Страница 17 из 93
Наконец, русские колонны вышли к Перекопской линии, занятой турками и татарами. Линия была сплошным глубоким рвом и насыпью, протянувшихся на 7 верст от Черного моря до вытянутого рукава Азовского моря, называемого отдельно — Гнилым морем[13]. Поверху бруствера издалека виднелись каменные башни, в которых засела султанская гвардия — янычары.
Миних, валы Перекопа осмотрел, изрек, насупившись:
— Армию перестроить в шесть колонн и изготовиться к штурму! Противу правого фланга ихнего насыпают два редута земляных. Пушки поднять, да побольше. И пехоты собрать до двух с половиной тыщ. Пусть думают, что отсель мы нанесем басурманам главный удар. То ложный маневр будет.
Весь день 19 мая артиллерия непрерывно бомбардировала правый фланг турок, а за час до рассвета следующего дня здесь же был произведен ложный штурм.
Остальные перестроились под прикрытием темноты ночной для штурма одновременного по всей линии оборонительной, большее внимание уделяя нашему правому флангу. Каждый батальон пехотный вместе с полком драгунским образовывал три отдельные штурмовые колонны по пять взводов в каждом.
Атака началась в полной тишине, и турки обнаружили русских лишь тогда, когда они были уже на расстоянии ружейного выстрела. Изумлению их не было предела, но они быстро оправились и встретили наступавших тучей стрел и выстрелами. Поздно. Русские вскарабкивались на бруствер, помогая себе штыками, пиками и рогатками. Одновременно был открыт ответный огонь из пушек и фузей. Не дожидаясь, когда русские ворвутся на вершину вала, турки стали откатываться и, в конце концов, побежали.
Оставались те самые башни каменные, где засели янычары, не желавшие сдаваться. Гарнизон одной из башен отчаянно сопротивлялся и нанес значительные потери. Манштейн тогда сам вызвался с одной из штурмовых групп захватить башню.
Три взвода петербургских гренадер его роты и два взвода вятских драгун подпоручика Веселовского с ним пошли. Проскочив под стены, капитан остановился и дал людям отдышаться. Из нутра башни доносились истошные крики и пальба. Присели на землю. К стене прислонились. Рядом с Манштейном подпоручик драгунский оказался. Шляпа на затылок сбилась, пот вытирал.
— Как зовут? — крикнул Манштейн.
— Подпоручик Вятского драгунского Алексей Веселовский, — радостно рапортовал спрашиваемый.
— Чего веселишься, подпоручик?
— Так первый раз в деле, господин капитан. Басурман бьем! За матушку Россию.
— Ну, давай тогда вместе бить будем, — веселье подпоручика передалось и Манштейну, заулыбался. — У твоих драгун топоры имеются?
— Так точно, господин капитан.
— Прикажи им начинать рубить дверь. Как рухнет, мои гренадеры закидают турок гранатами, а там и штыками пойдем поработаем.
— Слушаюсь! — Веселовский отдал нужные распоряжения, и тут же четверо драгун, достав из-за пояса топоры, принялись рубить сухое плохо поддающееся дерево.
Кто-то отчаянно закричал по-турецки прямо за дверью. Потом голосов прибавилось, и турки принялись стрелять прямо по двери. Двух ранило вылетевшими из дверных щелей турецкими пулями. Их тут же оттащили в сторону и встали другие. Наконец проем освободился, в нем были видны ощетинившиеся ятаганами турки. Гренадеры Манштейна зашвырнули гранаты. Рвануло крепко.
Когда дым рассеялся, на первом этаже башни осталось лишь несколько растерзанных тел янычар. Выхватив шпагу, Манштейн скомандовал:
— За мной, ребята! В штыки их! — и запрыгнул первым в проем.
Гренадеры вырвались вперед, прикрывая командира, за ними устремились и драгуны Веселовского. Каждый ярус башни приходилось брать штурмом. Сначала швыряли гранаты, затем бросались в штыки. Пыль на зубах скрипела, дым пороховой удушливый с запахом крови теплой глаза застилал. Остававшиеся в живых после разрывов янычары отступали выше или, разрядив свои ружья, доставали кривые ятаганы и отчаянно дрались.
Драгуны уже перемешались с гренадерами, и только теснота мешала им окружить и переколоть турок. Но та же узость не давала с размахом рубить ятаганам турецким.
Длинный русский багинет находил свою цель, и еще один нанизанный на него со стоном валился под ноги сражавшимся.
