нахлынувших. Обнялись они. Прижалась Эва крепко к возлюбленному своему. А он вдруг подхватил ее на руки, как тогда, на дороге. И говорил что-то, говорил. Не заметил, как на русский перешел. Эва не понимала о чем, но сердцем чувствовала. Любовь и нежность струились со словами незнакомыми, музыкой ласковой очаровывали. А Веселовский кружил и кружил Эву на руках сильных.
Родителям новость сообщили. Переглянулись они, но кивнули согласно, счастью дочери не противясь. Мейергельм приказал карету заложить и сам отправился с Эвой в Стокгольм провожать зятя будущего.
Многие жители столицы шведской вышли тогда на набережные. Злорадства не было на лицах. Напротив, многие слезы утирали. Понравились им солдаты русские, что такими страшными поначалу представлялись. Сдружились, а кое-кто и слюбился.
Веселовский стоял на мостике, подле Кейта. Всматривался. Отыскал-таки Эву с отцом среди толпы. Шляпу сорвал, замахал. Они тоже его видели. Эва платком белым махала, потом к отцу прижалась. Заплакала.
Кейт покосился на адъютанта взволнованного, улыбнулся:
— Не переживай! Даст Бог, свидетесь.
И гребцам:
— Весла … на воду! На Ревель дирекция!
Тронулась галера, скорость набирая. Заскользила по глади бухты, выход ища к морю открытому. На соединение со всем флотом русским галерным пошла.
Переход удался. Благополучно прибыли войска в Ревель. Мирная жизнь начиналась. Год следующий, сорок пятый, отмечен в истории празднествами по случаю бракосочетания Великого Князя Петра Федоровича с Принцессой Ангальт-Цербстской, навсегда вошедшей в анналы российские под именем Екатерины II. Веселовский не сопровождал генерала Кейта в поездке. Офицерам корпуса экспедиционного Императрицей отпуск был жалован полугодовалый. Веселовский ждал приезда Эвы, а как приехала, так и воспользовался.
Обвенчались молодые. Кейт шафером на свадьбе был. А после отпустил чету супружескую до осени в Хийтолу, матушку Алешину навестить, сам с одной свадьбы на другую, великокняжескую, отправился. В октябре вернулись Веселовские в Ревель, а тут и приказ из Петербурга поступил: «Генерал-аншефу Кейту с командою следовать в Ригу».
С Манштейном Веселовскому боле встретиться не суждено было. Последний раз осенью виделись, сразу как пришли в Ревель. Что-то случилось у него в полку. Офицера нечистого на руку уличил и арестовать приказал. А тот возьми и крикни: «Слово и дело!» По-старому.
Только взяли Манштейна, как водится на Руси, и под суд военный, что в Дерпте заседал. Измены государственной за ним найти не смогли — отпустили. Манштейн тут же отпуском пожалованным воспользовался и сел на корабль, до Любека уходящий. Более в Россию он не возвращался.
Приехав в Берлин, Манштейн просил отставки через русского посланника графа Петра Чернышева. Бестужев отказал, не забыв, что Манштейн лично арестовывал Бирона, креатуром которого состоял и сам Бестужев. Мало того, канцлер настаивал на скорейшем возвращении Манштейна в Россию. Отца арестовал престарелого и год держал в тюрьме. Манштейна же заочно осудили военным судом и приговорили к повешению. Императрица приговор утвердила.
Кстати, это один из немногих смертных приговоров, все-таки утвержденных Елизаветой Петровной. Но не приведенных в исполнение. Отца освободили, но в 1747 г. он скончался от нервного потрясения. Манштейн, тем временем, участвовал во Второй Силезской войне, служил адъютантом у самого Фридриха II, произведен был в генералы.
Существует версия, что он принимал участие в попытке освобождения заточенного в то время в Холмогорах малолетнего Иоанна Антоновича, действуя через русских раскольников. Заговор был раскрыт, а русскую «железную маску» переправили в Шлиссельбург. Правда, Фридрих II в своих мемуарах говорит о том, что если заговор такой и существовал, то без участия Пруссии, ссылаясь на интриги Австрии, которыми та опутывала Елизавету, стараясь усилить ее ненависть к Пруссии.
С началом Семилетней войны Манштейн снова в армии. Участвует в сражениях под Прагой и Колином. Был ранен. В сопровождении двухсот новобранцев отправился в Саксонию на лечение. По пути на отряд напало около 2000 австрийцев. В бою Манштейн погиб.