Страница 96 из 100
— О, ее никто не мог запугать. Даже величайшие из наших Матриархов всегда с ней соглашались. Это особо хорошо видно, когда читаешь протоколы заседаний их советов. Донна Бел-ли'Аддэн всегда выходила победительницей из этих политических битв.
— Значит, вы меня понимаете. Она выгоняла моих гостей, если считала, что они меня утомляют. Донне ничего не стоило выставить таким же образом любого из принимаемых Императором, если она почему-то вдруг решала, что он на меня может дурно повлиять. А Император постепенно слушал ее все больше и больше. Может, это было связано еще и с тем, что я пусть постепенно, но выздоравливала. Однако многие последствия ее решений мы расхлебываем и сейчас. Так, отношения с союзом Приматов после того, как Донна выгнала их делегацию, были восстановлены всего десять лет назад. И это, заметьте, не единственный случай…
— Она никогда не любила приматов.
— Она вообще мало кого любила! Ее любовь слишком трудно было заслужить.
— Ну что Вы, Ваше Величество, мы все не слишком любвеобильны, а она слишком любила Императора, Вас, юную Императрицу… Для нас этого достаточно. Особенно если любить хомона так, как Донна любила Его Величество. У нас до сих пор ходят легенды о том, что когда в конце жизни долг призвал ее на родину, она не согласилась на брачные отношения ни с одним соплеменником, а просто сдала несколько яйцеклеток в Генетический Банк, таким образом выполнив свою обязанность по продолжению рода…
— Да, Императора она любила. Ведь была еще попытка принца… Но простите, вот об этом еще рано рассказывать.
— Ваше Величество!
— Я сказала, об этом еще нельзя.
— Ваше Величество!!!
— Нет!
— Но Ваше Величество!
— Я сказала, НЕТ! Впрочем, только для вас скажу, что несколько дней Император носил ее на руках — может быть, поэтому она и осталась жива. И с тех пор она первой пробовала всю еду, которую подавали нам на стол. Ее мнение о качестве еды было окончательным, и оно ни разу не было ошибочным. И должна вам признаться, в тех редких случаях (на некоторых приемах, во время визитов), когда блюда (конечно, тщательно проверенные различными детекторами) приносили нам, минуя Донну, охрана заметно нервничала.
— А Император…
— Я думаю, тогда они и стали впервые общаться… осознанно, не только эмоционально. И тут мы вплотную переходим к созданию Договора. В то очень тяжелое для меня время Донна была для него скорее старшей, чем младшей женой. А Джолли… приходил меня проведать. Против его присутствия Донна не возражала, хотя кинолэрдов тоже, можно сказать, э-э… не любила. И именно тогда Император приказал направить тринадцать процентов научного бюджета империи на создание пси-коммуникационного устройства для нашего общения с Донной… ну и моего с Джолли. И уже через четыре года были изготовлены первые транслейторы.
— Ох уж эти ужасные бантики и ошейники, никакого вкуса…
— Но они позволили свободно общаться всем, а не только прирожденным сентитивам или ими ставшим, вроде нас. Мы просто разговаривали, мечтали о другой жизни, опробуя их и подходя к идее Договора. Должна еще вам сказать, разумный, что работорговля была тогда чрезвычайно прибыльным делом, и в том суть. Это было последнее тихое время, которое сейчас вспоминают с некоторой ностальгией, но я об этом уже говорила.
— Но ведь Вы правы, Ваше Величество. Это было тихое мирное время.
— Нет, я как раз это понимаю. Все тогда еще было впереди. Гаратские горячие точки, времена Мерийского террора, Корирский трибунал, массовые приговоры работорговцам и Мемориал Точки Отсчета, но я бы не вернулась обратно. Потому что сейчас я даю вам интервью, а не кидаю клубок.
— Ну, клубок, клубочек — это совсем не так уж плохо, Ваше Величество.
— Это неплохо, когда существует Декларация прав инорасовых семейных партнеров и уголовная ответственность за ее нарушение. А ведь она записывалась мной вот в этом кресле, а потом ее Донна просто подсунула Императору на подпись. Донна гордилась тем, что она — фелиссианка, но местом в семейном круге рисковать не была намерена…
— Ну, ладно, пора заканчивать, я устала. Задавайте свой последний вопрос, и все.