Манштейн ловко Орудовал шпагой, не рубил, а колол, успевая ускользнуть от кривых и острых клинков. Если кого-то из солдат и доставал турецкий булат, то место раненного тут же занималось другим, из столпившихся позади.
На третьем ярусе башни очередной бросок гранаты был не очень удачен, и турки ответили залпом. Манштейн застонал и схватился за плечо. Стоявший за ним Веселовский подхватил капитана:
— Двое. Быстро. Раненного вниз. И лекаря ему срочно, — крикнул подпоручик.
— Веселовский, — прошептал побледневший Манштейн, еще держась окровавленной рукой за плечо подпоручика, Когда его подхватывали два гренадера, — принимай команду. Добей их всех!
— Не сомневайтесь, господин капитан, — крикнул, уже оборачиваясь лицом к противнику, Веселовский, — всех басурман побьем. Вперед, ребята!
Вскорости все было закончено. Итог схватки — 160 убитых янычар. Правда, и своих потеряли убитыми 6 человек, да тридцать раненных, в том числе и капитан Манштейн оказался в лазарете. Так взята была Перекопская линия, и русские колонны устремились дальше в Крым.
А за подвиги свои при взятии башни офицеры, в том деле участие принимавшие, были вознаграждены: Манштейн стал секунд-майором, а Алеша Веселовский — поручиком.
Алеша потом по возможности навещал выздоравливавшего Манштейна, сидел с ним, рассказывал о жизни своей, о матушке, оставшейся в далекой русской Финляндии, об отце Василии, о мечтах своих юношеских. Манштейн внимательно слушал офицера и все больше проникался к нему любовью и уважением. За честность, скромность, открытость, преданность Отчизне. Ну, а в его храбрости он уже сумел убедиться.
Со временем они расстались. Манштейн был отправлен в тыл на излечение, а Алеша Веселовский пошел со своим драгунским полком вглубь Крымского полуострова. Поход был тяжелый. Хоть и взяли русские сначала Гезлов[14], а затем и столицу ханства — Бахчисарай, но противник не был сломлен. Ряд неудачных рейдов против татар еще более ослабил русские колонны, и так страдавшие от жары, отсутствия воды, болезней, корма для лошадей. Вдобавок ко всему, татары поджигали степь, трава в которой совершенно высохла и вспыхивала, как порох. Чтобы накормить лошадей, приходилось отыскивать огнем нетронутые участки в степных балках, где с теневой стороны трава еще сохранила свою свежесть. Но все это требовало значительного прикрытия, потому что татары не дремали и тут же норовили ужалить побольнее.
Наконец, и Миних устал:
— Возвращаемся! — махнул рукой.
Так армия потянулась назад к Перекопу. Настоящих боевых потерь было мало, не более тысячи, зато огромное количество (около 15000) от болезней умерших и бесчисленно павших от бескормицы и отсутствия воды лошадей.
Полки ушли на квартиры зимние. Щедротами главнокомандующего все были вознаграждены третью годового жалования не в зачет. Веселовский страшно обрадовался деньгам и постарался их матушке поскорее отправить.
«Вот уж, наверно, будет рада. Поймет, что значит сын стал офицером! — думал Алеша, с грустью вспоминая ее. — Как она там? Сколь не виделись. Да и удастся ли свидеться вовсе? Постарела, небось». В нечастых письмах, что отправлял он с оказией, был краток. Писал, здоров, мол, воевать не страшно, что побеждают басурман. Не рассказывал матери всего, что видел на самом деле. Потери полка Вятского были громадны. В сражениях погибло 9 драгун и 63 лошади, а от болезней и безжалостного солнца скончались 543 человека. Степная жара и ядовитые испарения болот Перекопа, при изнуренности организма общей, только увеличивали смертность. Про лошадей и говорить нечего — пали почти все — 935 строевых, 184 подъемных[15], да татары отбили еще 72. Даже Миних признавался в письме графу Остерману, что «драгуны почти все пеши». Лекарей настоящих не было, а большая часть имевшихся не обладали никакими познаниями в медицине. Ротные фельдшера назначались прямо из строя, без всякой подготовки. Посему обыкновенным считалось, если треть больных умирала. Иностранцы, при армии состоявшие, просто поражались выносливости натуры русской.
13
Сиваш.
14
Козлов по-русски, ныне Евпатория.
15
Обозных.