— Как Вы думаете, что будет дальше?
— Ну, насколько я в курсе, глядя на часы, через пятьдесят восемь минут по среднегалактическому будет Рождество. Так что, кто знает… кто знает…
Виталий Каплан
КОРОНА
Долго ждали Рыжего. Ждали, нервничали, посматривали на опускающееся больное солнце. Впрочем, это лишь Арамис видел бурые оспинки на лице светила, у остальных глаза — обычные, приспособленные к темноте.
Но всё-таки заступать в дозор надо было уже сейчас, сразу после заката. Положено по Уставу, а с Уставом не спорят. Опять-таки, их должно быть семеро. Ну и что теперь делать?
Рыжий объявился, когда Арамис уже готов был рыть от злости землю — вернее, асфальт. Виновато жмурясь, он тут же начал лепить какую-то чушь о запертой двери, о трёх замках и двух цепочках. Хотя квартира у него на первом этаже и уж какая-нибудь форточка всегда открыта, тем более в такую жару. Нет, всё куда проще — заигрался по дороге, засмотрелся на светленькую красотку или поругался с какой-нибудь драной сукой. Забыл, поганец, что он — дозорный.
Но делать внушение было уже некогда. Солнце коснулось нижним краем иззубренной кромки крыш. Пора!
Поодиночке они перебрались с людной улицы, где к ним уже начали было приглядываться прохожие, в тёмную арку, за которой просматривались во дворе мусорные контейнеры и разломанные ящики. Там куда сподручнее, чужие там не ходят. Тем более, в такое время.
Дозорные выстроились перед Арамисом полукругом, и он, поднатужившись, встал на задние лапы. Упругий хвост, конечно, не мог послужить настоящей опорой, но всё же помогал держать равновесие. И кто это придумал, что пробуждение надлежит производить в такой вот идиотской позе? Но с Уставом не поспоришь.
Он поочерёдно подходил к каждому, и тот послушно поднимался перед ним. Долгий взгляд глаза в глаза, чтобы протянуть между собой и дозорным тонкую пульсирующую ниточку. Её нельзя пощупать лапой, её нельзя и увидеть обычным зрением, но она куда более настоящая, чем когти и зубы, чем гниющие помидоры и отдалённые звуки машин. По ниточке проскальзывают синие искорки понимания. И просыпается в его друзьях то, что таилось под грузом обычной жизни. То, что никогда не спало в нём самом, что крало у него радость настоящего, открывая взамен тревоги человеческого бремени.
Это продлилось недолго — вот уже дозорные удивлённо переглядываются. Они всегда в первые минуты так переглядываются, ощущая под своей шкурой иное. Но ничего, быстро освоятся. Всё равно как в холодную воду прыгнуть. Сперва и противно, и страшно, а потом что же — потом плывёшь.
— Значит, так, ребята, — негромко начал Арамис на правильной речи, — патрулирование нам сегодня предстоит сложное. Боюсь, обычными сгустками дело не ограничится. Есть данные, — он помедлил, подбирая мысли, — что в городе опять появился Синий Мастер. Мы, конечно, сами ничего сделать с ним не сумеем, но и не надо. Задача — выследить, составить карту потоков и ходов. Дальше им займутся коллеги. Но и от обычной рутины никто нас не освобождает.
Сгустки, эти скучные сгустки, внутренне поморщился он. Не имеющие ни формы, ни имени, ни цвета. Непонятно, живые ли они вообще? Или ничем не отличаются от дыма и пыли? Непонятно, думают ли они о чём-нибудь, боятся ли чего? Одно лишь известно совершенно точно — они голодные. Они всегда голодные, им всегда хочется жрать. И они жрут — без рта, да и зачем им рот? Их пища незаметна, её незачем жевать. Просто становится в городе меньше радости, меньше улыбок и добрых слов. Зато клубятся раздражение, беспричинная злоба, уныние и страх. Оно и понятно — переварив свет, сгустки испражняются тьмой. И не в специальных местах, как издавна было принято — теперь они, обнаглев, гадят везде где только могут. Знали бы люди, что экзотическая нежить вроде вампиров и оборотней — полная чепуха по сравнению со сгустками, у которых ни клыков, ни когтей, ни копыт, ни рогов. И не нужна им ни тёплая кровь, ни бессмертная душа.